4-й день каштана, Дайм шер Дюбрайн.
— Беги! Шу, беги! — велел Дайм, с ужасом понимая, что его самый страшный кошмар оборачивается реальностью, и выбрасывая навстречу врагу заклятие из Неприкосновенного Запаса МБ.
Знакомого ему Роне, лучшего друга и единственного, кому можно доверять, больше не было. На его месте росла и выкидывала все новые протуберанцы жадная огненная тьма. Бездна с лицом Роне, с его голосом. Только глаза… Совсем другие глаза. Бездушной голодной нежити. Дайм сотню раз убивал такое.
Одна проблема. Роне — не нежить, а живой, полный сил колдун. Полный лжи. А Дайм, наивный дурак, верил ему. Он, полковник Магбезопасности! Гоблиновы слезы, а не полковник.
И самое ужасное — он все еще не мог убивать. Продолжал верить, что Роне сейчас опомнится, сбросит наваждение и станет собой, прежним…
Боги, какой же идиот! Поверил сказкам черного мага, рискнул не только своей жизнью, да шис бы с ней, с его жизнью — он рискнул жизнью и свободой Шуалейды!
Но Роне рано радуется. Шу умница, Шу вовремя все поняла и сбежала в башню Заката, заперлась там и сразу же начала инициацию Линзы. Она успеет. А Дайм… Что ж, он защитит ее. Он поклялся, что никому не позволит отнять у Шуалейды ее наследство, и он выполнит клятву.
Чего бы это ему ни стоило.
А потом — поможет ей собрать заново разбитое сердце, заново научит ее доверять. Себе. И никогда, ни при каких условиях — черным колдунам.
Тем, которые говорят о любви, а сами пытаются поймать, связать и поработить. То заклятие, что Роне кинул в Шуалейду, Дайм тоже прекрасно знал. Как и способы нейтрализации. И знал, что сейчас Роне очень больно, даром что он выглядит идеально спокойным.
Впрочем, как и сам Дайм. Время чувств закончилось. Пришло время службы. Магбезопасность защищает подданных империи от зла. Каким бы это зло ни было. Кем бы ни было.
За первым заклятием последовало второе — тоже из арсенала МБ. Слишком слабое и тонкое, чтобы убить беснующуюся тьму. Достаточное, чтобы отвлечь. Иногда это самое важное, вовремя отвлечь.
«Поторопись, Шу. Я удержу его, но не слишком долго».
«Да, я… Дайм… прости!»
«Соберись и действуй. Не отвлекайся, со мной все будет в порядке. Я полковник МБ, я не в первый раз останавливаю безумных темных».
«Я помню. Пожалуйста…»
«Все будет хорошо. Извини, не могу отвлекаться на связь. Удачи тебе».
«И тебе, Дайм».
Канал связи оборвался, Шуалейда захлопнулась окончательно. Умница. Нельзя давать темному ни единой лазейки.
— Дюбрайн, отойди, — потребовал тот, кто всего пару часов назад был его другом, и усилил давление на щиты. Чистой силой, без затей. — Я не хочу убивать тебя.
— Не убивай, Бастерхази. Тебя никто не заставляет.
Дайм пока тоже держал щит на чистой силе. Щит трещал, искрил и грозил разнести половину дворца по камешку, но не поддавался. Силы у обоих после проведенной втроем ночи было — залейся. Куда больше, чем разума. Печальный факт.
— Мне плевать, что вы там наинтриговали, Дюбрайн. Еще есть время передумать. Просто поделитесь со мной, мощи Линзы хватит на всех. — Голос Бастерхази был вкрадчив, почти нежен, и обещал все наслаждения этого мира и еще луну с неба в придачу.
— И ты оставишь Шуалейде собственную волю?
Не то чтобы Дайм готов был поверить хоть одному его слову, но пока Бастерхази треплется с ним — он не ударит в полную силу.
Бастерхази поморщился так, словно вокруг него вился надоедливый комар.
— Разумеется. Мне не нужна кукла, — соврал он, глядя Дайму в глаза, и еще усилил давление. На этот раз не только чистой стихией, а добавив алгоритм скорпионьего яда, разъедающего стихийные щиты, словно кислотой.
Шисов гениальный теоретик!
— Оставить меня в живых ты не предлагаешь, мой темный шер, — констатировал факт Дайм, срочно подбирая «противоядие».
А вот «мой темный шер» — зря сказал. Больно. Куда больнее, чем укусы скорпиона.
