5-й день каштана, Риль Суардис, Шуалейда.
— Прекратите… прекратите немедленно! — хрипло, как будто ее душат, прошептала Шуалейда и метнулась туда, на эшафот — всей сутью, всей волей и желанием…
И ударилась о щит, разбиваясь в кровь… да нет же, какая кровь — если она по-прежнему сидит в кресле, вцепившись обеими руками в подлокотники, и поверх ее руки лежит ладонь сумасшедшего принца. Маньяка. Чудовища.
— Весьма пикантно, не так ли, моя дорогая? — с сытой улыбкой поинтересовался Люкрес.
— Остановите это! Сейчас же! — обернулась к нему Шу, сама не понимая, как еще не вцепилась ему в глотку.
— Казнь истинного шера, дорогая моя, крайне редкое событие, — не обращая внимания на ее слова, сказал Люкрес. — Смотрите внимательно, вам должно быть интересно. Обратите внимание на зеркальный барьер. — На очередном ударе Люкрес раздул ноздри и принюхался, но тут же продолжил: — Его не сможет преодолеть даже шер-зеро. Специальная разработка Конвента времен Мертвого бунта. А как интересно действуют оковы, вы заметили, дорогая моя? Блокируют дар, но не эмоции. О… это… вкусно.
От свиста кнута Шу опять вздрогнула, а от последовавшей за ним волны боли замерла натянутой струной…
И едва не заплакала от бессилия и злости. Проклятый Люкрес был прав — вкусно. Боль и сила светлого шера, которыми он истекает вместе с кровью… Злые боги! За что? Почему так? Она не хочет, она не будет есть жизнь Дайма, его боль и унижение, его бессилие и отчаяние… Почему он не сопротивляется? Почему он позволил сделать это с собой? А Бастерхази? Как он может?! Он же любит Дайма, любит… и… убивает…
— Люка, прекратите это! — потребовала она, пытаясь вцепиться в руку кронпринца и натыкаясь на очередной барьер. Зеркальный. Непреодолимый даже для шера-зеро. — Люка, вы слышите меня? Остановите наказание! Сейчас же!
— Дорогая, не кричите, — поморщился Люкрес. — Это моветон — так кричать.
— Ну так услышьте же меня наконец!
— Мы прекрасно вас слышим, дорогая. О, посмотрите, какое изящество! Этот замах… о, мы непременно возьмем… темного шера… себе…
Дыхание Люкреса участилось, зрачки расширились, и Шуалейда ощутила его возбуждение. Мутное. Грязное. Какое-то серое и болотное. Боги, какая мерзость! Еще хуже, чем ее собственный голод. Проклятый темный голод. Совсем как в Олойском ущелье!
— Я не стану на это смотреть! — Шу с трудом заставила себя отвести взгляд от новой алой полосы на спине Дайма. От его сорочки остались лишь лохмотья и рукава, все такие же белоснежные, но в алых брызгах. — Это отвратительно!
— Вы не правы, милая моя. Это прекрасно. Смерть завораживает.
И снова сумасшедший маньяк был прав. Дайм под кнутом был прекрасен. Его натянутое струной сильное тело, бугрящиеся мышцы плеч и бедер, сжатый болью рот… Свист кнута, брызги крови… Нет, нет, она не будет смотреть! Не будет пить его отчаяние, смешанное в пьянящий, искристый и терпкий коктейль… с наслаждением? С наслаждением темного шера Бастерхази? Их общим, на двоих… о боги, нет, что за чушь — это не может быть приятным, от этого невозможно возбуждаться!
— Он ваш брат. Как вы можете так поступать с братом?!
— Не брат, а ублюдок. Вы знаете, что такое ублюдок, моя прелесть? Его место — на конюшне. Ваш отец поступает совершенно верно, не позволяя ублюдкам осквернять свой дом.
— Мой отец не плодит бастардов и не превращает их в големов! — вскипела Шу. — И если бы у меня были еще братья, я бы любила их! Всех!
Люкрес рассмеялся.
— Вы слышали, дорогая моя Ристана? Какая прелестная детская непосредственность! Ваша сестра…
— Моя сестра права, сир, — неожиданно жестко ответила Ристана, до того сидевшая неподвижно, словно статуя, и обернулась к Люкресу. — Наш отец не плодил бастардов. Наш отец никому бы не позволил так обращаться со своим сыном. Думаю, что ни один из семи королей бы не позволил. И вряд ли они станут больше доверять своему императору после этого кровавого фарса.
