5-й день каштана, Риль Суардис, Шуалейда шера Суардис.
— Их величество желают видеть ваше высочество за завтраком, — торжественно сообщил барон Уго. — Завтрак начнется в девять утра.
Что ж. В дрожащей тишине башни Заката, новых покоев Шуалейды, даже барон Уго был кстати.
— Благодарю, барон. Я буду.
Барон сдержанно поклонился, ничем не выказав любопытства. Старый зануда. Ему же интересно до жжения в одном месте, но нет. Ни слова в простоте.
— Светлого утра, ваше высочество, — сказал барон и ушел.
Шу опять осталась одна. Даже Морковка, глупое животное, не пошла с ней в башню Заката. Да что там, рысь остановилась посреди галереи, уперлась всеми четырьмя лапами и гнусно заорала, мол, ни за что! Вот ведь! Кровь давно уже впиталась, от нее и следа не осталось, а зверюга почуяла. И сбежала обратно к Каю.
Брат тоже не решился пока зайти в Линзу, и Энрике его поддержал. Сказал, через пару дней, когда потоки стабилизируются, а слухи улягутся. В смысле — придворные убедятся, что Шуалейда не отрастила вторую голову, крылья и змеиный хвост, а также что она не изменила меню и не станет требовать по невинному юноше на завтрак.
Мракобесие! Вот откуда в цивилизованной стране эти ужасные суеверия? Ладно, вчера весь дворец трясло, и всю ночь башня Заката полыхала, словно в ней застряло солнце. И феи опять летали по всему дворцу и радостно орали славу Суардисам. То есть лично Шуалейде Суардис. Даже порывались короновать ее венком из трав и листьев. Пьяные засранцы. Орали нецензурно, летали криво и постоянно падали в декольте дамам, причем исключительно феи мужского пола.
Но в общем и целом… Да ничего же ужасного не произошло! И ничего такого уже необыкновенного. Ни тебе затмения, ни знамения. Просто одна юная принцесса инициировала Линзу…
…и потеряла сердце.
Оно билось. Исправно перегоняло кровь. Но Шуалейда его не чувствовала. Там, в груди, была пустота. И даже мамина колыбельная эту пустоту не заполнила. Впрочем, это и хорошо. Ведь мама пришла в последний раз. Хранительница Линзы выполнила свою задачу, и ей пора отправляться в Светлые Сады, а там и на перерождение.
— Надеюсь, в следующей жизни вы с папой будете счастливы. Я люблю тебя, мама, — сказала Шуалейда на прощание.
Правду.
Но как-то… Без сердца оно получилось не так. Да и ладно. Все лучше, чем биться в истерике и спрашивать: зачем, мама? Зачем ты не пустила в Линзу Роне и Дайма? Может быть, если бы они смогли инициировать Линзу вместе, Роне бы не превратился в чудовище, а Дайм бы не оставил Шу ради своего темного любовника?
Глупые, бесполезные вопросы. Тем более Шу знала ответы. Темный шер — всегда темный шер. Он чудовище по сути своей, и что Шуалейда считала его другим, ее ошибка. Просто он хорошо притворялся. И стал бы самим собой рано или поздно. Но лучше рано. Пока он не успел отравить Шуалейду своей тьмой и она не стала такой же.
Она не станет такой же. Никогда. Она — не чудовище. И ей вовсе не хочется никого убить. Ей вообще ничего не хочется.
К завтраку она пришла вовремя. Строго за минуту до явления принца Люкреса и за две — до явления отца. Кай с друзьями и Ристана с каким-то новым фаворитом уже были на месте. А вот светлый и темный шеры явились вместе с кронпринцем.
По счастью, общаться с ними было не обязательно. Достаточно оказалось поприветствовать своего недожениха. Который, судя по предвкушающей улыбке, рассчитывал стать женихом прямо сегодня.
Зря.
Ристана тоже зря строила глазки полковнику Дюбрайну и темному шеру Бастерхази. Оба, невозмутимые и при полном параде, вежливо ей улыбались, но в их взглядах не было ни капли интереса.