— Я не хочу тебе вредить, Дюбрайн. Ты сам меня вынуждаешь.
— Вот прямо заставляю, ага. Сам-то себе веришь, Бастерхази?
— Не будь придурком, Дюбрайн. Нам будет хорошо вместе. Просто выполняй свои обещания.
— Неплохо бы тебе начать это делать первому, мой темный шер, — из чистого упрямства повторил Дайм.
Да, больно. Но не ему одному.
Аура Бастерхази лишь на мгновение вспыхнула от укола, но тут же выровнялась. Отличный самоконтроль, шис его дери.
— Я готов, Дюбрайн. Я пришел, потому что ты меня звал. Ты. Звал. Дери тебя!.. Ты обещал мне!..
— Я готов, Бастерхази. Все, что обещал. Хочешь единение, здесь и сейчас?
— Ты издеваешься, мой свет? — Глаза Бастерхази налились нестерпимо ярким огнем.
— Ни разу, мой темный шер. Я… — Дайм запнулся, задохнулся от боли, но заставил себя продолжить. — Я люблю тебя. Оставь Шуалейде ее Линзу, тебе хватит меня. Ты получишь свою шисову свободу и могущество. Ну же, Бастерхази!
Темный шер молчал целую секунду. Две. Три… Дайму даже показалось, что он дрогнул, что-то в его глазах промелькнуло живое… родное…
— Мне нужно все, Дюбрайн. Ты и Линза. Я не отступлю, даже не надейся. Обмануться дважды красивыми словами Брайнона может только полный…
Дайм был готов к удару. Он даже точно знал, когда Бастерхази ударит — все они, сумасшедшие темные, обожают пафос и чувствительны к эстетике и ритмике слова. Поэтому предсказуемы.
Полностью.
Кроме силы. Проклятой силы, невесть откуда берущейся…
У них обоих.
В точности, как этим утром. Как прошлым утром. Как все эти проклятые, полные лжи и счастья дни.
Дайм выдержал удар. Да что там, его щит даже не треснул. Зато треснули стены галереи, где-то неподалеку заорали от испуга.
Интересно, сколько еще выдержит дворец? Два дебила — это не просто сила, это полный кирдык. Всем, кто рядом. На лигу-полторы.
— Ну что, мой свет, ты отдашь мне Линзу и девочку сейчас или подождешь, пока Риль Суардис рухнет? Не думаю, что папенька император простит тебе смерть наследника, а Шуалейда — всей своей родни и друзей.
— Тебе ни к чему руины дворца и Конвент в полном составе на хвосте, так что придержи быков.
— Боюсь, мой свет, мне плевать и на дворец, и на Конвент. Или я получу Линзу, или… что там меня ждет, трибунал и нежные объятия Имперского Палача? Расскажи мне, Дайм шер Дюбрайн, как именно ты казнишь темных шеров.
— Ты скоро это узнаешь, Бастерхази, если к тебе не вернется разум. Да подумай уже головой, шисов ты дысс! Ты не получишь Линзу, хоть ты урони всю империю в Ургаш! Я не позволю тебе.
— Разум ко мне вернулся, мой свет. Увы, поздно. Ты же понимаешь, что не оставляешь мне выбора. Я не собираюсь идти на эшафот. Даже если моим палачом будешь ты.
— Придурок… Боги, Бастерхази, какой же ты придурок! Не будет никакого эшафота. Никто не узнает, я обещаю тебе. Видят Двуединые, если ты сейчас же остановишься, я прикрою тебя. Ты останешься чистым! Роне… пожалуйста!
Бастерхази дрогнул. Поверил. Дайм поставил бы собственную голову против фальшивого динга, что поверил. Потому что Дайм в самом деле готов был… да. В самом деле. Нарушить присягу ради этого темного придурка, самому пойти под трибунал, только ради… чего? Он сам мог бы себе ответить, ради чего?..
Боги, пожалуйста, пусть он согласится. Пусть одумается. Сейчас, пока не стало слишком поздно.
— Я прошу тебя, Роне. Остановись. Не надо… — упрямо продолжал Дайм, уже понимая, что бесполезно.
Бастерхази не остановится. Уже не сможет. Слишком далеко он зашел, чтобы сейчас поверить в прощение.
Дайм бы и сам не поверил.
Он же разумный, взрослый человек. Полковник МБ. А полковникам МБ устав не велит верить в любовь и прощение. Только в справедливое возмездие.