— Фарса?! Вы забываетесь! — Люкрес гневно раздул ноздри.
— Это вы забыли, ваше императорское высочество, что вы — гость Суарда, а не завоеватель, — сказал до того молчавший Кай и поднялся. Следом за ним поднялись Ристана и Шуалейда. — Мы не желаем, чтобы сын императора умер в Валанте.
— Нам не нравится, что кровь Брайнонов пролита здесь, в нашем доме, — добавила Ристана.
— Мы не желаем больше видеть вас в Суарде, — едва сдерживая клокочущую ярость, сказала Шуалейда.
— Забирайте своих людей и убирайтесь немедленно! — припечатал Каетано и заорал на весь плац: — Шер Бастерхази, я приказываю вам остановиться!
На мгновение Шу показалось, что все получится. Темный шер обернулся к Каетано, на его лице впервые промелькнуло что-то человеческое, живое — и это была надежда… или, наоборот, разочарование? Но тут Люкрес рассмеялся и, не вставая с кресла, махнул рукой:
— Продолжайте, друг мой. Изменник умрет здесь и сейчас. А вы, дорогие мои подданные, можете не смотреть.
— Мы не ваши подданные, — набычился Каетано. — И если вы сейчас же не остановите это…
— Каетано, замолчи, — оборвала его Ристана и повернулась к Люкресу. — Продолжайте, ваше высочество. Смерть вашего одаренного брата от ваших рук — достаточное основание для Валанты, чтобы в Совете Семи Корон проголосовать за новый закон о престолонаследии. Уверена, ваш старший брат Анри станет куда лучшим императором, чем вы.
— Вот так, значит. Ай-ай-ай, а вы мне так нравились, прелестная Ристана. Пока молчали.
— Остановите это все. Немедленно! — потребовала Шуалейда.
— Иначе что? — с искренним любопытством спросил Люкрес и требовательно повел рукой: — И не заслоняйте нам вид. Шер Бастерхази, хватит ласкать ублюдка, это казнь, а не постельные игры! Я хочу слышать его крик!
— Да, сир.
Голос Бастерхази был идеально ровным, а вот эмоции… даже сквозь ментальные щиты просочились отзвуки злорадного предвкушения и жажды. Правда, что-то в них было еще, какой-то второй слой, но Шу было не до темного шера.
Обернувшись, Шу вздрогнула — так ужасно выглядел Дайм. Кровавое месиво вместо спины, раны на руках и на бедрах, прокушенная насквозь губа… Его жизнь утекала вместе с кровью и даром, скапливалась в углублениях эшафота, заполняла… колбы… колбы?! Злые боги, они не просто убивают истинных шеров — они забирают их кровь… их дар… словно на скотобойне…
Шу не поняла, почему перед глазами все покраснело, закружилось, завыло и откуда взялся ураган… Красный, как кровь, и синий, как небо, и белый, как снег, и черный, как пепел, и лиловый, как грозовые молнии, — ураган выл, кричал, сметал все на своем пути, рвался в небо и звал, звал, звал…
— Да-айм! Дайм!
— Шу, перестань! Шу! Ты с ума сошла!.. Шуалейда, ширхаб тебя! Шу! Остановись же!.. — прорывались сквозь вой урагана знакомые голоса. — Убирайтесь отсюда! Все! Быстрее же, быстрее!
Голоса — и сумасшедший смех.
Ее рук касались знакомые руки, в ее дар вплетался чужой — и родной — дар. Они мешали — и она оттолкнула их всех, отшвырнула прочь, потому что все это было неважно и нереально, все, кроме единственного голоса, хриплого, сорванного, едва слышного:
— Шу, остановись!
— Дайм?
Она замерла, глядя в черные от боли глаза — замерла, застыла и замерзла, бессильно уронила руки.
Проклятый зеркальный барьер так и стоял вокруг эшафота. Прозрачный. Непроницаемый для урагана.
А кнут снова опускался на плечи светлого шера. Медленно-медленно, с нереально низким гудением, и воздух расходился от него неторопливыми волнами, на которых покачивались крупные красные капли…
Они летели к Шу — эти капли. Завораживающе медленно, деформируясь в полете, готовясь рассыпаться брызгами…
И рассыпались. По ее лицу и рукам, влипшим в проклятый барьер, прямо ей в глаза, снова заливая весь мир красным.