А вот во взглядах на Шу — был. Темный шер изучал ее, словно редкую и отвратительную букашку. А светлый… Он пытался ей что-то сказать. Мысленно. Но Шу не позволила. Ее блоки, усиленные Линзой, оказались для полковника МБ непроницаемы.
Потому что слушать его лживые оправдания она не станет. И «голос разума» тоже. Он вчера ясно показал, кто ему важнее. Даже не так. Что любовь к темному шеру ему важнее и Шуалейды, и собственной присяги. По закону то, что вчера сделал шер Бастерхази, — государственная измена. Покушение на члена королевской семьи с целью поработить волю, ментальное воздействие высшего уровня. Трибунал, показательная казнь.
Если Магбезопасность выполняет свои обязанности.
Но полпред Конвента при своих регалиях, а не в оковах. Явился на королевский завтрак, словно…
Нет. Нет! Шу не будет думать о нем. Для нее нет больше Роне. Только темный шер Бастерхази, полпред Конвента и чудовищное порождение Ургаша.
Отгородившись ото всех прозрачной стеной, едва пропускающей звуки, но непроницаемой для эмоций, Шу бездумно отвечала на реплики отца и Люкреса. Что-то вежливое. Что-то о погоде. Что-то о вчерашнем возмущении стихий. К сожалению, слово «Линза» все же прозвучало, и Шуалейда не хотела даже гадать, сам Люкрес догадался или ему кто-то подсказал. К примеру, полпред Конвента.
— Вам лучше спросить у Магбезопасности, мой принц. У меня недостаточно опыта и образования, чтобы рассуждать о таких сложных материях.
— Однако достаточно того и другого, чтобы инициировать Линзу, не так ли, любовь моя? Право, вы восхищаете меня!
— Вы имеете в виду, вас восхищает моя сила, мой принц?
— И ваша сила, любовь моя. Вы станете прекрасной императрицей.
— Ваше императорское высочество мне льстит.
— О, ни в коем случае. Однако почему вы не сказали о Линзе, любовь моя? Я бы мог помочь вам. Линза — это серьезное испытание, тем более для такой юной и нежной девицы.
— Потому что это моя Линза, ваше императорское высочество. Она не любит посторонних. Вы могли бы пострадать.
— Так мило с вашей стороны беспокоиться о моем благополучии, любовь моя.
— Это мой долг, как верноподданной империи, — кивнула Шу.
Даже сквозь прозрачную стену она видела, как бесится кронпринц. О, если бы он мог, то отрастил бы и зубастую пасть, и драконьи крылья, и когтистые лапы. Все, чтобы сцапать Шуалейду вместе с Линзой. Сцапать и сожрать. Какая досада, что не может и что они не столкнулись около Линзы с шером Бастерхази. Шу бы посмотрела, как они перегрызут друг другу глотки. То есть враг врагу.
Мерзко. Отвратительно. Все, собравшиеся за королевским столом, смотрят на нее как на фигуру в шатрандже. Важную фигуру. Ключевую. Даже отец…
Нет, все же к отцу она несправедлива. Он смотрит на нее с любовь и беспокойством. А вчера он велел придворным придержать языки. Вот и сейчас он дипломатично перевел тему. Впрочем, недалеко.
— Самое время вручить нашей дочери Цветную грамоту, благородные шеры. Уверен, вы уже все подготовили.
— Без аттестации? — ревниво уточнил Люкрес.
— Аттестацию ее высочество прошла вчера, — ровно сказал полковник Дюбрайн. — Остались чистые формальности. С позволения вашего величества… Шер Бастерхази, прошу вас.
Шуалейда перевела взгляд на темного шера. Отметила, что выглядит он ужасно. Постарел, поседел, словно иссох. Что ж, жаль — не сдох. А вот своему вульгарному черно-алому плащу не изменил.
Пока он зачитывал постановление аттестационной комиссии в лице полпреда Конвента и полковника Магбезопасности, Шу рассматривала сидящих за столом. Отца — довольного ее второй сумрачной категорией, но обеспокоенного душевным состоянием. Не поверил вчера, что все хорошо. Зря. С ней в самом деле все хорошо. Она стала взрослой и сильной. Настоящей Суардис.