— Не надо жертвовать собой, Дюбрайн, — горько усмехнулся Роне, и тьма вокруг него стала еще гуще и темнее, а ощущение ужаса — еще плотнее и тяжелее. — Поверь, твоей жертвы никто не оценит. Что тебе дадут за победу над темным шером, еще одну цепь?
— Роне! Не надо, — не желая верить очевидному, попросил Дайм.
Тщетно.
Бастерхази отлично знал, как нанести смертельный удар. Он же не мог говорить все это, не понимая, что его слова убивают Дайма надежнее палаческого топора!
— Еще одну печать верности, чтобы ты лучше служил? — глядя Дайму в глаза, продолжил он.
«Нет. Нет, замолчи», — хотелось крикнуть Дайму, но воздух застрял в легких.
Удавка сдавила шею.
Шисова печать проснулась, услышав о нарушении первого правила — никому, никогда не рассказывать о шисовой печати под страхом смерти.
И одновременно грудь разодрало болью предательства и разочарования.
Боги, как глупо. Как же глупо было довериться Бастерхази. Дать ему власть над собственной жизнью и смертью и надеяться, что он не воспользуется этой властью!
А теперь — Дайм сдохнет сам и подведет Шуалейду. Ей не хватило совсем чуть. Нескольких минут. Может быть, секунд.
«Шу, быстрее! Я… ошибся… прости меня!» — крикнул он. Мысленно. Воздуха в легких уже не было, и света в глазах не было, только огненная тьма и пустота, в которую Дайм падал… падал…
И из последних сил, собрав все — включая остатки собственной жизни — Дайм нанес удар. Не боевым заклятием, нет, это было бы бесполезно. А чистым даром. Духом. Почти молитвой.
«Остановись, мой темный шер! Оставь Шуалейду в покое!»
И последним, что он увидел, были полные золотого пламени глаза — близко-близко.
— Нет, только не умирай! — послышалось ему сквозь гул огня. — Да-айм!
И где-то совсем далеко, в другой жизни, в другом мире, высоко и чисто зазвенела серебряная струна — зазвенела, лопнула и рассыпалась колокольчиками, брызгами ледяного источника.
Успела. Шуалейда успела инициировать Линзу.
А потом… Потом не было ничего.
Шуалейда шера Суардис.
— Беги, Шу, беги!
Приказ Дайма вырвал ее из наваждения.
Она побежала, нет, полетела — под защиту Линзы, в ласковые объятия стихии, как можно дальше от того кошмарного ужаса, который вот только что был ее Роне. Мужчиной, которого она любила. Которому верила и готова была отдать всю себя — и сердце, и жизнь, и дар.
Гигантский черный дракон разворачивал алые крылья, тянул к ней когтистые лапы, щелкал ядовитыми зубами, отхватывая по кусочкам ее силу и ее решимость. Тянул ее назад, нашептывал: иди ко мне, слушайся меня, тебе будет хорошо — ни о чем не думать, ничего не желать. Я буду думать и желать за тебя, а тебе будет хорошо.
Вечный бездумный покой. Одни лишь наслаждения. Тебе понравится, моя девочка.
Страшно. Завораживающе. И так хочется поддаться, не чувствовать больше боли предательства. Боги, как же хочется!..
Уступить Роне — и предать Дайма. Того, кто в самом деле любит ее. Кто готов отдать жизнь за ее свободу — уже отдает.
«Поторопись, Шу, я не удержу его долго».
Никто не удержит взбесившуюся тьму. Даже Дайм. Его обещание «все будет хорошо» не обмануло Шу ни на миг. Дайм прощался.
Но если она уступит Роне… отдаст ему Линзу… Может быть, Роне пощадит и Дайма? Он же любит…
«Я люблю тебя», — только что сказал темный шер. И солгал.
О боги. Нельзя ему поддаваться. Нельзя о нем думать. Она уже сбежала и захлопнула двери. Линза готова принять ее, свою хозяйку, искупать в гудящих стихийных потоках. Слиться с ней, подарить ей могущество и бессмертие.
«Здравствуй, моя девочка», — раздался голос матери. Очень грустный голос.
«Мама, почему? Почему так?!» — Шу бросилась в сердцевину разноцветного смерча, в объятия призрачной королевы.
«Потому что он темный. Темные не умеют любить никого, кроме себя. Забудь о нем, Шуалейда. У тебя впереди длинная и счастливая жизнь, ты еще встретишь достойного мужчину. Того, кто будет любить тебя, а не твое приданое».
