Клянусь служить Тебе в жизни и смерти, Темный Хисс. Отныне я раб в воле Твоей, перчатка на руке Твоей и проводник душ Твоих.
Хотелось убивать. Долго, жестоко и кроваво. Шисов предатель рядом с проклятой сестренкой выглядел таким счастливым, что ей постоянно представлялось, как она вцепляется ногтями ему в лицо и срывает с него идиотский восторг вместе с кожей.
Как жаль, что нельзя этого сделать! Но когда-нибудь у нее получится. Обязательно получится. Не будь она Суардис!
Кинув поводья какому-то особо прыткому воздыхателю, Ристана спрыгнула с лошади прямиком в руки Сильво, отмахнулась от фрейлин и быстрым шагом направилась к себе. Она не могла больше притворяться. Ни секунды. Тем более шисов ублюдок все равно ей не поверил, как она ни старалась.
Как он посмел? Как?.. Чего ему не хватало, сукину сыну? Разве она не красивее и не умнее сестры? А Бастерхази? Неужели он думает, что она верит в его наглую ложь? Он — такой же, как шисов ублюдок Дюбрайн. Увидел одаренную самку — и потерял последние мозги, словно весенний кот. И еще смеет уверять Ристану, что по-прежнему думает только о ней и действует только ради ее блага.
Мерзавец.
Сукин сын.
Наплевал на ее чувства, растоптал, унизил, оставил в одиночестве… а ведь она его любила! Любит до сих пор, будь он проклят!
Ристана кинула злой взгляд на графа Сильво, отворившего перед ней дверь будуара и отступившего в сторону. Деликатный, дери его Мертвый! Как будто ей поможет его шисова деликатность. Как будто ей нужна его скучная любовь.
Не утруждаясь улыбкой, Ристана сделала Сильво знак следовать за ней. И, швырнув веер и перчатки в шарахнувшуюся от нее камеристку, упала в кресло перед туалетным столиком. Большую часть его занимали не баночки и флакончики с притираниями, а зеркало. Старинное, в массивной бронзовой раме с прихотливыми завитушками.
— Все вон, — велела она камеристке и дежурной фрейлине и чуть мягче добавила: — А ты останься со мной, Сильво.
Не обращая больше внимания ни на кого, Ристана повернулась к зеркалу и принялась рассматривать свое отражение. Это успокаивало. Словно жгущая ее ненависть вытекала из нее и впитывалась в отражение, делая его еще прекраснее.
Погладив пальцами щеку и убедившись, что ее кожа нежна, шелковиста и упруга, Ристана облегченно выдохнула. Ее самый страшный кошмар — что она вдруг стала морщинистой бессильной старухой — опять отступил.
Отражение в зеркале тоже улыбнулось. Сыто и довольно. На Ристану снизошло спокойствие и умиротворение, головная боль, преследовавшая ее с самого вчерашнего бала, отступила. И разум очистился от всего лишнего вроде любви и ненависти. Какие, право, глупости, когда на кону стоит судьба ее страны и дело всей ее жизни! Очень жаль, что отец не внял ее словам и объявил наследником Каетано. Мальчишка погубит Валанту, даже если сумеет выжить и сесть на трон вопреки планам Люкреса.
Или Люкрес погубит. Его не интересует ничего, кроме собственного величия, а величие для него — исключительно в магическом даре. Боги, какая глупость! Иметь все, о чем только можно мечтать, но желать недоступного и совершенно ненужного. Несусветная глупость.
Вот Ристана не мечтает о даре. Нет его — значит, Двуединым так угодно. Зато есть красота, ум и Валанта. Самое важное, единственное, что имеет значение. Процветание и могущество Валанты. И ради него она готова на все. Потому что это — ее долг. Это — судьба и путь настоящих Суардисов. А кроме того — это ее шанс…
— Скажи, что у нас все получится, — попросила она зеркало и погладила бронзовую, в завитушках, раму.
«У нас все получится!» — отозвался голос в ее голове. Голос, похожий и одновременно не похожий на ее собственный.