— Уходи. Прошу тебя. Уходи! — ворвался в ее уши отчаянный крик.
И тут же — другой, безумный, злобный и торжествующий:
— Молчать, Дюбрайн!
— Ты… я убью тебя! — Она развернулась в красном-красном мире, слыша позади себя боль и отчаяние, видя перед собой голодного упыря, нежить, проклятую нечисть.
— Шуалейда, нет! — раздался позади нее еще один крик. — Не нападай!
Такой же отчаянный, полный тьмы, боли и пламени… или уже пепла?
— Заткнись, Бастерхази! — приказал августейший упырь и встал ей навстречу.
Его окружал радужный пузырь — тонкий, невесомый. Непреодолимый для воющего на пустом плацу смерча из пепла, снега и молний. А позади проклятого принца, всего в шаге позади и внутри защитного кокона, стоял второй такой же. С тем же лицом. Еще один Брайнон, только голем. Светящееся мертвенно-зеленым чудовище, сейчас совсем не похожее на человека.
— Ну, давай, девочка моя, нападай, — ласково предложил Люкрес и ухмыльнулся. — Я убиваю твоего любовника, ты не можешь оставить это просто так. Правда же, моя прелесть? Моя злая гадючка. Моя бешеная мантикорочка. Кусайся, кусайся же!
Люкрес насмешливо протянул руку запястьем вверх, словно предлагая впиться в нее зубами.
— Остановитесь, Шуалейда Суардис, иначе я вынужден буду вас арестовать, — раздался из-за спины Люкреса призрачный, какой-то глухой и неестественно ровный голос.
— Диен, заткнись и не мешай!
Шуалейда чуть не засмеялась — так это было нереально, неправильно и невозможно. А то, что сделал голем, тем более невозможно. Светящаяся мертвенно-зеленым рука лейтенанта Диена накрыла искаженный ненавистью рот Люкреса, смяла его, запечатала. И все тот же призрачный голос сообщил:
— Прошу прощения, ваше императорское высочество. Вы провоцируете опасность, я защищаю вас самым эффективным образом. А вашему королевскому высочеству я рекомендую удалиться. Нападение на члена императорской фамилии карается смертью. Вы должны успокоиться и смириться. Закон империи обязателен к исполнению.
— Как мне остановить это? Как, Диен?! — спросила Шу, наплевав на логику и разум — у кошмара свои нелогичные законы.
— Полковник Дюбрайн не исполнил приказа императора. Он наказан за неповиновение.
— Какой приказ? Что мне сделать, Диен?!
— Уходите, ваше высочество. Вы не сможете остановить казнь.
— Я не уйду. Ни за что. Я… Диен, помоги мне! Это и твой брат тоже!
— Простите, я не могу нарушить закон. Приговор вынес его императорское высочество, только он может его отменить.
— О боги… Люкрес! Ты, проклятый упырь! Что тебе нужно?
Стряхнув руку лейтенанта Диена, Люкрес криво ухмыльнулся и процедил:
— Я тебе это припомню, шисова деревяшка.
— Как будет угодно вашему высочеству, — равнодушно отозвался голем.
А Люкрес шагнул к Шуалейде и с нескрываемым наслаждением заявил:
— Дюбрайн умрет. Что бы ты ни сделала, проклятый ублюдок сдохнет! Сдохнет! Сдохнет! Ха!
— Что ж, раз тебе не нужно ничего — я ухожу. Прощай, сумасшедший недоносок. Недошер, — выплюнула Шу и, резко развернувшись на каблуках, пошла прочь.
Оставляя за спиной умирающего Дайма. Ощущая каждый удар кнута собственной кожей. Умирая вместе с ним. И моля Светлую, чтобы шисов недоносок сдох от жадности. Прямо сейчас сдох. Подавился своим безумным смехом — и сдох, сдох, сдох!
Каждый шаг давался все труднее, боль в груди нарастала, казалось — это с нее заживо сдирают кожу вместе с плотью… Но Шу упрямо шла вперед, к шисовой двери. И с ужасом понимала, что упырь ее не остановит, что он окончательно сошел с ума. Боги, как же мерзко он смеется!