«Я уже встретила! Дайм любит меня!»
Мама только покачала головой.
«Брайнон любит тебя, но он — цепной пес. Он не пара тебе. Не спеши, моя девочка. Все светлые шеры империи будут у твоих ног. Выбери с умом».
«Потом. Я подумаю об этом потом, мама. Сейчас мне нужен мой Источник. Скорее, мама! Пусть Бастерхази увидит, что он опоздал, и Дайм… Я не позволю ему убить Дайма!»
Стихийные потоки ласково погладили Шуалейду по голове, зашептали что-то успокаивающее, запели на разные голоса. Они манили, обещали могущество, свободу и счастье — без глупых ограничений, без никому не нужных привязанностей.
Почти как вечный праздник, когда темный шер Бастерхази будет думать и желать за нее. Они так похожи, оказывается, темный шер и Линза. Оба искушают, оба обещают. Оба смертельно опасны.
— Тихо! — велела Шу сладким голосам.
И они замолкли. Потоки настороженно замерли, готовые снова закружить ее, заморочить голову, растворить в себе.
— Три точки опоры, три якоря, — чтобы проще было сосредоточиться, Шуалейда повторяла вслух. — Свет. Кровь светлого шера. Дайм, держись, я скоро!
Фиал со светящейся, словно пронизанные солнцем морские глубины, кровью завис в первой якорной точке. Стихийные потоки изменили направление, начали закручиваться вокруг него.
— Тьма. Ядовитый темный артефакт.
Шуалейда подвесила напротив фиала шкатулку с инкрустацией, мгновение подумала и открыла ее. Тут же из шкатулки выплеснулась тьма, так похожая на ту, что осталась за дверью. На тьму, прогрызающую себе путь сквозь щиты Дайма, сквозь ее собственную решимость.
— Я ненавижу тебя, Роне шер Бастерхази. Ненавижу и никогда не буду твоей! Слышишь?! Никогда! — крикнула Шу, не заботясь, услышит ли ее жадное чудовище, которое пряталось под личиной страстного возлюбленного.
Она дала обещание самой себе, и этого достаточно.
— Сумрак. Третья точка. Равновесие. — Шу встала на равном расстоянии от фиала и шкатулки, позволила стихийным потокам обвить себя, обнюхать, попробовать на вкус и на ощупь.
Позволила проникнуть в себя, закружить, завертеть. Сама протянула руки, коснулась фиала и шкатулки, света и тьмы.
А потом открыла глаза.
Вокруг вихрились лиловые, синие и голубые потоки, словно художник налил в стакан краски и размешивал, а Шу смотрела на красковорот со дна. Оторвавшись от завораживающей красоты, она опустила взгляд на свет и тьму в своих ладонях. На миг стало невыносимо больно — от того, что лишь свет был живым, пульсировал в такт биению сердца. Любящего сердца. А тьма… Тьма казалась разломом в Ургаш, холодный, лживый и мертвый — как душа темного шера.
— Я ненавижу тебя, Роне шер Бастерхази. Ты предал меня. Нас обоих. Будь ты проклят.
Где-то далеко-далеко в ответ на ее проклятие содрогнулось от боли чье-то сердце.
А где-то совсем близко, в ее ладонях, шевельнулся свет. Живой. Горячий.
— Дайм, спасибо тебе, — шепнула она, осознавая, какое сокровище доверил ей Дайм: свое сердце, жизнь и дар. Почти как в единении, только без ответного подарка.
Свет не ответил. Зато солнечные блики скользнули по ее лицу, коснулись губ — почти поцелуем.
— Я тоже люблю тебя, мой светлый шер.
— Люблю, люблю, — отозвалось эхо.
И… Линза словно именно этого и ждала. Вихревые потоки отступили, мир с громким хрустом встал на место.
Шу прижала сгусток света к груди, вздрогнув от удовольствия — показалось, под ладонью котенок пумы. Теплый, мягкий, с шелковой шерсткой и морской бирюзой глаз. Он урчал, обещая не выпускать когти, пока Шу не забывается. Она забеспокоилась, уловив страх и боль котенка. Потянулась мысленно к Дайму:
«Как ты? Я скоро, я сейчас!»
Но зубки тут же вцепились в руку: не отвлекайся!
— Как скажешь, любовь моя, — шепнула она в настороженные черные уши и улыбнулась.
