Есть два пути для познания русской любви – литературный и, так сказать, эмпирический. Как правило, все начинают с литературного. Не будем исключением и мы.
Со школьных лет впитывают русские и мальчики и девочки истории горькой, несбыточной любви. Любовь счастливую наши писатели изображают редко, неохотно и как-то неуверенно. «Быть счастливым в любви – как это скучно!» – такое чувство возникает при близком знакомстве с литературными произведениями. Чем сильнее герои и героини любят, тем больше вероятности, что все плохо закончится. Знаменитейший пример – история любви Татьяны и Онегина.
Любовное письмо Татьяны целые поколения школьников заучивали наизусть. Татьянино послание – больше, чем литература, это мифология, это сценарий по обретению горького опыта.
Откроем Марину Цветаеву. Шестилетней девочкой она узнала историю Татьяны и Онегина: «Я с той самой минуты не захотела быть счастливой и этим себя на нелюбовь обрекла». Дальше – больше: «Если я потом всю жизнь по сей последний день всегда первая писала, первая протягивала руку – и руки, не страшась суда, – то только потому, что на заре моих дней лежащая Татьяна в книге, при свечке, с растрепанной и переброшенной через грудь косой, это на моих глазах – сделала. И если я потом – когда уходили (всегда – уходили) – не только не протягивала вслед рук, а головы не оборачивала, то только потому, что тогда, в саду, Татьяна застыла статуей».
Для русской женщины, по мнению Цветаевой, есть две перспективы: стать Татьяной Лариной или Анной Карениной. Вопрос лишь в том: какое из двух несчастий выбрать? «Да, да, девушки, признавайтесь – первые, – с горькой иронией призывает М. Цветаева, – и потом слушайте отповеди, и потом выходите замуж за почетных раненых, и потом слушайте признания и не снисходите до них – и вы будете в тысячу раз счастливее нашей другой героини, у которой от исполнения всех желаний ничего другого не осталось, как лечь на рельсы». Печально. Утешает только мысль о широте русского духа, не приемлющего жалкого земного счастья.
Цветаева любит формулы, и под ее пером возникает аксиома: «полнота страдания и пустота счастья». Татьяна для нее и для тысяч других женщин – больше, чем персонаж. Она не только пример для подражания, но и объект национальной гордости. «У кого из народов, – восхищается Марина Цветаева, – такая любовная героиня: смелая – и достойная, влюбленная – и непреклонная, ясновидящая – и любящая». Как-то так уж произошло, что в историях Анны и Татьяны вся ответственность за случившееся легла на героинь, а не на героев-мужчин. Так с тех пор и повелось. Русская женщина – героиня. От нее все и зависит.
«Разные народы дали разные образцы человеческих идеалов, – писал в сочинении "Европа и душа Востока" (1938) немецкий мыслитель В. Шубарт. – У китайцев это мудрец, у индусов – аскет, у римлян – властитель, у англичан и испанцев – аристократ, у немцев – солдат, Россия же предстает идеалом своей женщины».
Отечественные философы и литераторы также не могут удержаться от восторженных похвал. П. А. Бакунину принадлежат следующие слова: «И если мы, русские, чем и можем хвалиться в нашей убогой жизненной среде, то только образом русской женщины»; «...нигде никогда не бывало, да нигде и не может быть женского образа чище, проще, задушевнее, величавее и прекраснее».
В XX веке особенно часто встречается тезис об особом влиянии женщины на бытие нашей страны. Иван Солоневич подчеркивает, что роль русской женщины для России является решающей. Англичанин С. Грэхем, описывая место женщины в российском космосе, заключает: «Россия сильна женщинами».
России вообще свойствен мессианизм, и чаще всего он приобретает женское лицо. Связано это с христианскими представлениями о том, что побеждать нужно не силой, а кротостью и любовью. Женщина становится символом национального спасения. «Россию спасет Женщина», «Россию спасет Мать» – подобные высказывания бесчисленны.
Особое значение подобные мысли приобретают в период торжества тоталитарных режимов в Европе. О спасительной миссии женского начала для России в ее борьбе против тоталитаризма как порождения грубой, ложно понятой мужественности писали, например, Иван Ильин и Даниил Андреев. Свидетельство популярности этой идеи – строки из работы Шубарта: коммунизм противоречит женственной природе русской сущности; женщина – смертельный враг большевизма, и она его победит; в этом мировое предназначение русской женщины: «У нас есть серьезные основания для надежды, что русский народ спасет именно русская женщина».
Читаем Островского, Тургенева, Гончарова, Некрасова, и убеждаемся, что русская женщина – сильная, цельная натура, способна на решительные поступки и может всем пожертвовать ради любви.
