4-й день каштана, Риль Суардис, Дайм шер Дюбрайн.
Ему было хорошо. Нет, не так. Божественно хорошо. Так, словно его разобрали на части, почистили, смазали и собрали заново — идеально правильно, как хронометр в лучшей гномьей мастерской.
Правда, для механизма он чувствовал себя слишком живым и слишком довольным. Чуть-чуть странно и пустовато, словно не хватало какой-то привычной боли, но кто же будет горевать о боли? Нет — и шис с ней. Зато есть темный шер рядом. Тот, о котором Дайм мечтал… сколько лет? А, неважно. Кто их считает! Главное, что Роне наконец-то перестал строить из себя провинциальную деву на выданье и признал очевидный факт: они изумительно подходят друг другу.
Роне. Темный шер Бастерхази. Заноза в заднице. Видеть его настоящим, а главное — чувствовать его темный дар всей своей сутью, было… О да. Это было божественно прекрасно.
Правда, почему-то Дайм совсем не помнил, как именно они оказались здесь. Вообще как-то все немножко расплывалось и мутилось. Немудрено. Такой выплеск силы! Еще больше, чем рассчитывал Дайм, присматриваясь к темному шеру, изображающему статую за креслом Темнейшего Паука. Очень красивую, можно сказать, изысканную статую. Попытки Рональда шера Бастерхази казаться сутулым, косоруким, вечно опухшим и почти бездарным гоблином могли бы обмануть кого угодно, только не майора МБ, посвятившего последние тридцать лет полевой работе. То есть — распутыванию и разгадыванию всяческих иллюзий, обманов и прочих козней.
О нет. Рональда шера Бастерхази Дайм по достоинству оценил еще давно. В первый же раз, когда Светлейший взял Дайма с собой на заседание Девяти Мудрых Черепах. Было это лет двадцать назад. Или двадцать пять? Не суть. Главное, Дайм его разглядел. Сначала как достойного соперника. Будущего врага.
Помнится, после того заседания большинство его вопросов было именно о шере Бастерхази. Прежде всего — зачем он пытается выглядеть слабее, чем есть? Дайм привык, что шеры всегда стараются казаться сильнее, нацепляют на себя магические побрякушки гроздьями, даже умудряются радужку подкрашивать, лишь бы произвести впечатление. А тут строго наоборот. И был почти не удивлен, когда в ответ на все вопросы о Роне получил один ответ: наблюдай, анализируй, делай выводы.
Именно тогда Дайм и полез в секретные архивы, раскопал о роде Бастерхази и самом Роне все, что было в МБ. А посчитав это недостаточным, и сам взялся собирать информацию. Полевым методом: прослушка, слежка, опрос свидетелей и прочая. И довольно быстро нашел причину. Неприятную. Местами противозаконную. Хотя… С точки зрения закона империи Бастерхази был стопроцентно виновен, и не единожды. Но с точки зрения Равновесия все было не так просто, а с точки зрения боевого офицера МБ и вовсе многое выглядело совсем иначе.
По крайней мере, Бастерхази не наслаждался убийствами, не коллекционировал в своих подвалах черепа жертв, не пытал детей ради призрачного шанса увеличить силу и вообще практически не трогал тех, кто не давал веского повода. Скорее, он просто пытался выжить как умел. Учитель у Бастерхази был — врагу не пожелаешь.
А Светлейший забавлялся интересом Дайма.
Впрочем, ровно до тех пор, пока не застал его за изучением кое-каких документов Ману Одноглазого и не увидел четко оформленную мысль: Бастерхази — идеальный вариант.
— Смелая идея, мой мальчик, — сказал тогда учитель, потрепал Дайма по голове и велел: — Будь осторожен.
О да. Дайм был очень осторожен. Он даже мыслям о единении с Бастерхази не позволял оформиться, потому что Печать… Да, Печать. Всегда на страже послушания и сыновней любви. С точки зрения Печати любая мысль о свободе — крамола, подлежащая немедленному наказанию.
Дайм привычно выдохнул и очистил разум от всего лишнего. Не потому что Печать дала о себе знать, а скорее потому, что ощутил нечто странное, болезненное, неправильное… Да нет, ерунда. Показалось. Ему хорошо, однозначно хорошо.
— И какого шиса, спрашивается, ты от меня бегал? — задумчиво спросил Дайм у высокого сводчатого потолка смутно знакомой комнаты.