Ристана знала: то, что ей иногда снится — на самом деле не сны, а воспоминания. О другой жизни. Наверное, ее собственной, только не этой, а какой-то прошлой. Обычно люди не помнят, что было с ними раньше. Но она — не обычный человек. Она — Суардис. И если у нее нет стихийного дара, это не значит ровным счетом ничего. И она помнит. Смутно, обрывками. А иногда видит в зеркале то свое лицо, из прошлого. Тогда она тоже была красива, высокородна и любила самого лучшего человека на свете. И он ее любил.
Иногда он снился Ристане, и она просыпалась счастливой.
А иногда ей казалось, что она видит его наяву — в Роне Бастерхази. Наверное, поэтому она и влюбилась в него сразу, в первую же их встречу. Потому что в Роне было что-то от него.
То самое пламя, не стихийное, а пламя духа, словно он горит изнутри какой-то великой идеей.
Жаль только, проснувшись, она не могла вспомнить ни имени, ни лица своего возлюбленного. Но когда-нибудь она вспомнит и найдет его. Где угодно. В любом обличье. И неважно, что в той прошлой жизни она была истинной шерой — и он тоже был шером. Великим шером. Зато она — принцесса, почти королева. Королевская власть открывает массу возможностей. Будучи королевой, она не только найдет его, но и подарит ему… безопасность? Счастье? Возможность воплотить его мечту? Неважно. Ристана просто знала, что ей нужна и корона, и процветающая Валанта. Может быть, потому что когда-то они вместе мечтали о мире и счастье для всех…
И у них все получится. Сначала — у нее.
Ведь у мамы тоже не было стихийного дара, однако она получила то, что хотела. Стала королевой, родила и воспитала достойную дочь. И если бы не проклятая Зефрида Тальге, никто бы не усомнился в праве Ристаны на власть и корону.
Но мама, даже умерев, позаботилась о ней. Оставила ей родовой талисман. Она знала, что ее дочь — не обычная девочка и ей нужны будут необычные средства. И сейчас пришло время его использовать.
Ристана долго надеялась, что ей больше не придется этого делать. Ведь мама предупреждала, что талисман слишком силен и опасен, и потому его следует прятать ото всех, особенно — от Конвента и Магбезопасности. Пока он хранится на своем месте, никто не сможет его обнаружить, даже сам Светлейший.
Мама была права. Конечно, Светлейший не бывал в ее будуаре и не смотрелся в ее зеркало, но вот Роне и Дюбрайн бывали — и ровным счетом ничего не заметили, слава Двуединым.
Нажав на одну из завитушек на раме и услышав тихий щелчок, Ристана аккуратно вынула из открывшейся ниши маленькую шкатулку. Открывать ее она не стала. Ей хватило увидеть талисман всего однажды и едва не ослепнуть от заключенного в нем пламени. Возможно, пламени самой Бездны. Хотя мама говорила, что это пламя звезды, когда-то упавшей на землю. Но какая разница? Талисман однажды помог Ристане влюбить в себя шера Кельмаха и убедить его избавиться от Зефриды Тальге и ее отродья.
Но шер Кельмах оказался слаб и не сумел довести дело до конца.
У Ристаны было огромное искушение дать коснуться талисмана Роне, но она была достаточно умна и осторожна, чтобы ему не поддаться. Роне намного сильнее Кельмаха, вдруг талисман не смог бы сломить его волю мгновенно. А быть может, она слишком любила Роне, чтобы пожертвовать им. Шер Кельмах, коснувшись талисмана, изменился. Очень сильно изменился. А потом и вовсе погиб.
Ристана не хотела, чтобы Роне тоже сгорел. Роне был слишком похож… не он, но…
Нет, она не будет думать о Роне Бастерхази.
Может быть, потом. Когда она станет королевой. Ей же понадобится помощник в ее поисках… и не только помощник… А потом, когда она найдет его, все как-нибудь образуется. Обязательно.
А пока…
— Валентино, — позвала она, не отрывая взгляда от шкатулки.
Без защиты древнего артефакта, выполненного в виде зеркала, содержимое шкатулки манило и притягивало, требовало немедленно открыть крышку, взять в руки алый камень и впустить в себя… Ристане даже думать не хотелось о том, что именно впустить и что станет с ней, если она дотронется до талисмана. Нет уж. Долгие годы талисман служил ей, а не она — ему, и пусть так остается и впредь.
— Что вы желаете, моя королева? — Сильво опустился на одно колено возле ее кресла.