Кай тоже беспокоился о ней. Но больше радовался, что с Линзой все получилось так легко и гладко. Разумеется, ему Шу не рассказала о том, что Бастерхази пытался наложить на Линзу и саму Шуалейду свою жадную черную лапу. Ведь у него не вышло, а брат и так переволновался.
Рассказала она, и то без лишних подробностей, только Герашанам. Бален проявила несвойственный ей такт и даже не сказала «я же предупреждала». Впрочем, этого и не требовалось. Шуалейда и сама осознала, какой доверчивой дурой она была. Ключевое слово — была. В прошедшем времени. Больше не будет. Она — принцесса крови, сумрачная шера и страшная колдунья. Хорошо, что все в это верят. Особенно Ристана.
Вот лицом сестры Шу откровенно любовалась. Такой смеси зависти и бессильной ярости пополам с предвкушением мести Шу еще не встречала. Пожалуй, если бы ее можно было выделить, как летучий экстракт, и запаять в колбу — Шу бы это сделала, чтобы доставать и отпивать по глоточку в особенно темные зимние вечера. Как эликсир. Как противоядие.
Канцлеру Сальепусу, герцогу Альгредо и прочим вельможам, удостоенным чести сидеть за одним столом с королем, досталось лишь по короткому взгляду. Ничего особо интересного. Ничего нового. Немного страха и сомнений, чуть больше расчета и гордости за родную Валанту.
А вот на полковника Дюбрайна она смотрела куда дольше. Наверное… наверное, непозволительно долго. Если бы мнение Люкреса все еще имело для нее значение. Но это уже прошло. Сейчас Люкрес не сможет ничего сделать ни ей, ни ее семье. Силенок не хватит. Шуалейда может взять его за шкирку и вышвырнуть из Валанты вместе со всей его свитой и гвардией. Даже с конями и обозом. И он это знает. Прекрасное чувство — уверенность в собственных силах.
Лучше, чем глупая, иррациональная надежда. Может быть, стоило выслушать Дайма? Может быть, все совсем не так, как казалось, и Дайм все еще любит ее? Он так смотрит… будто ему больно… будто ему важно — как она посмотрит на него.
Ширхаб! Да что с ней? Она забыла, что видела вчера своими глазами?
Но ведь она видела не только Дайма в объятиях Роне. Она видела и его кровь на полу. Кровь обоих шеров. Может быть, все не так?..
— …вторая категория. От имени Конвента поздравляю вас, шера Суардис, — закончил наконец Бастерхази и пустил Цветную грамоту по воздуху в руки Шуалейде.
Все собравшиеся зааплодировали.
А она встала, мило улыбнулась и поблагодарила. Как положено правильной юной шере.
О Линзе не было сказано ни слова. И правильно. Линза — это личное дело, даже интимное, в официальных подтверждениях не нуждающееся.
Если бы не ненависть темного шера! Сейчас она ощущалась, даже несмотря на щиты. Хотя… почему бы и нет? Силы много не бывает!
Еще раз улыбнувшись, теперь уже адресно шеру Бастерхази, Шуалейда опустила щиты и впитала его ненависть. Острую, пряную, обжигающую и терпкую. Как кровь. Как темная кровь с огненным даром.
«Прекратите немедленно!» — мысленный приказ полковника Дюбрайна заставил ее вздрогнуть.
В его тоне не было ни капли любви. Ни к кому. Зато очень много усталости и горечи.
«Вы что-то хотели мне сказать, полковник?»
«Да. И сейчас хочу. Ты позволишь мне зайти к тебе в башню?»
«Разумеется. Я же не могу отказать Магбезопасности».
«Шу. Пожалуйста. Не злись на меня. Давай поговорим обо всем чуть позже. Надо закончить этот фарс со сватовством».
«Да не проблема, Дайм. Я прямо сейчас скажу, что не собираюсь замуж, и пусть уезжает в свою Метрополию».
«Не так резко, прошу тебя. Он взбесится».