Еще один глубокий вздох. От ног до макушки пробежала щекотная волна: синий поток отделился от красковорота, обвился вокруг лодыжек, влился в нее, пробуя и предлагая.
— Хочешь поиграть? — спросила Шу.
— Поиграть! — радостно откликнулся Источник, обсыпая ее искрами с запахом фейской груши. — Играть, хочу играть!
— Давай поиграем. Вот с этим камешком.
Она указала на полупрозрачный кварцевый диск, будущий алтарь. Сейчас он лежал посреди гостиной, принесенный рабочими и забытый второпях, когда те разбегались прочь по приказу Дайма…
Дайм. Он там один, защищает ее от темного ужаса. Надо спешить!
«Что такое спешить? Зачем спешить? Это весело?» — зазвенели со всех сторон голоса, похожие на голоса фей.
— Да, это весело! Очень весело! Мы сделаем все быстро-быстро, так, чтобы снаружи башни прошла всего минута.
— Да! Весело! Весело! — откликнулись звенящие голоса. — Забудь о времени, давай играть!
— Вы обещали, всего минута!
— Ты обещала — играть, только играть!
— Ладно, договорились. Поднимите этот камень на последний этаж. Можете?
Потоки взвились смерчем, протанцевали к диску и подкинули его под потолок.
Капелью зазвенел смех — со всех сторон, будто смеялась башня. Стены, пол и потолок стали прозрачными. Камень взлетел, завис посреди верхней комнаты. Шу, забыв обо всем на свете и поддавшись веселью Источника, тоже засмеялась, подпрыгнула и поплыла в плотном, упругом воздухе, ухватившись за светящуюся нить, одну из тысяч, пронизавших башню. Нить покалывала, дрожала и пела. Показалось, что башня — арфа, и струны ее продолжаются за облака и небесный хрусталь, где мальчик и девочка играют в мяч, а черный океан лижет белый песок, оставляя на берегу хлопья радужной пены.
— Полетаем? — обернулась девочка с лицом неуловимым и сияющим, как солнечный блик.
— И сделаем фейерверк, — обернулся брат-близнец.
— Иди к нам, Шу. Поиграем вместе! — Голоса их сливались, манили переливами прозрачных ручьев. — Будет весело!
Океан заиграл весенним разноцветьем, взбугрился, потянулся к Шу. В глубине волны звезды кружились в вельсе. Одна звезда приблизилась, увеличилась… и оказалась диском мира Райхи.
Восторг переполнял Шу. Руки тянулись потрогать иголки горных пиков, запустить в океан лодочку из коры. Показались города, дороги. Выросли из песчинок дворцы и дома, по улицам заторопились крохотные человечки.
— Поиграем? — снова раздался детский голос. — Любишь бросать камешки?
Шу хотела согласиться, но ее отвлекла боль. Она опустила взгляд: крохотный кугуар, вздыбив шерстку, впился когтями в запястье. Показались алые капли, закружилась голова… Мир раздвоился: на игрушечную землю наложился образ пустой круглой комнаты. Голос мальчика стал совсем не детским. А камешек в его ладони — совсем не игрушкой.
— Шу! — зашипел зверек. — Опомнись, Шу!
— Нет, не хочу! — крикнула она, не понимая, не хочет опомниться или играть.
— Хочеш-ш-шь, — совсем другим голосом, пустым и холодным, шепнул мальчик.
Шу сорвало с места, закружило, понесло. Мальчик приближался, рос, в черных глазах закручивались воронки смерчей: затягивали, затапливали тяжелой негой:
«Поддайся! Будет хорошо. Будет все, что захочешь. Власть? Бери. Сила? Сколько угодно. Знания? Все — твое».
Смерчи засасывали, манили вереницами образов-грез.
«Бери же!» — Голос божества взвился, сминая волю, обещая и угрожая.
— Не хочу!
— Тебе мало? — Темный Хисс рассмеялся. — Чего ж ты хочешь, дочь и сестра моя? Скажи, я дам тебе.
Темная воронка надвинулась, всосала. Шу не успела испугаться, как упала посреди роскошного зала, полного людей. Прямо на трон.
— Ваше всемогущество, соблаговолите ли принять послов? — подбежал, униженно кланяясь, мажордом, удивительно похожий на принца Люкреса.