— Помнишь, мы с тобой говорили о крайних мерах?
— Я храню в сердце каждое ваше слово.
— Я тоже, Валентино. И ты был прав, нам придется это сделать. Тебе сделать.
— Ради вас…
Повернувшись к любовнику, Ристана коснулась его губ пальцами.
— Ради нас, Валентино. И помни, ты ни в коем случае не должен сам открывать эту шкатулку. Ты нужен мне живым и здравомыслящим.
— Увы, с моим здравомыслием в вашем присутствии дело плохо, — шепнул Сильво, ловя и целуя ее пальцы. — Я отправлюсь немедленно.
— Ты отправишься завтра утром, Валентино. — Ристана погладила его по губам, нежным и горячим. Почти как у того, кто снился ей в самых прекрасных снах. Почти как у Роне. — Не оставляй меня сегодня одну.
— Я люблю вас, моя королева.
Поставив шкатулку на стол, Ристана прикрыла глаза и позволила Сильво себя поцеловать, а затем и отнести на постель. Видеть лицо Сильво она не хотела — он был слишком похож на ублюдка Дюбрайна и совсем не похож на Роне.
Впрочем, если она нечаянно назовет Сильво чужим именем — он все равно не заметит. Счастливый влюбленный идиот. Как бы она хотела быть такой же! Хотя бы этой ночью.
20-й день холодных вод, Суард (некоторое время назад). Себастьяно бие Морелле по прозванию Стриж.
Раскаленный воздух жег горло, нестерпимо хотелось пить. Словно насмехаясь, в сквере перед банком журчал фонтан. Нырнуть бы в него, напиться и смыть с себя клейкий запах жертвы! Но останавливаться было нельзя. Во всем Суарде не нашлось ни единой щели, где Стриж мог бы отсидеться до заката: охотник находил его везде. Чуял, гаденыш.
Вдалеке над рекой показался край темной тучи. Разморенные жарой горожане расходились на сиесту по домам и прохладным кофейням. Лавочники уносили столики с товаром. Только мальчишка в желтом берете размахивал листками и орал:
— Последние новости со всей империи! Наследник трона возвращается в столицу! Чудесное воскрешение в графстве Ландеха!
На обгоняющего редких прохожих Стрижа газетчик не обратил внимания — чумазые подмастерья газет не покупают. Зато пристал к вышедшим из ресторации купцам:
— Новые налоги! Совет проголосовал за новые налоги! Покупайте утренний выпуск!
Не замедляя бега, Стриж проскочил под носом у газетчика. Тот дернулся, дюжина печатных листов вспорхнула над улицей.
— Забери тебя Ургаш!
Стриж скользнул взглядом по отражению газетчика в витрине — и, не успев понять, что не так, резко вильнул в сторону, чуть не под колеса извозчику. Пригнулся, закрылся рукой…
Грохот, звон: витрина разлетелась вдребезги, осколок вонзился Стрижу в предплечье, другой задел бок, еще несколько пролетели выше и царапнули извозчицкую кобылу. Та заржала и понесла, закусив удила. Стриж еле успел откатиться с дороги, — на мостовой остался кровавый след, — вскочил, вытряхнув из руки осколок, оттолкнул замершего газетчика и припустил прочь, зажимая рану.
Позади завизжала женщина, кто-то из купцов закричал, призывая полицию. Из модной лавки вылетел торговец с деревянной меркой, попытался стукнуть удирающего «хулигана» — но Стриж поднырнул под палку, проскользнул меж нескольких благородных шеров, выскочивших из ресторации со шпагами наголо. Шеры не обратили внимания на какого-то подмастерья, кинулись к разбитой витрине, а Стриж метнулся в узкую расщелину проулка.
Длинного. Извилистого. Все двери заперты, окна — второй этаж. Единственный балкончик в самом устье проулка оплетен виноградом. Мгновенье Стриж потратил на ложный след: подобрал испачканный кровью камешек и кинул в проулок. Облизал руку, останавливая кровь, и забрался на балкончик. Снова зажал рану ртом, чтоб быстрее затягивалась, и прислушался.