— Ладно, уговорила. Стой!
Шу вздрогнула, замерла на миг — готовая не то что остановиться, а бежать к Люкресу, умолять его хоть на коленях… и сделала еще один шаг. Прочь.
«Никогда не показывай, что переговоры нужны тебе больше, чем противнику».
Один из уроков Дайма. Еще тогда, когда они писали друг другу письма и он не подписывался. Это тоже было нарушением приказа императора? То, что он любит ее — государственная измена? Будь проклято такое государство!
— Да стой же, упрямая ты девчонка.
Не оборачиваясь, Шу показала Люкресу шисовы хвосты. На миг ей померещилось, что это не она, а Ристана. Что она стала Ристаной. Взрослой. Опытной. Самоуверенной. Сильной. Да. Пусть сейчас будет не Шуалейда, а Ристана. У нее бы получилось переиграть недоноска на его проклятом поле интриг, лжи и блефа!
А он снова засмеялся. Довольно. И, в несколько шагов догнав Шу, положил руку ей на плечо, развернул к себе.
— Ты моя прелесть. Такая упрямая! Такая злючка! Настоящая гюрза!
— Что тебе, недоносок? — Шу с прищуром посмотрела ему в глаза и томно склонила голову набок. Как Ристана.
— Тебя и Линзу. — Люкрес погладил ее по щеке, заставив внутренне передернуться, а внешне — взмахнуть ресницами, словно крыльями бабочки, и засветиться от сознания собственной красоты и совершенства. — Ты будешь отличной императрицей, Шуалейда Суардис.
— Шисов дысс тебе, а не я и Линза, — усмехнулась Шу ему в лицо.
— Тебя и Линзу, иначе ублюдок сдохнет. Ему немного осталось. Ударов десять.
— Убьешь Дюбрайна — попрощаешься с короной империи.
— Маленькая наивная змеючка. Ты совсем не умеешь играть в эти игры.
— Плевать. У тебя пять ударов до того, как ты потеряешь все, недоносок. Ты же понимаешь, что убить меня сейчас ты не можешь. А потом… Я ничего не забуду. Ни-че-го. Слово Суардис.
— У-ти ма-аленькая, у-ти ядови-итая. — Люкрес снова погладил ее по щеке. — Кажется, мы не успеваем договориться, — довольно сказал Люкрес одновременно со свистом кнута.
Шу вздрогнула, чуть не закричала от чужой — не чужой, а своей! — боли, но заставила себя саркастически усмехнуться и протянуть:
— Тогда тебе не по-вез-ло. Ты серьезно думал, что мне твой ублюдочный братец важнее собственного благополучия?
— Ты слишком хорошая девочка, чтобы вот так просто бросить его, когда можешь спасти.
— Могу. Но на невыгодных условиях не буду. Осталось три удара, недоносок. Если разумного предложения не будет — я ухожу, — заявила она, внутренне вздрагивая от нового удара, но точно зная: именно так она и поступит. И точно зная, что и Люкрес об этом знает.
Еще один урок Дайма Дюбрайна: никогда не грозись тем, что не готова сделать.
Она готова. Ей будет невыносимо больно оставить Дайма умирать, но если она даст слабину, то не спасет его и его смерть окажется напрасной. Поэтому она уйдет. А потом отомстит Люкресу так, что он пожалеет, что на свет родился.
— Боги, как же ты прекрасна, Шуалейда! Если бы я знал раньше! — искренне восхитился сумасшедший маньяк. — А все он виноват. Ты понимаешь, что только ублюдок виноват в том, что мы с тобой так плохо знаем друг друга? Что ты полюбила не того брата. Недостойного.
— Один удар, — ровно, словно лейтенант Диен, напомнила она.
— Бастерхази, замри, шис тебя дери! — крикнул Люкрес и улыбнулся Шу, предложил ей руку. — Ну а теперь пойдем и поговорим, как взрослые разумные люди.
Руку Шу не приняла. Сделала вид, что не заметила. Никаких уступок в мелочах.
— Сними с него оковы, иначе он истечет кровью и мне станет неинтересно.
— Зачем он тебе, моя прелесть? Он — ублюдок, цепной пес и даже не мужчина. Ты же в этом убедилась. Он недостоин принцессы из рода Суардис.
— Я хочу этого пса себе.