Шу лишь пожала плечами. Ну, взбесится. Он в любом случае взбесится, ведь и Линза, и принцесса ему не достались. Дипломатические уловки не помогут против фактов.
Дайм шер Дюбрайн. То же утро, чуть раньше.
Дайм проснулся резко, не помня своих снов — зато отлично помня все остальное. С собственных полутора лет и до сегодняшней полуночи, когда они с Роне уснули, усталые и счастливые. Вместе.
Роне все еще спал. Хмурился во сне, кутался в одеяло и тянулся к Дайму. Не телом, нет. Сутью. Тысячи тончайших ниточек-корней, проросших друг в друга. Тьма — в свет. Свет — в тьму. Изумительно красиво и страшно в своей правильности и невозможности.
Дайм никогда не думал, что ему придется возненавидеть собственную память. Он не знал, что ему хочется забыть сильнее — единственный день ничем не омраченного счастья с предателем или же последние пятнадцать лет целиком. А еще он ненавидел собственную способность к беспристрастному анализу. За то, что анализ четко показывал: полковник Дюбрайн — непростительно наивный идеалист и конченый идиот. Знал же, с кем связывается. Прекрасно знал. И тем не менее доверился Бастерхази в надежде, что тот не использует тайну печати против Дайма.
Что ж. Доверчивые идиоты долго не живут. И то, что Бастерхази каким-то чудом удалось Дайма вытащить из Светлых Садов вчера, вовсе не гарантия того, что он не повторит удачный опыт завтра. Когда их интересы снова разойдутся. А они разойдутся, к Шельме не ходи.
О том, что будет тогда, думать не хотелось. Впрочем, особо и не пришлось. Как и объясняться.
Дайм просто поднялся с кровати, оделся, обернулся к Роне, шепнул:
— Прощай, мой темный шер, — и оборвал все тысячи нитей, веревок, канатов, натянутых нервов и вен, связавших их в одно целое… почти одно целое.
Но ведь почти — не считается, правда же?
Обрубать связь с еще спящим Роне было больнее, чем отрезать себе руку. Дайм точно это знал, приходилось как-то. Но доверять Бастерхази он больше не мог. Хотел бы. Больше всего на свете Дайм хотел бы поверить, что вчерашний день ему приснился, что Роне не продуло чердак, он не попытался подчинить Шуалейду и не сказал тех самых слов, смертельных для Дайма. Но таких высот самообмана полковник Дюбрайн еще не достиг.
— Я благодарен тебе, Бастерхази, за твой отказ. За оба отказа, — не глядя на бывшего возлюбленного, проснувшегося от той же боли разорванной по живому связи, сказал Дайм.
Чтобы не смотреть, ему пришлось отвернуться к окну. И все равно видел его — седину, морщинки, тени под глазами, заострившиеся смуглые скулы, истончившиеся губы и бездонную черноту глаз. Почти ощущал ладонями острое плечо, биение синей жилки на шее. Очень быстрое биение. Такое же, как у самого Дайма.
Их сердца все еще бились в такт.
— Не стоит, мой свет, — ответил темный шер идеально ровно. Ни намека на боль, сожаление или горе. Только мертвая тишина ментальных щитов. С обеих сторон. — Я не могу вернуть то, что уже сделано. Я просто хочу, чтобы ты знал: я сожалею, и мое обещание в силе.
Дайм невольно поморщился. Вчера Бастерхази дал весьма неосторожную и размытую клятву. Воспользоваться ею как оружием против него — раз плюнуть. И… честно говоря, очень хочется. Разом разрубить шисов узел. Избавиться от опасности для себя и для Шуалейды. Никогда больше не бояться удара в спину. Удара, который нет никакой возможности отразить.
Никогда больше не почувствовать божественную тьму, сливающуюся с его светом.
Никогда больше не увидеть доверчивой и счастливой улыбки, не услышать: мой свет, я люблю тебя.
Никогда не стать целым — потому что, раз ощутив это почти единение, невозможно его забыть.
Проклятье. Проклятье, какой же он идиот! Поставил на кон все — и проиграл.
— Я не использую его без необходимости, — так же ровно, не оборачиваясь к разворошенной постели, пообещал Дайм. Скорее себе, чем Бастерхази.