Скандал набирал силу. Жалобно кричала кобыла, извозчик причитал и клялся убить хиссово отродье. Отродье ловили всей улицей, орали, ругались, требовали целителя для дамы и полицию. А все это столпотворение заглушало биение крови в ушах: в такт неслышным шагам охотника.
Стриж нащупал рядом бутыль, пахнущую стоялой водой, выхлебал все, что было — едва четверть — и, удобнее перехватив горлышко, приник к полу. На миг его догнал страх, вспомнились мелькнувшие в стекле волчьи глаза, запах смерти — если б Стриж промедлил, валялся бы сейчас с располосованным горлом. Какого шиса, это ж должна была быть безопасная игра! Какой клоп и кого укусил? И что делать?..
Подумать толком он не успел. В проулок заглянул парень лет шестнадцати, ровесник Стрижа. Одет в небеленую рубаху и короткие штаны, бос, как и всякий подмастерье по жаре. Сутулится, неуверенно крутится на месте, словно детский волчок: за эту привычку и получил прозвище. Волчок, воплощенная безобидность. Только в кармане степная оса с ядовитой иглой, а в горсти зеленые сливы, твердые, как камень. Такими не только стекла можно бить.
Волчок всмотрелся в извилистый проулок, принюхался… В его глазах мелькнула твердая решимость убивать, а не играть по правилам. Шис его!..
Стриж сжал горлышко бутыли: сейчас Волчок поднимет взгляд, увидит тень на балконе, бросит свои сливы — двойным веером, как звездочки. И тогда бутыль — Волчку в голову, прыгнуть сверху, и плевать на правила, выжить бы…
Где-то в глубине проулка стукнула рама. Волчок замер. Плеснула вода, затем послышались шаги — Волчок сорвался с места, помчался на звук.
Стриж выдохнул. Слава Хиссу, ему не придется никого убивать! По крайней мере, прямо сейчас.
Выждав, пока Волчок скроется за углом, Стриж замотал руку оторванной от подола рубахи полосой и неслышно спустился на узкую клумбу под стеной. Едва он коснулся земли, острое чувство опасности подбросило его и отшвырнуло прочь. В прыжке Стриж развернулся, приземлился на обе ноги, рука сама собой метнулась к поясу — и наткнулась на пустоту. Ножей, любимых ножей с пробковой рукоятью и залитой в лезвие ртутью не было. Проклятье.
Словно соткавшийся из воздуха чернявый парень, на пару лет старше и на полголовы выше Стрижа, покачал головой. Узкие губы на породистом горбоносом лице скривились в усмешке.
— Беги, Стриж, беги, — сказал горбоносый громко и внятно, отступил и махнул рукой в сторону улицы.
Этот подмастерье — свои прозвали его Угрем за скользкий характер — был одет в латаные штаны с рубахой и перепачканный мукой фартук. Смуглое лицо тоже пятнала мука, отвлекая внимание от тонких черт и хищного взгляда.
Второй «подмастерье пекаря» возник рядом так же неслышно и незаметно. На Угря он походил лишь одеждой и мастью: высокий, крепкий, чернявый, с чуть раскосыми глазами кочевников, весь плавный и текучий. Орис бие Морелле по прозванию Шорох. Родной сын Мастера Ткача. Брат.
Шорох скользнул взглядом по забинтованной руке Стрижа, по пятнам крови на рубахе. Закаменел лицом и прошипел:
— Не лезь не в свое дело, Угорь!
Стриж напрягся: брат бросил Угрю вызов. В тину игру, в тину приказ Мастера обойтись без жертв, если брат дерется — Стриж на его стороне. Всегда.
Но Угорь лишь повел плечом и фыркнул. Его дело было сделано: Волчок за углом услышал и побежал обратно. За дичью.
Не тратя проклятий попусту, Стриж припустил прочь. Мерзлые иглы страха кололи лопатки, в ушах отдавалось «Беги, Стриж, беги!». И Стриж бежал: мимо украшенных мозаиками белых стен, мимо витрин и резных дверей — к прикрытому вазоном с оливой узкому лазу в подвал Винодельческой Палаты.
Вытащив из кадки с оливой отмычку, он втиснулся в лаз, вернул кадку на место и, спрыгнув на пол, помчался вдоль ряда дубовых бочек. Босые ноги касались камней неслышно, отмычка сама легко скользнула в замочную скважину — и тяжелая дверь распахнулась ровно в тот момент, когда Волчок спрыгнул в подвал.