— Хочешь… о боги… Шуалейда, прелесть моя, ну что же ты раньше не сказала? Неужели я бы тебе его не отдал? Для тебя — все что угодно. Хочешь, я велю повязать ему на хвост бантик и подарю тебе на свадьбу?
— Не хочу на свадьбу. Я хочу его сейчас. Живого и здорового.
— Сейчас никак не выйдет, моя сладкая.
— Ты так слаб, что не способен его вылечить? Или боишься его, полумертвого? И это — Брайнон? — скривилась Шу.
— О боги, ты даже не представляешь, как ты прекрасна… как песчаная гюрза… — Люкрес раздул ноздри и велел: — Поцелуй меня.
— Боюсь, лейтенант Диен будет против. Вдруг я ядовитая.
— Ты точно ядовитая. Самая ядовитая гюрза во всей империи. Просто еще маленькая.
— Не настолько маленькая, чтобы заслушаться твоей грубой лестью. Лечи Дюбрайна, мой милый хомячок.
— Не забывайся, Гюрза.
— С тобой — никогда, мой зайчик, — усмехнулась Шу, чувствуя необыкновенную легкость, словно она падает, падает… и воздушные потоки больше не держат ее… Плевать! Разобьется она или нет, но Дайма она спасет. — Если ты потянешь ширхаба за яйца еще полминуты, я лишусь ручного пса, а ты — имперского наследства и собственных яиц. Я тебе обещаю, котик.
— Бастерхази, стазис! — приказал Люкрес, и Шу едва не взвыла от отчаяния.
Но пересилила себя, запихнула обратно в образ… вряд ли Ристаны, скорее, предводительницы какой-нибудь варварской орды, и ухмыльнулась еще мерзостнее, отступила на шаг.
— Мне надоело кормить бычка сказками. Не хочешь…
— Хочу. Я же сказал, тебя в жены и Линзу, — прервал ее Люкрес. — Брайноны не размениваются на мелочи.
— Я не могу оставить Линзу, она нестабильна.
— Не оставляй. Поженимся, понесешь наследника, и развлекайся в Суарде как хочешь.
— То есть тебе нужен наследник-псих с неуправляемым даром. Такой, чтобы лет через шестнадцать избавился от тебя и сел на трон империи сам. Что ж. Я с удовольствием останусь молодой вдовой. Статус императрицы-матери меня устроит. Женимся сегодня, милый, делаем наследника, а завтра ты едешь в Метрополию?
— Боги, какая же ты, моя прелестная Гюрза! — Глаза Люкреса загорелись восторгом и предвкушением, он схватил Шу за руку и куда-то потянул. — Женимся! Сейчас же! А с наследником погодим. Лет двадцать… нет, сорок. Ты слишком юна, чтобы становиться императрицей-матерью. Идем, идем скорее в храм!
— Ты кое-что забыл, Брайнон. — Шу уперлась и вырвала свою руку. — Сними с Дюбрайна обвинения и оковы.
— О, в самом деле… Изменник и предатель. Ты любишь его, моя прелесть?
— Конечно. Он твой брат, и ты сам хотел, чтобы я любила его.
— Какая незадача. Тогда придется его убить, милая. Я не желаю, чтобы ты любила кого-то кроме меня.
— Тогда тебе придется убить всех подданных империи, милый. Потому что я люблю их всех без исключения. Начиная с нашего благословенного Двуедиными императора. Ты собираешься убить своего отца, милый?
— Ну что ты, я люблю моего отца, да живет он вечно.
— И я люблю нашего императора. Итак, снимай с Дюбрайна оковы и дай мне его исцелить.
— Увы, не могу. Он приговорен к смерти, потому что не выполнил приказ императора. Вот выполнит — тогда я смогу его помиловать.
— Люка, хватит водить меня вокруг пня. — Теперь уже Шу схватила принца за руку и потянула к эшафоту, где окровавленный Дайм так и висел на столбе, а Бастерхази стоял рядом и следил за Шуалейдой нечитаемым взглядом. — Освобождай Дюбрайна, если хочешь хоть что-то от меня получить.
— Так не выйдет, милая моя Гюрза, — светло и безумно улыбнулся Люкрес. — Сначала договор. Ты клянешься выйти за меня сегодня же, и я помилую Дюбрайна.