Он был уверен, что ночевал тут не раз и даже не два. И не один, а вместе с Роне. Но что это за место — не помнил. И когда он тут был — тоже. Хотя знал, что брошенный на кресло шелковый халат принадлежит ему и он совсем недавно его надевал. Кажется, сегодня утром. Ну вот, опять голова кружится. Что-то у него с памятью.
Ладно. Со взбрыками памяти он разберется потом. Сейчас ему слишком хорошо, чтобы думать о серьезном.
— Я от тебя бегал, мой свет? — с искренним недоумением спросил Роне.
— Ну не я же, — хмыкнул Дайм и накрыл ладонью руку, лежащую у него на груди.
Смуглую, изящную и сильную кисть с длинными чуткими пальцами, с мягкими черными волосками на запястье и предплечье, с четко прорисованными мышцами. Идеальная красота взрослого мужчины. Истинного шера. Ни одного шрама…
Шрамы… когда он успел свести с Роне все шрамы? Он же помнит — их было до шиса, и Роне то пытался их спрятать, то наоборот, нарочито выставлял напоказ и поглядывал этак… как бойцовый петух, только-квакни-затопчу.
Правильно Дайм их свел. Без шрамов — лучше. Нечего им напоминать Роне о жизни у Паука в банке. Нет там ничего, о чем бы стоило помнить.
— Больше не буду, мой свет. Никогда.
Это прозвучало несколько серьезнее, чем надо. Но — мелочи. Все мелочи, когда так хорошо.
— А в этом доме дают шамьет усталым путникам? Кстати… э…
Дайм нахмурился, пытаясь понять: они уже в Суарде или как? Последним, что он помнил совершенно ясно, были солнечные ромашки, положенные им на подоконник комнаты темного шера. Дайм нарвал их по дороге, отлучившись по какой-то таинственной надобности, и прятал до вечера. Ему было ужасно интересно, сможет ли упертый темный осел игнорировать настолько прозрачный намек? Цветы, дающиеся в руки только светлым шерам, в подарок темному шеру, ведь прозрачнее же некуда!
Ведь не мог Роне принять это за злую шутку? Да нет, чушь. Не мог. Значит… Ну да. Наверняка именно с тех пор они вместе. И наверное, уже в Суарде.
Еще бы голова не кружилась при попытке что-то вспомнить! Очень похоже на ментальный блок, только какой-то странный… ужасно не хочется об этом думать, мысль ускользает… да и шис с ней. Потом. Успеется.
— В моем доме тебе, мой свет, дают все что угодно. — Роне приподнялся на локте, нависнув над Даймом и внимательно на него глядя. — Так что ты хотел спросить?
— Да так… — Дайм с улыбкой провел по гладкой смуглой щеке, с долей удивления отметив, что Роне выглядит старше. И вообще как-то не так. У него же не было седины! Какая седина у шера-дуо в жалкие шесть с половиной десятков лет! — Не помню, когда ты успел поседеть, мой темный шер.
— Поседеть? — Роне с любопытством поглядел на длинную прядь цвета соли с перцем, выбившуюся из хвоста, и снова вернул взгляд к Дайму. — Ну надо же, я и не заметил. Плевать.
— А тебе идет. Ты такой серьезный и строгий темный шер, прямо хоть сейчас в преподаватели Магадемии. И все студенты обоих полов — твои.
— Студенты? Нет, не интересно. Мне больше нравятся полковники Магбезопасности, — улыбнулся Роне. — Один-единственный полковник Магбезопасности.
Он этой его улыбки внутри разлилось тепло. Правда, что-то Роне сказал странное.
— Полковник, — повторил Дайм, словно пробуя новое звание на вкус. — Неплохо звучит, мой темный шер. Вот закончим дело Суардисов, и стану полковником.
Роне недоуменно нахмурился и заглянул ему в глаза.
— Дайм, какой сейчас год?
— Девятнадцатый. Странный вопрос, Роне.
Еще более странной была реакция. Роне нахмурился еще сильнее, от него явственно повеяло тоской, разочарованием и болью.
— А, не обращай внимания. Темные шеры — вообще странные существа с точки зрения светлых. Я говорил, что люблю тебя, Дайм шер Дюбрайн?
— Наверное. Но можешь сказать еще, мне нравится это слышать.