Он говорил что-то сладко-льстивое, но Шу не слушала. Вокруг суетились люди, преподносили подарки, просили совета, молили о милости. Каждое их слово, каждое лицо откликалось узнаванием, маленькая обиженная девочка внутри кричала, топая ножками: хочу! Мое! И Шу кружилась в танце с иноземным принцем, подписывала помилование раскаявшемуся от ее мудрых речей мошеннику, указывала инженерам-гномам, где строить новый город, снисходительно бросала Ристане: «Закажи себе приличное платье!» А потом…
Потом она поднялась в свою башню. На самый верхний этаж. И там ее ждал темный шер Бастерхази — прикованный к столбу, нагой, беспомощный. Он молил о прощении, клялся в любви…
— Доверься мне, моя Гроза. Подойди, дотронься, прошу тебя! Я буду служить тебе. Хочешь? Любое твое желание, любое наслаждение. Вместе мы будем сильнее всех! Подари мне поцелуй, люби меня, моя девочка! Я твой…
Шу невольно шагнула к нему, завороженная его красотой, его бархатным голосом. Ей так хотелось верить ему, дотронуться, поцеловать… взять его — себе… Она не понимала, почему нельзя? Что не так? Самый сильный, самый красивый мужчина молит ее о любви, ведь с ним ей будет хорошо, ей не придется ни о чем беспокоиться, ни о чем думать, только наслаждаться!
Она даже протянула к нему руку — избавить его от оков… хотя в оковах он тоже прекрасен, ее темный шер. Ее Роне.
Резкая боль в пальцах и сердитое шипение вырвали ее из наваждения.
Дайм. Вот кто любит ее по-настоящему, вот кто защищает ее и заботится о ней. Светлый шер, а не темный. Роне — это наваждение, обман и предательство! Чудовище, желающее сожрать ее силу и ее душу.
— Нет. Я не верю тебе, Бастерхази. Мне не нужна твоя фальшивая любовь…
Она хотела продолжить — умри, Бастерхази! Но что-то помешало. Какое-то сомнение.
— Прошу тебя, Шуалейда, моя госпожа! — Темный шер рвался к ней из оков, ранился, по его запястьям текла кровь. Сладкая, терпкая, вкусная кровь, чистая магия. — Возьми!
— Нет. Я… потом. Я решу твою судьбу потом, — пробормотала она, отступая и желая, чтобы он исчез, чтобы ей не пришлось больше думать о нем.
Ее желание исполнилось. Темный шер словно выцвел, подернулся дымкой, его манящий голос стих. А в башню Заката вбежал гонец.
— На побережье высадилась армия Марки!
И Шу вылетела из окна башни, собирая по пути к морю тучи и ветры. Она сбрасывала в бушующие волны сонмы вражеских солдат и гнала корабли на штормовых волнах. Цунами захлестывало острова Марки, смывало деревушки и города, бурлящее море разверзалось, поглощая тысячи карумитов, кричащих в смертном ужасе. А потом карумиты сменялись зургами, горели степи, сметая с лица земли людоедское племя, чтобы никогда больше орда не потревожила мирную империю Шуалейды Суардис.
Со всех концов земли, к ней, владычице, стекалась магия — сладкая и пряная, пьяная и веселая мощь. По ее слову воздвигались горы и поворачивались реки.
Голова кружилась, весь мир умещался на ладони.
— Бери, — рыжеволосый мальчик с бездонно-черными глазами протягивал ей камешек. — Ты же любишь играть.
Рука сама тянулась взять — и один камешек, и второй. Их так много на берегу, их приносят волны черного океана. И девочка в стороне, что улыбается так грустно — пусть она тоже играет! Давайте бросать камешки!..
Но рука застыла на полпути. Что-то не пускало. Тянуло. Злило — что-то посмело помешать! Ей, всемогущей колдунье?!
— Шу! — в шипении темного прибоя послышалось имя. — Шу?!
Голос такой странно-знакомый, и почему-то больно, и пусто, и слезы в горле.
Мальчик с камешками в ладони подернулся рябью, словно отражение в озере. Задрожал, расплылся — и вместо него Шу увидела себя. Но… нет! Она не такая! Это костлявое, одетое лишь в магические вихри, с безумным светом в глазах, с седыми космами-тучами, с руками-молниями. Светлая, как же страшно!
«Стр-р-рашно!» — отозвался рыком ураган, бросил в глаза горсть песка, ослепил. Шу зажмурилась и тут же почувствовала, как ее снова несет, крутит, швыряет. Мысли вылетали из головы, казалось, сейчас вылетит само ее имя и смерч выбросит ее на неведомый берег беспамятной сломанной куклой. Она хотела ухватиться за что-нибудь. Открыла глаза, но не увидели ничего, кроме красковорота. Взбесившиеся цвета слизывали шершавыми языками ее плоть и память…
Пока не осталось ни памяти, ни цветов. Только белый и черный. Белый песок, черное небо. Черный океан, белое солнце.