В следующем зале Стриж задержался: запер низкую дверь и сломал отмычку в замке. Конечно, надолго это охотника не задержит — но хоть несколько мгновений.
Лабиринт винных подвалов был темен и тих, лишь скреблись по углам крысы, посверкивая на незваного гостя красными глазами. Стриж несся по переходам, пригибаясь под арками и безошибочно вписываясь в повороты: дорогу в подземельях столицы он мог найти с закрытыми глазами. Когда до зала, из которого можно выбраться на нужную улицу, оставалось два десятка шагов, заскрипела дверь.
Стриж нырнул за стеллаж с пыльными бутылями.
— …погрызли, проклятые. Только зря зелье потратил, — послышалось ворчанье. По залу метнулись длинные тени от жучиного фонаря, по полу засквозило. — Эй, кто тут?
Кладовщик поднял фонарь и, бормоча под нос что-то о крысах, принялся заглядывать под стеллажи.
Стриж замер, слившись с тенями. Рвущиеся с языка проклятья он проглотил: толку от них! Надо или обходить, или пережидать.
«Или убить», — насмешливо прошуршали крысиные лапки.
«Без жертв!» — прозвучал в ушах строгий голос Мастера.
— …найду на вас управу, Хиссовы дети! — продолжал кладовщик. — Я знаю, вы там. Слышу вас, твари… порожденья тьмы, место вам в Бездне…
Стриж закусил губу. Попадать в Бездну прямо сегодня не хотелось, и никакое понимание простой данности, что все подмастерья-ткачи уже принадлежат Хиссу, не спасало. Хотелось жить. Долго. Счастливо. Но чтобы жить — надо не дать Волчку себя поймать. А лучше — убить его. Первым.
От этой мысли Стрижа пробрала дрожь. Он не боялся проиграть: укол ядовитой иглой неприятен, но от яда степной осы не умирают. И ночь в городской канализации среди крыс-упырей — подумаешь, что он, крыс не ловил! Но нарушить прямой приказ Мастера?! Это хуже, чем Бездна. Если б он мог справиться с Волчком, не калеча и не убивая!
Только ввязываться в драку слишком рискованно. Оставить в живых равного соперника, когда он твердо намерен тебя убить, шансов нет. Шис бы забрал внезапно затеянную Мастером игру и Волчка!
— Эй, есть тут кто! — послышался далекий голос: кто-то звал кладовщика.
Погрозив пальцем стеллажам, старик зашаркал обратно. Едва дверь за ним закрылась, Стриж рванул прочь: направо, вниз по лестнице, налево, под арку — и за рядами бочонков светится путь на свободу. Шаги охотника эхом отдаются под сводами, все ближе…
Вспрыгнув на бочку, Стриж ухватился за подоконник, подтянулся и выскочил наружу. Под ногами звякнула ржавая решетка, некогда прикрывавшая оконце. Стриж оглянулся: переулок был безлюден, зато широкая аллея бурлила народом.
«Ско-ро пол-день, пол-день!» — разносились по городу, звали на молитву Светлой Сестре звонкие голоса колоколов.
Поток горожан тек к площади Близнецов. Серебряный шпиль разбрызгивал блики по лицам, благоухали гортензии, бегонии и розы у подножия храма Райны. Люди улыбались, глядя на облитую солнцем, устремленную в небо светлую громаду, и отводили глаза от второго храма, темного и молчаливого.
Утерев с лица подвальную пыль, Стриж влился в толпу, вытащил из корзины какой-то горожанки полосатый платок, повязал на голову, чтобы скрыть редкую среди южан светлую масть. Никто не обратил внимания на его маневр. Ремесленники и благородные шеры, кокетливые девицы и их строгие компаньонки смотрели мимо, словно он был тенью. Зато сам Стриж в радостном людском гомоне слышал шаги такой же тени. Шаги убийцы.
«Врешь, не возьмешь! Всего шесть часов до заката. Продержусь!»
Стриж бы себе поверил, но перед глазами стояло закаменевшее лицо брата. Когда Волчок догонит Стрижа и попытается убить, Шорох не останется в стороне, и Угорь не останется. Выживет ли хоть кто-то в драке четырех подмастерий-ткачей?