Дайм чувствовал, как по его лицу расползается неудержимая улыбка, а мысль о еще одной странности — темный шер слышит его мысли! — лишь скользнула по краю сознания и забылась.
— Я люблю тебя, мой свет, — повторил Роне и сплел свои пальцы с пальцами Дайма.
Выплеск силы был прекрасен. Правда, все это казалось несколько странным. То есть Дайму было безумно хорошо. Так, как никогда и ни с кем. Тьма вливалась в него, растворялась в его собственном свете, и они вместе росли, ширились, выплескивались наружу…
Вот только сознание жило отдельно от дара и эмоций. Сознание холодно анализировало экспериментальный магический ритуал. Весьма удачный. Даже как-то слишком удачный. По расчетам Дайма, чтобы достичь подобной степени взаимного усвоения силы, светлый и темный шеры должны были уже провести ритуал единения. Или же что-то очень близкое к нему. Возможно, Ману изобрел что-то вроде подготовки, предъединения, а в архивах семьи Бастерхази сохранились его записи. Получается, Роне настолько доверяет Дайму, что поделился. А значит… значит, они совсем близко подошли к цели! Может быть, даже пытались провести единение, но что-то пошло не так — и вот теперь ментальный откат ударил по его памяти?..
На этой мысли Дайма наконец-то снесло волной наслаждения. Куда-то очень далеко от мыслей. Всяких. Любых. Унесло и выбросило, полного свежей бурлящей силы, на черный шелк чужой постели.
Впрочем, не факт, что чужой. Скорее — их общей. С Роне.
И от этой мысли хотелось петь и смеяться, и летать… и учудить какую-нибудь несусветную глупость, просто так, от избытка счастья. Что Дайм и сделал — схватил Роне в охапку, вместе с ним воспарил над кроватью… а через мгновение они вместе плюхнулись в воду. Теплую, пахнущую свежестью и кувшинкам речную воду. Где-то рядом засмеялись русалки, а еще ближе — мокрый и офигевший темный шер вынырнул, отплевываясь и ругаясь. А через мгновение, когда Дайм надел ему на голову лист кувшинки с сидящей на нем (не менее офигевшей) лягушкой, засмеялся.
— Вылитый Темнейший! Осталось только бороду отрастить! — прокомментировал Дайм, подплыв к Роне.
— Придурок светлый, — ворчливо, но с расплывающейся на все лицо улыбкой парировал Роне и со зловещим хохотом притопил Дайма.
Местные русалки, обнаружив в своих владениях двух немножко сумасшедших, но веселых шеров, тут же присоединились к развлечению. Они щекотали обоих, топили, запускали им в волосы водяных змей и водоросли, смеялись и лезли целоваться. И, разумеется, пили дармовую силу, пока не упились допьяна и не выбросились на прибрежные камни — дергать хвостами и распевать непристойные песни, явно позаимствованные у моряков.
Дайм с Роне тоже выбрались на берег. Упали в нагретую солнцем траву.
Оба — Дайм чувствовал эмоции Роне почти так же явственно, как свои — немножко утомились от хохота, чуть-чуть проголодались и… Чья это была тревога, его или Роне? Не понять.
— Ну-с, выкладывай, мой темный шер, — лениво глядя в полуденное небо, потребовал Дайм.
— А надо ли? — Роне отчаянно не хотелось говорить о… о чем-то.
Если честно, Дайму так же в точности не хотелось говорить… да ни о чем, кроме солнца, реки и русалочьих песен. Но что-то зудело, требовало разобраться, найти потерянные дни… или годы… Проклятая выучка МБ! Не расслабиться!
— Надо. Что случилось такого, что ты не хочешь вспоминать, мой темный шер?
— Магбезопасность, — не то выругался, не то восхитился Роне.
— Она самая. Знал, с кем связываешься. Кстати, давно мы вместе? — спросил Дайм и, припомнив странный вопрос Роне, добавил: — Какой сейчас год, Бастерхази?
— Тридцать третий, — неохотно ответил Роне.
— Тридцать… какой?! Бастерхази, признайся, ты научился шутить! — Резко посерьезнев, Дайм сел в траве и пристально уставился на Роне. — Я не мог забыть полтора десятка лет!
— Ну извини за плохие новости.
В тоне Роне прозвучало слишком много боли и… страха? Стыда? Ненависти? Шис подери!