— Я… я поклянусь выйти за тебя тогда, когда ты этого захочешь, но после того как Дюбрайн будет свободен. И если ты поклянешься никогда больше не обвинять его в измене и не причинять ему вреда. И Каетано. Никогда, слышишь?
— Слышу, моя прелесть, конечно же слышу. Но нам нужны свидетели нашего договора. Бастерхази, приведи его в чувство. Я хочу, чтобы ублюдок все видел, ощущал и осознавал, но молчал. И не подох.
— Да, сир.
Неестественное равнодушие в голосе темного шера резануло по нервам, буквально заорало: опасность, опасность!
— Что ты сделал с Бастерхази, что он такой покладистый?
— Я? Сделал? Ну что ты, моя радость. Бастерхази служит мне по собственной воле и радостью. Не так ли, мой темный шер?
— Да, сир, — склонил голову тот, снова намертво закованный в ментальные щиты.
Шу перевела взгляд на Дайма и едва подавила желание зажмуриться. Столько в его взгляде было отчаяния, боли и стыда, словно… словно он мог что-то сделать! Словно это ему, а не Бастерхази, продуло чердак, и весь их прекрасный план пошел ширхабу под хвост! А ведь сейчас они, все трое, могли бы быть шерами-зеро, свободными и счастливыми!
«Я убью тебя, Бастерхази. Слышишь, я убью тебя за то, что ты сделал с Даймом! С нами обоими!»
Бастерхази не ответил, даже не глянул на нее. И между ними по-прежнему мерцал зеркальный барьер. Что ж. Люкрес ей не доверят — и она не доверяет ему. Полная взаимность, будь она проклята.
— Ты снимешь с него оковы сейчас же, Люка. Иначе, видят Двуединые, ты не получишь ничего.
— Договорились, моя прелесть. Итак. Ты клянешься выйти за меня замуж, как только я выражу такое желание. Клянешься родить мне наследника и никогда, ни при каких условиях не причинять мне вреда.
— Пока ты не нарушишь своих клятв, Брайнон.
— Идет. Я со своей стороны освобожу от оков и обвинений Дюбрайна сразу, как Двуединые примут наши клятвы. Также обещаю не причинять Дюбрайну вреда ни сейчас, ни позже. И не причинять вреда Каетано Суардису.
— Никому из Суардисов. Никогда.
— Никому из Суардисов, никогда, — повторил Люкрес. — Видишь, как легко со мной договориться, моя прелестная Гюрза. На этом все?
Все? О боги. Все… она выйдет замуж за чудовище. Возможно, прямо сегодня. Злые боги. Нет. Не думать об этом. Она должна спасти Дайма, а с Люкресом… в конце концов, он же ничего ей не сделает. Не сможет. Да. Надо это сказать, обязательно!
— Нет. Ты клянешься не причинять вреда мне. И мы оба — оставить трон империи одновременно. Если ты умрешь раньше, я сниму корону. Если я умру, то ты снимешь корону и передашь наследнику. Чтобы ты не боялся, что я захочу остаться молодой вдовой на троне.
— Что ж, это разумно, моя прелесть. Ты нравишься мне все больше и больше. Скрепим наш договор поцелуем?
Шу опять внутренне передернулась — и опять кинула взгляд на Дайма. Очень короткий. И очень виноватый. Но успела прочитать по искусанным, потрескавшимся губам: нет! Не клянись ему, никогда и ни в чем!
— Прости. Я не хочу, чтобы ты умер, Дюбрайн, — тихо сказала она и обернулась к Люкресу. — Да. Скрепим. Чего не сделаешь ради короны империи, не так ли?
— О нет, целую я тебя не ради короны, моя прелестная Гюрза. А потому что я тебя хочу.
— После свадьбы — получишь, — холодно пообещала она, страшась снова взглянуть на Дайма.
Ничего не ответив, Люкрес приблизился к ней, взял одной рукой за шею и поцеловал. Жадно, грубо проникая ей в рот языком, почти насилуя. Шу затошнило. От его запаха, от его вкуса, отдающего болотом и гнилью, так не похожего на Дайма. Она еле удержалась, чтобы в ответ не укусить Люкреса. Помогло удержать лишь то, что ощутить его кровь на языке она хотела еще меньше, чем терпеть поцелуй.
— Сладкая Лея, — усмехнулся Люкрес. — Ты будешь моей лучшей женой. Поверь, мы будем счастливы.