— Я знаю, мой свет, — совсем тихо прозвучало за спиной.
Дайм знал, кожей чувствовал — Бастерхази хочет очень многое ему сказать. Объяснить. Оправдаться. Просить прощения. И знал — не станет. Потому что бесполезно. Роне переступил грань, за которой прощение возможно, а вот доверие — нет. Никогда.
Никогда.
Это слово Дайм ненавидел даже сильнее, чем собственную память и здравый рассудок.
Почти так же сильно, как лживое порождение Ургаша, темного шера Бастерхази.
Ненавидеть его — чуть-чуть менее опасно, чем есть себя-идиота заживо. Дает лишних полшанса выжить. Особенно если повезет… если повезло, и Шуалейда после инициации Линзы не стала темной. Могла. Должна была. На эмоциях, после предательства Роне…
В памяти мелькнула еще одна картинка — и Дайм не удержался, зажмурился и застонал сквозь зубы.
Все же он помнил не все. Момент, когда он был почти мертв, стерся из памяти, а минуты, когда оживал, помнились крайне смутно. И одна из этих минут…
Шуалейда. Она приходила в башню Рассвета. Она видела их с Роне.
Проклятье! Наверняка она подумала, что Дайм тоже ее предал. И ведь в чем-то она была права. Чтобы выжить, Дайм забыл все, что могло бы ему помешать. Забыл ее, свою любимую. Ту, ради кого пожертвовал жизнью. Парадокс.
— Дюбрайн? — спросили его тихо.
— Я ненавижу тебя, Бастерхази, — не оборачиваясь, устало сказал Дайм. — Ты… теперь мне придется убеждать Шуалейду, что я ей не враг. Что я не предал ее.
— Ничего, Дюбрайн. Покажешь ей, как героически встал на пути чудовища, и она тебя простит. Даже полюбит еще сильнее. Юные девы обожают, когда их спасают от чудовищ.
— Ты издеваешься, Бастерхази?
Дайм резко обернулся к темному шеру, давно покинувшему постель. Встретился взглядом с насмешливыми черными глазами. Оценил кипенно-белое жабо, элегантный камзол и вызывающий черно-алый плащ. И ментальные щиты. О да. Защита, достойная императорской сокровищницы.
— Разве я бы посмел издеваться над Магбезопасностью? Просто я не сомневаюсь в твоем выборе, Дюбрайн. И вчера не сомневался. Между темным шером с подмоченной репутацией и сумрачной наследницей короны любой нормальный шер выберет наследницу.
— Ты… — От обиды и несправедливости его слов Дайм на мгновение потерял дар речи.
— Да, Дюбрайн, я — дурак. Я сам упустил свой шанс. Был бы умнее пятнадцать лет назад, и все повернулось бы иначе. Никто не заставлял меня дожидаться, пока между нами встанет эта девчонка.
— Ты — дурак, Бастерхази. Она не вставала между нами. Это мы ее втянули, и без нее не было бы никаких «нас».
— Были бы, Дюбрайн. Мы — были бы. Если бы не она.
— У тебя на чердаке полный сквозняк, Бастерхази. Ты только послушай себя, а? Шер-менталист второй категории и восьми десятков лет от роду обвиняет едва совершеннолетнюю девочку в собственной паранойе и мерзком характере! Самому-то не смешно?
— Мне не смешно, Дюбрайн. Ты отдал жизнь ради нее. И сейчас… ты… — Внезапно Бастерхази осекся, полыхающая в его глазах ненависть погасла, сменилась болью и растерянностью. — Ты любишь ее, мой свет. Ты прощаешь ей все: и паранойю, и дурь, и что угодно. А мне… я… мне больно, Дайм. От меня оторвали половину, и эта половина меня ненавидит. — Роне безнадежно покачал головой. — Я не знаю, что мне сделать, чтобы ты простил меня.
— Ничего, Бастерхази. Если ты это умеешь — не вмешиваться.
— Умею, — криво усмехнулся темный шер.