— Что происходит, Роне? — Дайм пропустил сквозь пальцы полуседые пряди, дотронулся до морщинок в уголках глаз и губ, опустил взгляд ниже. Нахмурился. — Откуда этот шрам на груди?
Свежий красно-розовый шрам шел сверху вниз, от левой ключицы до диафрагмы: там, где ребра присоединяются к грудине. Больше всего это было похоже на след от вскрытия. Профессионального.
Смотреть на шрам было не просто неприятно, а больно. Дайм невольно потер собственную грудь в том же месте, и даже удивился, не найдя там ничего. Ровная, здоровая кожа. Никаких следов. А кажется, словно вскрыли его самого.
— Дюбрайн, ты вспомнишь сам. Очень скоро, — с тоской сказал Роне. — Всего лишь небольшой откат.
— От чего откат? У тебя такой вид, словно ты любимую кошку хоронишь.
— У меня нет любимой кошки, а Тюфа хоронить бесполезно.
— Тюфа? Кто это?
Несколько секунд Роне изучающе смотрел на Дайма, потом вздохнул и сел.
— Ты вспомнишь завтра утром. Я обещаю.
— Ладно, но…
— Ничего, что требует твоего немедленного вмешательства, мой свет. Гражданское население не пострадало.
— А кто пострадал?.. Шис, вот это, да? — Дайм провел пальцами по шраму.
— Ерунда. Мы оба живы, все прочее поправимо, не так ли, мой светлый шер?
— Ага, — кивнул Дайм, сосредоточенно вливая силу в раненое место. — Погоди, сейчас перестанет болеть.
— Ну раз ты так говоришь, мой свет…
В тоне Бастерхази не слышалось ни грана доверия. И зря. Тот, кто сказал, что убийца… то есть боевой офицер — не может быть целителем, соврал. Еще как может. Любой светлый шер может исцелять, пока верит в эту возможность. А Дайм верил. О, в вопросах веры и прочих играх разума он не одного гоблина съел. С его-то необходимостью маневрировать, чтобы элементарно выжить.
— Ну вот, и никаких шрамов, — удовлетворенно сказал Дайм, отрывая ладони от совершенно здоровой груди Роне. — И никакой боли. Я бы попросил тебя не встревать в опасные приключения, но это ж не поможет. Просто знай, что я не хочу потерять тебя, Роне.
— Ты не потеряешь, Дайм. Я… пока ты этого хочешь — я с тобой.
— Ближайшие лет триста, пожалуйста, не умирай.
— Не буду. Дайм…
— Кстати, не мешало бы пообедать. Мы же в Суарде? Лес Фей, я помню, я тут бывал раньше.
— В Суарде.
— Тут была отличная гномья ресторация. Пошли?
— Ладно, пошли, — с неуверенной улыбкой отозвался Бастерхази.
— Боги, наконец-то ты нормально отвечаешь! А не «простите, мой светлый шер, я был бы рад, но никак не могу» и очередную идиотскую отмазку! Ты не представляешь, Бастерхази, сколько раз мне хотелось посоветовать тебе научиться отбрехиваться как-то повежливее и поправдоподобнее!
— Ну знаете ли, когда компания светлых шеров зовет одного темного шера прогуляться по злачным местам, — поморщился Бастерхази, — это наводит на неприятные подозрения.
— Тебе надо лечить паранойю, мой темный шер. Или ты до сих пор думаешь, что я звал тебя поужинать в компании ради насмешек или издевательства?
Бастерхази молча, с каким-то болезненным недоверием вгляделся Дайму в глаза и покачал головой.
— Нет. Теперь я так не думаю.
— Ну слава тебе, Хисс, покровитель паранойи. Бастерхази, идем уже. Я есть хочу. И вообще, мы с тобой хоть раз гуляли вместе, как нормальные люди?
— Ага. Как-то гуляли… на городское кладбище, упыря выкапывать.
Дайм невольно улыбнулся мечтательным ноткам в голосе темного шера. Видимо, та прогулка удалась. Даже жаль, что до завтрашнего дня Дайм ее не вспомнит. Впрочем, неважно. Сегодня он будет жить сегодняшним днем.
— Я никогда не сомневался, что с тобой будет весело, Бастерхази.
Роне кинул на него недоверчивый взгляд.
— Весело?..