Пустая черно-белая бесконечность.
— Ш-шу… — шепнуло море.
Она оглянулась: кто здесь? Где я? Кто я?
— Шу… — набежала на песок волна, клочок пены взлетел, ожег болью руку.
Боль, что это?
— Шу, — пенился прибой, оставлял на песке следы, словно от лап большой кошки. Щекотал ноги теплой бирюзой, пускал в глаза зайчики. Чертил знаки, а те складывались в слова. Доверие. Любовь. Долг.
Она шепнула вслед за волнами: «Люблю». Покатала слово на языке — вкусное, шелковое. Повторила: «Люблю!»
И океан отозвался: «Ш-шу! Очнись, вспомни! Не бойся — люби».
Любить? Слово-солнце, слово-тепло, слово-счастье. Надо лишь поверить, понять и принять. Так просто, боги, как же это просто!
Шу засмеялась от переполняющего ее счастья, подставляясь ласковым объятиям потоков, сама отвечала им — нежностью, любовью. Жмурилась от удовольствия, и казалось, океан мурлычет и трется, толкается пушистым лбом в ладонь.
Луч пронзил волны и ослепил Шу. Встряхнув головой, она открыла глаза и встретилась взглядом с ясной бирюзой.
— Дайм, — она погладила звереныша, тот выгнулся и заурчал.
Вокруг по-прежнему бурлил красковорот. Но теперь вся эта магия принадлежала ей. Ее память, ее род, ее судьба. Ее ответственность: мир все так же лежал в ладони… Темного Хисса? Или в ее ладони? Издали послышался бой часов. Один, два… Шу насчитала десять ударов. Десять? О боги, время! Минута! А там, за дверью башни — Дайм, он же просил ее поторопиться!
Только сейчас, обернувшись к запертым дверям, Шу поняла, что совсем иначе чувствует мир. Тоньше, полнее, яснее. Прозрачные паутинки вероятностей трепетали, расходясь веером от ее рук. И та вероятность, что обещала ей «все будет хорошо» — истончилась, почти исчезла.
— Дайм! Все получилось, Дайм! — крикнула она и вслух, и ментально.
Но не услышала ответа, зато ощутила, как порвалась паутинка. Последняя ниточка, связывающая ее со светлым шером.
— Нет, этого не может быть! Мама! Мама, он не мог… Мама! — позвала Шу и, не дожидаясь ответа, побежала к дверям…
Медленно, боги, как же медленно! Словно сквозь толщу воды, словно что-то там, снаружи, не пускает ее. И не понять — что мешает, не понять, жив ли Дайм! Горячий звереныш в ее руках тает, истончается, от него остается лишь едва-едва видимый солнечный силуэт…
Ободравшись о внезапно острые края, — кажется, она выломала двери башни, — Шу вырвалась из плена не желающих ее отпускать стихийных потоков в галерею.
В галерее было пусто. В воздухе висела пыль, потрескавшиеся стены стонали, мечтая наконец-то обвалиться, разбитые плиты скрипели и дрожали, само пространство, сама реальность дрожала и текла, словно свежие краски на солнце. Там, где она рисовала руны защиты — алела свежая кровь, она текла по полу, впитывалась в камень, залечивала трещины.
Кровь светлого шера, смешанная с кровью темного чудовища.
— Дайм? — спросила она почему-то шепотом, опустила взгляд в сложенные горстью ладони.
Солнечного силуэта в них не было. Она не чувствовала больше сердца светлого шера.
И капли светлой крови, рассыпанные дорожкой к выходу из галереи, на глазах гасли и впитывались в камень.
— Нет! Только не умирай! Да-айм!
Ее отчаянный крик разлетелся в пустоте, опал эхом, и никто не откликнулся.
Прижав ладони к груди, чтобы удержать выпрыгивающее от страха за любимого сердце, Шу побежала по следу из светлой и темной крови. Следу, уходящему в башню Рассвета. В логово проклятого черного колдуна. Того, кто обманывал ее, кто предал и едва не убил ее. Кто хотел сделать ее послушной куклой.
Как Люкрес. Хуже Люкреса. Ведь Люкрес никогда не говорил, глядя ей в глаза: «Я люблю тебя».