— Тогда выполни мою просьбу, Бастерхази. Просьбу, это не имеет отношения к твоей клятве. Только твоя добрая воля.
— Что за просьба, мой свет?
— Исчезни из Суарда на пару месяцев. Чем раньше, тем лучше. Желательно прямо сегодня. Займись исследованиями чего-нибудь очень важного где-нибудь… знаешь, бывают глухие места, где даже Светлейший тебя не дозовется.
— Ты не будешь ли так добр объяснить зачем?
— А непонятно? Тебе и Шуалейде нужно остыть. Обоим. Все обдумать. А потом объясниться, не поубивав друг друга, и помириться. К тому же мне нужно время, чтобы уговорить Светлейшего освободить тебя от лишних клятв. Лучше, если в это время ни у кого не будет возможности тебя за них дернуть.
— Ты… тебе тоже нужно остыть?.. — В голосе Бастерхази прозвучала надежда, он шагнул к Дайму.
— А мне, Бастерхази, желательно для начала как-то выжить. Сегодня Шуалейда получит Цветную грамоту и откажет Люкресу, а я провалю поручение, данное императором. Вряд ли за это мне пожалуют орден.
— Свали на меня, мой свет. Чудовище под боком — это очень удобно.
Дайм поморщился.
— Не будь идиотом, Бастерхази. Тебя император попросту казнит, а мне это ни шиса не поможет. Поэтому императору я скажу правду и только правду.
— И правда заключается…
— В том, что надеяться на то, что шера-менталистка второй категории не распознает обмана, было крайне глупо. О чем я неоднократно предупреждал.
— Надеюсь, у тебя все получится, мой свет.
— Получится. Главное, попасть к императору раньше Люкреса. Впрочем… Стоит немедленно связаться со Светлейшим и доложить, насколько все серьезно с его болезнью. Мой бедный брат совсем сходит с ума. Пока есть шанс ему помочь, надо им воспользоваться.
— Серьезно есть шанс помочь?
— Надеюсь. Знаешь, лет двадцать-тридцать назад Люка был вполне вменяемым. На него сильно повлияла Саламандра. Она так и не простила мне, что место полпреда в Валанте прошло мимо.
— Тебе?.. — Бастерхази искренне удивился.
Дайм лишь пожал плечами.
— Она переоценивала мое влияние на Светлейшего. Он иногда прислушивается к моему мнению, но только если оно не противоречит его планам.
— Так вы обсуждали мое назначение заранее.
— Само собой. Не то чтобы непременно на пост полпреда в Валанте, скорее, теоретически. Я вообще-то думал о Чесландии, там полпреды меняются регулярно, да и к темным там более лояльны… Бастерхази, хватит. Что было — то прошло и не вернется.
— Ты простишь меня, мой свет. Я сделаю что угодно, чтобы ты простил меня.
— Думаю, нам пора заняться делом. Его императорское высочество проснулись и жаждут объяснений.
— Можешь доверить это мне, а пока связаться с Конвентом.
— Очень любезное предложение, мой темный шер, — поклонился Дайм. — Я им воспользуюсь, но не отсюда.
— Как тебе будет угодно, мой светлый шер. — Роне поклонился в ответ.
Дайм успел пройти половину дороги до своих покоев, когда его перехватил один из гвардейцев Люкреса с требованием немедленно явиться к его высочеству. Пришлось отложить разговор с учителем. Ненадолго. Совсем ненадолго.
Отбрехаться от вопросов Люкреса тоже оказалось несложно. Правда, пришлось подтвердить, что он не ошибся — и вчерашние фейерверки в самом деле были следствием инициации Линзы. Потому и они с Бастерхази не смогли явиться вчера. Обеспечивали безопасность королевской семьи Валанты и самого Люкреса.
— У нее получилось? О боги, Линза! Линза! Дамиен, как же я тебя люблю, брат мой! Линза! — Люкрес с горящими от предвкушения глазами обнял Дайма и закружил по спальне. — Я знал, я знал, что на тебя можно положиться! Добрые боги, жена с Линзой! Мы с тобой возродим силу Брайнонов! Дамиен, я уже люблю ее! О прекрасная Шуалейда, моя мечта!