— А разве нет? Вот надоест тебе торчать в Валанте полпредом Конвента, заманю тебя в Магбезопасность. Свежий воздух, путешествия, интересные знакомства. Дармовые ингредиенты для зелий. Редкие!
— Дармовые — это сами напрыгивают, что ли?
— Ага. Отличная физическая форма гарантирована, — подмигнул Дайм, беззастенчиво разглядывая своего темного шера.
Все же — до неприличия красив. Чувствуется порода. А эта его тьма, о боги… Кажется, что он сейчас шагнет в воздух, и за его спиной распахнутся черно-алые драконьи крылья… М-да, кто-то тут влюблен…
Дайм вздрогнул, неожиданно ощутив посторонний запах — грозы, мокрых листьев, пепла и почему-то фейской пыльцы. Запах и прикосновение, словно тонкие нежные руки обняли его, и губ коснулись мягкие губы. Девичьи губы. Ласково. Без малейшей примеси боли. Если не считать мгновенно защемившее сердце.
Бездумно потерев грудь, Дайм отвел взгляд от Роне и попытался вспомнить: что за девушка ему примерещилась? Почему от ее запаха так сладко, что хочется петь? Может быть — это Ристана, первая красавица Валанты?
А когда обернулся к Роне… Боль, сожаление, вина, нежность, жажда — все это смешалось в одном-единственном взгляде темного шера, окатило Дайма терпко-горькой волной, заставило его шагнуть к Роне, обнять.
— Все хорошо, мой темный шер, — шепнул Дайм, обволакивая Роне целительным светом. — Тебе больше не будет больно.
— Я люблю тебя, мой свет. Я непозволительно редко говорил тебе об этом.
— Я уже чувствую себя капризной принцессой, мой темный шер. Пора надуть губки и потребовать звездные фиалки и луну с неба. Кстати, о принцессах…
— Дайм!
— Я же лопну от любопытства, Роне. Ристана в самом деле так красива, как расписывают газеты? А Зефрида, правда, она прелестна, но ужасно занудна? Я как-то вел у их курса основы выживания, заменял одного старого придурка. Физподготовка у студентов — ужас кошмарный, а от вида обычного детеныша мантикоры одна дурында шлепнулась в обморок. И чем они только занимались на уроках! Теоретики шисовы. Тебе же не доводилось преподавать в Магадемии? Что ты так на меня смотришь?
— У тебя отходняк, мой свет. Трещишь не хуже сороки.
— А, бывает, — пожал плечами Дайм. — Думаешь, мне часто доводится поговорить с кем-то, от кого не надо прятать сто и одну страшную тайну МБ? Так что терпи.
— Я наслаждаюсь, мой свет.
— Вот и отлично. Пошли уже, я есть хочу!
Дайм потянул Роне за руку, и тот засмеялся.
— Ты сейчас похож на щенка, которого выпустили погулять, мой свет. И не скажешь, что целый полковник МБ, Имперский Палач и прочая, прочая.
— Ненавижу это прозвище, — поморщился Дайм. — И газеты ненавижу. Сделали из меня какое-то чудовище!
— Мерзавцы. Разве по тебе не видно, что ты, мой светлый шер, и мухи не обидишь?
— Вот-вот, ни одной обиженной мухи на моем счету! Я — само миролюбие. Хочешь, я тебе покажу семейство ракшасов, которых я приручил в Сашмире? Милейшие твари, когда сытые. Вот вернемся в Метрополию, сходим в Императорский зверинец, познакомлю.
— Ты приглашаешь меня на свидание?
— Именно. Ну не студенток же мне приглашать!
— Почему бы и не студенток? На твоем счету тысячи разбитых сердец. Юные шеры в очередь выстраиваются.
— Никак ты дразнишься, Бастерхази. Причем совершенно зря. Студентки в полной безопасности. Я предпочитаю взрослых шеров. Темных. Одного конкретного взрослого темного шера.
— Я польщен.
— Ты польщен… Бастерхази, я понятия не имею, почему мы до сих пор не провели единение. Но думаю, что пятнадцати лет вместе достаточно, чтобы решиться.
Темный шер, идущий рядом, споткнулся. На ровном месте. И недоверчиво переспросил:
— Ты хочешь единение, мой свет? То есть пятнадцать лет назад… Проклятье.
— За эти пятнадцать лет что-то принципиально изменилось?