И сейчас он утащил к себе Дайма. Раненого. Беспомощного. Умирающего. Боги, неужели Бастерхази, не получив Линзу, решил насильно забрать светлый дар? Принести Дайма в жертву Хиссу? Нет, нет! Дайм жив! Она должна ему помочь! Дайм спас ее от участи хуже смерти, а она спасет его! Сейчас же!
Не разбирая дороги, даже не задумываясь, бежит она или летит, Шу устремилась к башне Рассвета. Ворвалась в нее, сбив по пути нечто костлявое и верещащее, взлетела на второй этаж — именно там мерцала светлая аура, слабая, едва ощутимая, но живая — главное, живая!.. А рядом со светом по-прежнему была тьма, все та же жадная, смертельно опасная тьма…
Взбежав по лестнице, Шу на мгновение остановилась — понять, что же происходит. И замерла, не веря своим глазам.
Это была не лаборатория, как она сначала подумала. Это была спальня. Та самая, где она провела сегодняшнюю ночь. Та же постель, застеленная черным шелком. Те же два мужчины на ней. Сплетенные в объятиях.
Нет, не может быть! Ей кажется… ей же кажется, да? Это просто продолжение кошмара, сейчас она проснется и окажется в Линзе, продолжит инициацию, ведь это просто еще одно испытание! Настоящий Дайм не может обнимать Бастерхази! Не может зарываться в его волосы пальцами и хрипло шептать:
— Мой темный шер…
«Дайм? Ведь это наваждение, правда же?» — мысленно, потому что горло перехватило от обиды и боли, спросила она.
Дайм не ответил. Даже не услышал. Он улыбался, прикрыв глаза и гладя черноволосую голову, лежащую у него на плече.
Бастерхази. Чудовища. Того, кто предал Шуалейду. Едва не убил. Почти сделал своей безвольной рабыней!
Но, может быть, Бастерхази сделал это с Даймом? Очаровал, заморочил, лишил разума…
Надежда мелькнула и погасла. Шу слишком хорошо видела, что никакого ментального воздействия нет. Их, двух шеров, связывают только золотые, ослепительно сияющие в мрачном логове черного колдуна, нити любви. Истинной любви. Как в легендах.
— Отпусти его! — отказываясь видеть очевидное и понимая всю тщетность отчаянной попытки, потребовала Шуалейда. — Отпусти, Дайма… он не в себе!
Они обернулись оба. Бастерхази — с ненавистью, обжигающей, разъедающей подобно кислоте. Так, словно это она предала его, пыталась поработить и отнять дар, а не он оказался лживым жадным чудовищем. А Дайм — удивленно и… равнодушно. Он скользнул по ней затуманенным взглядом и отвернулся.
Шу едва успела увидеть злую, торжествующую улыбку Бастерхази — и ее оттолкнуло, выбросило прочь из комнаты, спихнуло вниз по лестнице.
На пол чужой гостиной, где она была нежеланным гостем.
Шу по-прежнему видела их там. В спальне. Чувствовала связывающее их золотое сияние.
Двоих. Темного и светлого.
Предателей.
Лжецов.
Пусть.
Она… она просто уйдет. Не станет кричать, жаловаться или плакать. Не станет убивать их. Пусть. Просто она… Она пойдет к брату. Надо было сразу идти к брату. Кай волнуется. Надо сказать ему, что все хорошо. Она инициировала Линзу, все живы, дворец цел и все хорошо.
Не глядя больше на слившихся в одно целое свет и тьму, Шу поднялась с пола. Надо же, она упала и не заметила… И с любопытством глядящую на нее немертвую тварь не заметила.
Усмехнувшись в светящиеся мертвенно-синим глаза уродливого скелета, она задрала подбородок, расправила плечи и пошла прочь из башни Рассвета. Гордо и уверенно, как подобает принцессе из рода Суардис.
Ее больше никто не обманет. Никто не похитит. Никто не возьмет ее на руки и не уложит на черный шелк. Не назовет «моя Гроза».
И это хорошо. Да. Это очень хорошо. Ей пора стать взрослой, не мечтать о чудесах и никому не показывать, что ее сердце разбито.
И не шептать, жмурясь от непролитых слез:
— Дайм, мой свет, я не люблю тебя. Я смогу жить без тебя. Без вас обоих, будьте вы прокляты.
Она — Суардис. Могущественная сумрачная колдунья и принцесса крови. Она выживет и на этот раз.