— Безусловно прекрасная, брат мой. Позвольте помочь вам одеться.
— Я сам! Сам, да! Я могу… шис, надо чаще практиковаться… — От ничтожного усилия Люкрес вспотел, но по крайней мере справился с задачей. — Вчерашний выброс силы был таким… как лучшее вино! Дамиен, но почему она не сказала мне? Почему ты сам не сказал мне, ты же знал!
— Чтобы тебя, мой возлюбленный брат, не осенила идея сунуться в смертельно опасное место. Посмотри на шера Бастерхази, чего ему стоили всеобщий покой и безопасность.
— А тебе, брат мой? Ты выглядишь свежим и бодрым… Нет, ты не прав. Ничего бы со мной не случилось. Ведь ты рядом, Дамиен!
— Вот поэтому ты жив, здоров и полон сил, Люка, что я рядом и забочусь о тебе.
— Зануда. Ну, улыбнись же, Дамиен! Сегодня — прекрасный день! Я женюсь на Шуалейде, ты — на Ристане, и мы оба вернемся в Метрополию счастливыми семейными людьми. Кстати, у меня есть для тебя подарок. Тебе понравится!
— Подарок?
— Конечно. К свадьбе. Ты же мой любимый брат!
— Ты интригуешь меня, Люка.
— Да-да. Интригую. Наслаждайся предвкушением и маленькой местью за твое занудство. Я тоже тебе ни слова ни скажу, пока… — Люкрес радостно подмигнул своему отражению в зеркале. — Пока… ладно, я не такой жестокий, как ты. Получишь свой подарок сегодня. Сразу после помолвки. Нашей! Дамиен! Я женюсь на лучшей девушке империи! Знаешь, я понял вчера — я люблю ее! Все эти фрейлины, герцогини и прочие бездарные кокетки ни динга не стоят рядом с моей Шуалейдой! Она чудесна! Она великолепна! О боги, какая будет императрица! Знаешь, нехорошо так говорить о покойных, но ты был прав, а Саламандра — нет. Мне не нужны все эти глупые ритуалы, опасные эксперименты и прочая дрянь! Мне нужна лишь она, моя прекрасная Шуалейда! Лея, я буду звать ее Лея. Так нежно звучит, правда же, Дамиен?
— Несомненно, Люка. Только прошу тебя, будь сегодня к ней снисходителен. Ей всего шестнадцать, она вчера инициировала Линзу, у нее эмоциональное потрясение.
— Шестнадцать, это же прелестно! Я вылеплю из нее идеал! Юная дева… мм… никаких глупых идей в голове…
— Люка, она сегодня может быть не совсем адекватна. Прошу тебя, помни — она юна и воспитана в глуши.
— Ерунда, — отмахнулся Люкрес. — Лея — совершенство! Что мы стоим? Дамиен! Бастерхази! Идемте, друзья мои, сегодня самый счастливый день моей жизни!.. Бастерхази, скажи-ка мне, друг мой, ты же хорошо разбираешься в Линзах?
— В Линзах никто не разбирается достаточно хорошо, сир, но я владею некоторыми данными.
— Твоя скромность неуместна, друг мой. — Люкрес похлопал Бастерхази по плечу. — Так скажи мне, ведь хозяин Линзы может открыть доступ к ней возлюбленному?
— Несомненно, сир.
— Для этого требуются какие-то специальные ритуалы?
— Только ясно и четко выраженное желание, идущее от сердца, сир.
— Чудесно! Просто чудесно!
Дайму очень хотелось отправить его одного. Сказаться занятым, придумать страшную катастрофу где-то на границе с Тмерла-Хен, такую страшную, что без полковника МБ мир немедленно рухнет. И нет, это не было трусостью. Лишь четким пониманием того, что катастрофа неизбежна — прямо тут, в Риль Суардисе. В парадной столовой. Не далее чем в ближайший час.
И что-то подсказывало Дайму, что предотвратить он ее не сможет, хоть наизнанку вывернется.
Потому что он уже сделал свою ставку — и проиграл. Судьбе, дери ее семь екаев.