— Очень многое.
— Только не говори, что я уже предлагал, а ты отказался.
У Бастерхази стало такое лицо… Дайму показалось, что он на миг заглянул в Бездну. Не настоящую, а из страшных сказок. В глазах темного шера плескалась боль пополам с отчаянием. И ему очень, очень не хотелось отвечать правду. Но все же ответил.
— Я отказался. И вряд ли когда-нибудь себе это прощу.
— Все же я подозреваю похороны любимой кошки. Бастерхази, я уже говорил тебе, что хочу провести с тобой всю эту жизнь? Ты нужен мне, я нужен тебе. Какого шиса мы тянем за яйца!
— Дайм, дери тебя…
— Ты хочешь, Бастерхази? — спросил Дайм, резко развернувшись и схватив Роне за отвороты бессовестно элегантного черного камзола. Раньше, пятнадцать лет назад, Бастерхази себе таких не позволял, как и шелковых черных плащей с кровавым подбоем. — И не юли, Хиссов сын. Да или нет. Ну?!
— Да. Да! Я хочу. Больше всего на свете. Доволен?
— Нет. Буду доволен, когда мы это сделаем. Сейчас, Бастерхази. Я не хочу ждать еще шисовы пятнадцать лет, пока ты соизволишь решиться!
Несколько мгновений Роне смотрел Дайму в глаза — прямо, не моргая, и Дайм видел в его глазах отчаянную, рвущую сердце надежду. На миг ему показалось, что вот сейчас, сию секунду, Роне скажет: «Да, мой свет», — и все будет хорошо.
Но Бастерхази тяжело сглотнул и, не отводя взгляда, сказал:
— Завтра. Когда ты все вспомнишь. Если ты захочешь, Дюбрайн, мы сделаем это. Где угодно. Когда угодно.
— Какого шиса?! Бастерхази, объясни мне, какого шиса происходит? Нет, что такое случилось вчера… проклятье! Я не хочу ничего вспоминать! Ничего, что может нам помешать! Не хо-чу!
Роне обнял Дайма, прижал к себе — так, что Дайм уткнулся ему в плечо. Прямо в наброшенный поверх камзола черный шелк. Безумно приятный на ощупь, пахнущий им, Роне, и немножко — самим Даймом, словно… словно они занимались любовью прямо на этом проклятом плаще… с кем-то еще. Гроза, фейская пыльца, мокрые листья и счастье. Упоительный запах.
— Роне, кто она? — тихо спросил Дайм, не размыкая объятий.
— Она? — переспросил Роне, и Дайм по тому, как дрогнул его голос, понял: он попал в точку.
Или просто недостаточно хорошо все забыл.
— Она. Та, из-за кого мы тянем шиса за яйца вот уже пятнадцать лет.
— Пятнадцать лет, Дюбрайн, вовсе не из-за «нее». А потому что… проклятье… Дюбрайн, завтра ты вспомнишь все. Пожалуйста. Оставь сегодня нам с тобой. На двоих. Я прошу тебя.
— Ладно. Роне… Шис, Роне, не надо. — Дайм с удивлением… нет, удивление — это слабо сказано. С чувством глубочайшего шока стер со щеки темного шера слезу. Одну. Горячую и соленую, как воды Мертвого Озера посреди Багряных Песков. — Роне… все хорошо, Роне. Просто объясни мне, почему ты не хочешь… Почему не сегодня?
— Потому что это опасно. Шисова ты Магбезопасность, тебе надо объяснять элементарные вещи! Если твои чувства изменятся… если один из шеров под ментальным воздействием…
— Я под ментальным воздействием? — тут же переспросил Дайм. — Не верю. У тебя не хватило бы сил меня накрыть.
— У меня — нет. Я не собирался… проклятье! Дюбрайн, я не знаю, простишь ли ты то, что я сделал.
— Ты уверен, что не прощу. Я вижу. Скажи мне, Бастерхази, ты кого-то убил? Вынул мозги и превратил в куклу? Зачаровал его величество Тодора и он подарил тебе ключ от сокровищницы? Нет? Соблазнил Зефриду и она родила от тебя? Ты вернул Мертвого? Или сжег личные дневники Ману? Тоже нет? Так что же ты такое натворил, что я не смогу тебя простить?!