«Нельзя попадаться, вот и все. Надо продержаться до заката. Надо!»
«Надо-надо!» — звенели в ушах колокола, дразнили безопасностью Светлого храма.
«Спрятаться там, под юбками Райны? Смешно… но где еще спрятаться от Хиссова отродья? Если только…»
Стриж словно впервые глянул на храм Хисса: гладкие серые стены, такие же, как у храма Райны, только в нишах не духи света с лебедиными крыльями, а демоны Ургаша — покрытые чешуей, с акульими зубами и крыльями нетопыря. И шпиль черный, не серебряный. Эбеновые двери плотно закрыты — горожане входят в другие двери, белые, а сюда стараются не смотреть.
Темный храм манил и пугал, в голове вертелись слова священного договора: «Клянусь служить Тебе в жизни и смерти, Темный Хисс. Отныне я раб в воле Твоей, перчатка на руке Твоей и проводник душ Твоих». Если бы можно было ступить на тропу тени сегодня, сейчас! Не дожидаться испытаний и посвящения, а призвать Хисса. Все равно Ургаша не миновать, но если бы Хисс принял, не покарал дерзкого безумием… Мастер говорил, призвать Хисса без ритуала — верная смерть.
И не призвать — смерть.
Нет смысла гадать, почему Волчок попытался убить Стрижа. Но раз попытался один раз, то не отступит. А значит, придется рискнуть.
«Хисс любит дерзких», — прошелестели ветви старого платана.
Стриж вздрогнул, оглянулся: кто?! Но толпа текла мимо, люди улыбались, шутили и сплетничали, никто не глядел на замершего от страха парнишку. Ноги сами понесли его к темному храму, вопреки жгучему желанию спрятаться, исчезнуть, умереть — лишь бы не сделать того, к чему готовился всю жизнь.
Не веря в собственную смелость, Стриж сглотнул ком в горле и шепнул:
— Темный Хисс! Услышь меня!
«Я помогу тебе. — Каменный демон в нише храма усмехнулся кривоватой, тягучей усмешкой Шороха, сверкнули чуть раскосые глаза, так похожие на глаза Мастера Ткача, но веселые и родные. — Если хорошо попросишь».
Тишина упала на площадь Близнецов. Замерли горожане, зависли в небе ласточки. Тень черного шпиля вытянулась, легла под ноги тропой: «Иди ко мне, слуга мой!»
Стрижа бросило в жар, задрожали руки, виски свело болью от взбесившихся мыслей… Хисс ответил ему, счел достойным! Хисс предлагает помощь подмастерью, который и так принадлежит ему? Сумасшествие или ловушка? Но Хиссу нет смысла ловить Стрижа, он и так его. Нет, здесь точно подвох. Но иначе — смерть. И как же брат?! Нельзя оставить брата одного…
Стриж обернулся. Нашел в замершей толпе стремительную даже в неподвижности фигуру Волчка. Ему наставник дал осу и велел догонять Стрижа. А Стрижу — бежать и прятаться, не заходить в жилье, не пользоваться оружием и вернуться домой не раньше заката. И обоим — не убить друг друга и обойтись вообще без жертв. А кто нарушит волю Мастера Ткача, будет отвечать перед самим Хиссом.
Позади Волчка в полусотне шагов замерли Шорох и Угорь. Наблюдатели. «Не выпускать из виду, не вмешиваться, что бы ни случилось». Угорь и не вмешивался. Шакал.
От Угря и Волчка несло смертью и ненавистью. Ради власти над тропами тени оба готовы были убивать без сомнений и колебаний. Истинные ткачи. Почему же Темный Хисс помогает не им? И чего Хисс захочет за свою помощь от Стрижа, если душа и тело подмастерья-ткача и так принадлежат ему?
А неважно. Сейчас надо выжить, чего бы это ни стоило. Стриж не имеет права оставить брата одного.
Он глубоко вдохнул пахнущий тленом воздух и, едва не подавившись, выпалил:
— Да! Прошу тебя, помоги!
«Верный выбор, мой мальчик, — рассмеялся каменный демон. — Готов сыграть?»