— Я обязательно буду счастлива, — зло скривила губы Шу. — Мы договорились. Видят Двуединые.
— Сделка. Видят Двуединые, — повторил Люкрес.
Короткая вспышка Света и Тьмы мигнула словно нехотя. А может быть, Шу просто уже слишком устала для ярких ощущений. И хорошо. Иначе бы ее сейчас стошнило от страха и омерзения.
Зато Люкресу явно было хорошо. Слишком хорошо. Подойдя к зеркальному барьеру, он громко, внятно сказал:
— Все обвинения с тебя сняты, полковник Дюбрайн. Бастерхази, убери оковы.
— Слушаюсь, сир, — едва слышно ответил тот.
Бросил на едва держащуюся на ногах Шу нечитаемый, но совершенно точно не добрый и не благодарный взгляд, и освободил руки Дайма от цепей и наручников. Тут же блеснула светлая аура, истончившаяся, едва заметная, но все еще живая!
Шу покачнулась от облегчения. Она успела. Она смогла!..
Темный шер тем временем бережно уложил Дайма на помост израненной спиной вверх. На мгновение задержал ладонь на его плече, раздул ноздри — впитывая боль. Отошел на шаг.
А Шу, едва сдерживая слезы, бросилась к Дайму — помочь, исцелить, наполнить умирающее тело светом и жизнью… Ведь в нем дара почти не осталось, как и крови, он не сможет восстановиться сам!
И наткнулась на зеркальный барьер. Недоуменно оглянулась на Люкреса.
— Люка, в чем дело? — Голос дрожал, но ей уже было наплевать, что Люкрес видит ее слабость. Он уже получил свои клятвы, будь он проклят. — Убери барьер или прикажи… Бастерхази, убери барьер!
— Не Бастерхази его ставил, моя прелесть. — Ширхабом драный кронпринц с ухмылкой покачал головой. — Он не может.
— А кто?
— Дюбрайн. Ты же видишь, это светлая сила. Нельзя же быть такой глупенькой, Гюрза.
— Люка… — нахмурилась Шу, не отрывая ладоней от барьера. — Я не понимаю, зачем… что ты делаешь?
— Учу тебя, маленькая. Ты станешь императрицей. Ты должна понимать, как все это работает. — Он сделал неопределенный жест рукой и улыбнулся еще светлее.
— И как же это работает?
— Очень просто. Бастерхази, убери кровь, выйди из-за барьера и останься рядом.
Темный шер, кинув нечитаемый взгляд теперь уже на Дайма, воздушным потоком убрал с эшафота двенадцать полных волшебной крови колб и перешел мерцающую границу. Остановился в нескольких шагах поодаль.
— Видишь, выйти оттуда можно. А попасть внутрь — нельзя, пока барьер не снят.
— Вижу, — стараясь, чтобы голос не сорвался, ответила Шу. — Это странно.
— Ничего странного, барьер анизотропный. Я тебе потом покажу структуру. Что ты так удивляешься, маленькая? Или ты думаешь — если Двуединые обделили меня силой, то я неуч и тупица? Что качаешь головой, не веришь? Зря. Я мог бы преподавать в Магадемии, если бы мне пришла такая блажь. У меня три докторские диссертации. На одну больше, чем у моего дорогого друга Бастерхази, и на три — чем у моего ублюдочного братца. Чистого практика. — Люкрес презрительно скривился.
— Три докторские. Я восхищена. И мне очень интересно изучить структуру барьера. А теперь можно его снять?
— Нельзя, моя прелесть. Его может снять только тот, кто поставил. Либо барьер сам упадет с его смертью.
— Тогда… Дайм, сними барьер, — чувствуя себя так, словно провалилась из одного кошмара в другой, попросила Шу.
И почти не удивилась, когда Дайм одними губами ответил:
— Нет.
Опять — боль, вина, сожаление, горечь. Боги, да что же происходит?
— Почему? Скажи мне, трижды доктор Люка, почему Дюбрайн не может снять барьер, который он же и поставил?
— Потому что мой брат — цепной пес. Раб. Он делает только то, что я прикажу ему. Не так ли, Дюбрайн?
— Так, — через силу, словно слова жги ему горло, шепнул Дайм.
Шу неверяще зажмурилась и тихо-тихо попросила:
— Люка, пожалуйста, ты же обещал… никогда… ты клялся перед Двуедиными!