Бастерхази стоял, зажмурившись и закусив губу, изо всех сил вцепившись в Дайма, и убивал себя. Дайм ощущал это как собственную смерть. Словно он сам медленно и безнадежно проваливается в пасть к Мертвому — растворяется в небытии без надежды возродиться.
— Прекрати сейчас же, Бастерхази! — рявкнул на него Дайм. — Открой глаза и скажи по-человечески. Что. Произошло.
Роне послушался. Открыл глаза, черные, с истончившейся в нитку радужкой.
— Я убил тебя, Дюбрайн, — хрипло, словно каркнул, сказал он.
Правду.
Дайм всеми семью чувствами ощутил — это правда. Вот только он-то был жив! Уж как-нибудь отличить себя живого от умертвия он бы смог. Хотя бы потому, что умертвия не бывают светлыми шерами. Им подвластна только тьма. И вырабатывать силу сами умертвия не могут, они существуют исключительно на заемной — ворованной, награбленной, вложенной создателями и прочая, прочая. Но никогда, ни при каких условиях не продуцируют магию сами.
А значит — Дайм жив, а Роне ошибается.
О чем Дайм и сказал.
— Ты идиот, Бастерхази. Я не знаю, что случилось на самом деле и что тебе померещилось. Я жив. Ты не убил меня. Прекрати уже, Роне, а? Не сходи с ума. Наверное, у тебя тоже откат и завтра ты вспомнишь, как все было на самом деле… э… что было-то? Или этого я тоже тебе не прощу?
— Шуалейда инициировала Линзу, — ровным, мертвым голосом сказал Бастерхази.
— Эта мелкая заноза?.. Простите, принцесса, — усмехнулся Дайм. — Ей же лет всего ничего!
— Не такая уж мелкая. Вполне совершеннолетняя сумрачная шера. С сегодняшнего дня — шера категории прим с личным Источником.
— И ты ее ненавидишь, Роне шер Бастерхази.
— Да. Я ее ненавижу, — не стал отрицать очевидного Роне. — Из-за нее я… Я не хочу об этом говорить, Дюбрайн. Просто поверь, у меня есть основания ее ненавидеть.
— Она не поделилась, и ты обиделся?
Бастерхази вздрогнул и отвел взгляд.
— Дайм, прошу тебя. Поговорим об этом завтра, когда ты все вспомнишь. Я не хочу, чтобы ты обвинил меня в том, что я исказил факты в свою пользу и пытался тебя в чем-то убедить, пока ты беззащитен.
— Как все сложно-то… Бастерхази, послушай меня. Услышь, ага?
— Я слышу, Дюбрайн.
— Я люблю тебя. Что бы ни случилось. Как бы это ни было неправильно, что бы кто об этом ни думал. Я люблю тебя, и ты нужен мне. Живым. Рядом. Вместе.
— А ты нужен мне, Дюбрайн. Живым и в здравом рассудке. Это важнее, чем единение. Важнее, чем моя жизнь. Важнее всего. Может быть, завтра я пожалею о том, что второй раз отказал тебе, но сейчас я не могу иначе. Если ты сойдешь с ума, как это было со светлыми во времена Черного Бунта, я сойду с ума вместе с тобой. И кто тогда нас остановит, а, Магбезопасность?
— Злые боги, какой же ты зануда, Бастерхази! Ладно. Завтра. Ты обещал!
— Я клянусь тебе, Дюбрайн, больше я не откажу тебе. Никогда. Все, что ты пожелаешь, по первому твоему слову. Видят Двуединые.
Дайм ошарашенно покачал головой, впитывая кожей отзвуки Света и Тьмы, услышавших и принявших все, что им предназначалось.
— Ты сумасшедший, Роне. Давать такие клятвы!
— Я доверяю тебе, Дайм. Лучше поздно, чем никогда, правда же?
— Правда. Что ж… раз ты обещал, идем наконец-то в город. Надеюсь, за пятнадцать лет гномы не поменяли меню. Я тоже хочу сегодняшний день как есть. Для нас двоих.
— Спасибо, мой свет, — улыбнулся Роне.
А Дайму показалось, что седины в его волосах стало меньше. И правильно. Нечего чувствовать себя стариком. Восемьдесят лет для шера-дуо — юность.
И вообще. Один день счастья — это же совсем немного. Ничего страшного за этот день не случится. А завтра… Вот доживем — тогда и будем думать. Завтра.