От слова «мой» сердце оборвалось, к горлу подкатила тошнота. То, о чем Стриж не желал думать, явилось само, и уже никуда не деться. Пути назад нет, да и не было никогда.
«Ступи в тень и позови. Но не здесь. Пусть это останется нашим с тобой маленьким секретом».
Бездна в последний раз обдала Стрижа ледяным дыханием, и живой солнечный свет брызнул в глаза, а ноги сами понесли его прочь с площади Близнецов.
Яростная безнадежность вытеснила сомнения, за спиной словно выросли призрачные крылья из легенд о Воплощенном. Все внутри дрожало, казалось, он летит с обрыва — в омут…
«Радуйся, Себастьяно бие Морелле. Ты жив. Твой брат Шорох жив. Темный Хисс принял тебя. Без испытаний! Ты ж об этом мечтал, — твердил себе Стриж, успокаивая рвущий кишки ужас перед Бездной. — Радуйся, шисов дысс! Просился в Ургаш, так не замочи штаны на пороге!»
«Пол-день, пол-день!..» — насмешливо пели колокола.
«В тину! Я — жив!»
Обернувшись, Стриж показал Волчку шисовы хвосты из трех пальцев, коротко засмеялся и понесся к Чистому рынку. Волчок побежал следом, все еще уверенный, что он — охотник, а не дичь. Едва Стриж вынырнул из толпы, послышался цокот копыт по булыжнику: наперерез выехал патруль.
— А ну, стой, отребье! Куда? — заорал стражник на кауром жеребце.
Остальные разъехались, перегораживая улицу. Стриж рванул быстрее и, пригнувшись, проскочил под брюхом лошади. Удивленные стражники замешкались, Волчок проскользнул следом, но сержант успел огреть его хлыстом. Шорох с Угрем отстали. Стриж нырнул в рыночный водоворот, побежал по рядам мимо наваленных грудами абрикосов и корзин первой черешни, мимо горшков и ковров. Волчок дышал в затылок азартом и ненавистью.
Не сбавляя скорости, Стриж обломанным концом отмычки ткнул первого попавшегося осла. Тот взревел, взбрыкнул и помчался прямо на Волчка, таща за собой вцепившегося в упряжь селянина и связку ярких тряпок.
Волчок отвлекся — всего на миг, но этого мига хватило, чтобы влететь в тень от навеса и выдохнуть, пока страх не вытеснил азарт схватки:
— Хисс!
Вопли, сумятица, паника и злость вокруг Стрижа загустели. Нахлынула и отступила волна запахов: специи, пот, пыль. Поднялись до резкого визга голоса и тут же упали, завязли басовым урчанием. Все вокруг выцвело, подернулось дымкой и замедлилось. Холод пробрал до костей. Привычный мир стал плоским, как стекло, а поверх него изморозью соткались силуэты демонов.
— Хисс, Хисс… — Они шипели и тянулись к нему, скалились и били крыльями. Ледяной ветер рвал волосы, смеялся и звал: — Сюда… здесь… останься!
— Договор! Я хочу заключить договор с тобой, Темный Хисс! — срывая связки, закричал Стриж.
— Договор? Не боишьс-с-ся?
Тень смеялась, но за смехом не было веселья, только голод и пустота.
— Боюсь. Но клянусь служить тебе в жизни и смерти, Темный Хисс! — Голос словно тонул в вате.
— Я всегда забираю свое, Себастьяно бие Морелле по прозванию Стриж. Не забывай. Ты — мой!
— Я — твой слуга, Темный Хисс, — в отчаянной надежде на чудо Стриж отозвался совсем не теми словами, что полагались по ритуалу.
— Добро пожаловать в Ургаш, мальчик. — Божество усмехнулось, не обратив внимания на робкую попытку своего нового раба что-то изменить.
С последним словом Темного Брата холод отступил, затих ветер и растаяли демоны. Стриж остался один посреди серых людских силуэтов.
Дальше все было просто.
Он вернулся назад, к неподвижному Волчку, вытащил из его кармана осу с иглой, уколол Волчка в руку. Прицепил насекомое к рубахе. Отошел на сажень.
И сделал шаг — из Тени домой. В живой мир.
Шаг — краски вернулись, вернулись запахи и звуки. Вернулись свет и тепло.
Почти вернулись.