— Я всегда выполняю обещанное, моя прелесть. Я не причиню вреда ублюдку. Поэтому… иди сюда. Ко мне. Ты же моя невеста, не так ли?
— Так, — выдавила Шу, нехотя открывая глаза и чувствуя, как ее охватывает отчаяние.
Проклятый Люкрес переиграл ее. Переиграл всех.
— Я хочу, чтобы ты любила меня, моя девочка. Всем сердцем. И ради тебя я буду милосерден. Ты будешь меня любить?
— Я… я постараюсь. Люка, пожалуйста! Он умирает! Пусти меня к нему!
— Потом, милая. Когда ты полюбишь меня. А пока… Полковник Дюбрайн, убери барьер и убирайся сам с глаз моих… в Хмирну! Сейчас же. Не оборачиваясь. Не останавливаясь. Пока не пересечешь границу Хмирны, ни с кем не разговаривать и не пытаться связаться ни с МБ, ни с Конвентом. Приблизишься к моей невесте меньше чем на десять локтей, или она к тебе — сдохнешь. Приказ ясен?
— Ясен, — почти беззвучно ответил Дайм. Одними губами, белыми. И так же тихо шепнул: — Прости, Шу.
— Он же умрет без целителя, Люка! Ты же не всерьез! Пожалуйста… я прошу тебя! — Едва преодолевая выворачивающую наизнанку тошноту, Шу обернулась к Люкресу, шагнула к нему. — Ты обещал быть милосердным!..
— Сир, я слушаюсь вас, — одновременно с ней подал голос Бастерхази.
На сей раз — не равнодушный и не пустой. Темный шер своим «я слушаюсь вас» напоминал и требовал. Платы.
— А, Бастерхази, — «вспомнил» о нем Люкрес. — Действительно, ты был послушен и заслуживаешь награды. Чуть позже, друг мой.
— Да, сир, — сказал Бастерхази, но прозвучало это как «нет, сир, сейчас же».
Если бы Шу могла, она бы восхитилась тем, как темный шер играет интонациями. И задумалась бы, почему его словарный запас сегодня ограничивается только «да, сир» и «слушаюсь, сир». Но какое значение имеет Бастерхази, когда Дайм умирает, а она ничего не может сделать?!
— Я милосерден, моя прелесть, — проигнорировав Бастерхази, Люкрес самодовольно улыбнулся Шуалейде. — Поэтому я поручаю шеру Бастерхази позаботиться об ублюдке. Забирай его…
— Люка! Не надо в Хмирну, прошу тебя! Люка!
— Надо, милая. Но так уж и быть, я позволю ему ехать завтра на рассвете… Стой, моя прелесть. Подойдешь к нему ближе или попробуешь лечить — убьешь его.
— Но… Люка, если не я…
— Прекрати лить слезы по ублюдку! Я и так слишком добр к нему! — нахмурился Люкрес. — Бастерхази, забирай Дюбрайна сейчас же. И помни, моя невеста желает, чтобы ублюдок остался жив.
— Слушаюсь, сир.
Шу не успела ничего сказать, как плац озарила ало-фиолетовая вспышка, с треском открылся портал, и оба, Бастерхази и Дюбрайн, исчезли.
А у Шу подкосились колени, закружилась голова — и она с трудом выдавила из себя:
— Ублюдок — это ты, Брайнон. Я сделаю все, что обещала, но ты об этом пожалеешь.
— Не думаю, моя прелесть. Не думаю. Ступай, готовься к нашей завтрашней свадьбе. Я хочу, чтобы моя невеста была ослепительна.
— Не ослепни сам, — прошипела Шуалейда, мечтая вцепиться ногтями и зубами в ненавистное лицо, разодрать его до крови, растоптать, уничтожить… и чувствуя, как в глазах закипают бессильные слезы, а она сама падает, падает…
— Я не отпускал тебя! — было последним, что она услышала перед тем, как ласковые стихийные потоки унесли ее куда-то… кажется — домой, в башню Заката… или сразу в Ургаш, неважно.
Совершенно неважно. Потому что Дайм… если Дайм умрет…
«Мы отомстим, мы отомстим, — пели призрачные голоса, укладывая Шуалейду в постель. — Наша месть будет прекрасна, изысканна и сладка!»