А что же герой-мужчина? У него как раз с решительностью дело обстоит из рук вон плохо. Если уж он пойдет на какие-то серьезные шаги во имя любви, то именно тогда, когда уже поздно, прошлого не воротить – героиня вышла замуж за другого или вообще уехала куда-нибудь. Наш герой часто трусит прямо во время любовного свидания, дезертирует с него, точно с поля боя. Это свойство подметил еще Чернышевский в статье «Русский человек на rendez-vous». Герой страшится великой любви и делает все возможное, чтобы ее избежать. Исключения немногочисленны.
Высказывания о русском мужчине и в наше время звучат пессимистично. Виктор Ерофеев отчасти прав: «Мужчина состоит из свободы, чести, гипертрофированного эгоизма и чувств. У русских первое отняли, второе потерялось, третье отмерло, четвертое – кисель с пузырями».
Писатели, философы, фольклористы и психоаналитики в один голос говорят об «имманентной женственности» русской души и русского национального характера. «Тайна души России и русского народа, разгадка всех наших болезней и страданий – в недолжном. В ложном соотношении мужественного и женственного начала», – писал Н. А. Бердяев, отмечая недостаток «мужественности в народе, мужественной активности и самодеятельности».
В русском языке и народной культуре Россия выступает в образе матери. Образ женщины ассоциируется с образом матери, отношения строятся по модели: терпеливая мать – непутевый сын. По словам Георгия Гачева, «субъект русской жизни – женщина; мужчина – летуч, фитюлька, ветер-ветер; она – мать сыра земля».
Россия – «женская» страна, согласно исследованиям межкультурной коммуникации. Речь идет о системе ценностей, превалирующих в обществе. Так называемые «мужские» культуры ставят во главу угла соревновательность, оценочность, амбициозность и накопительство материального богатства. Для «женской» культуры важнее всего отношения между людьми и качество жизни. Именно эти ценности наши соотечественники называют наиболее значимыми. Такой расклад многое объясняет в России – почему русские женщины так заботливы, добры, почему они поддерживают мужчин и почему у них так развиты материнские инстинкты.
О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И ЛЮБВИ
Итак, rendez-vous.
Объяснение девушки: неподдельный испуг и поддельная бравада. В партии мужчины доминирует неуверенность. Фишка в том, рассуждает Онегин, Печорин, Рудин и прочий совокупный герой-мужчина, чтобы заставить девушку умолять тебя позволить тебе помочь. А потом ты по бесконечной доброте душевной, окажешь ей любезность – разрешишь тебе помочь.
Полюбить женщину. Ради уюта. Покоя. Детей. Безопасности. Чтобы не быть одному. По всем, как говорится, обычным причинам – не для героя русской литературы.
Мысль об обзаведении семьей, чтобы вести жизнь приличного человека, обремененного серьезными отношениями, кажется Онегину, Печорину, Рудину и прочему совокупному герою-мужчине русской литературы не менее экзотичной, чем заняться наркотрафиком из грибоедовской Персии в карамзинский Париж.
Любовь – это тема, к которой обычно русский герой-мужчина равнодушен, но может вдруг разразиться мнением. Отметим, мнением банальным: про хандру, про печаль, опять про хандру. Вновь про печаль.
Вопрос. Интересно, есть ли у героя-мужчины русской литературы какое-нибудь хобби, любимые занятия в свободное время?
Ответ. Не интересно. Нет у него хобби, кроме хандры.
Вопрос. Интересно, можно ли считать хандру любимым занятием героя-мужчины русской литературы?
Ответ. Не интересно. Нет, он слишком хандрит, чтобы у него было любимое занятие.
Вуди Аллен как-то сказал, что, если секс получается, все остальное получается также.
Похоже, у нашего человека ничего не получается. Особенно секс. Сейчас прозвучит экспозиция самого смешного анекдота: «Летит самолет, в нем сидят пьяный француз, немец-раздолбай и сексуальный русский...» Не смешно!
Вот он идет, наш герой-любовник на полставки.
Вот она, отечественная любовь – музыка природы для людей, которые не любят музыки и природы.
С любовью в русской литературе как-то тяп-ляп. Все как-то у героев неважнецки выходит.
В жизни все как-то обустраивается. Так или иначе, почти каждый находит своей душе пристанище. Девушки выходят замуж, рожают, бабятся, готовят обеды, стареют. И нет во всем этом ничего пошлого. Но только не для писателей.
Может, единственное, что в жизни отсутствует и чего в литературе избыток, – так это душераздирающие конфликты четырехстопным ямбом: чтобы встретились наши герои, повлюблялись, а потом давай друг друга психологически мутузить. Она его в четыре стопы, а он ее – ямбом, ямбом.
Конечно же бодрые литературные пророчества и грустные эпитафии куда интереснее, чем муж, обеды и дети. Редко кто из авторов наших романов предупредил: «Милая девушка, для счастья потребны характер и железная настойчивость, вера и любовь. А надежды – так этого у любого хоть отбавляй».
Безусловно, литераторы в обилии предлагают всевозможные экстремальные случаи вероятных любовных кандидатов. Появится, к примеру, какой-нибудь радикалист и прочитает лекцию об идеологическом счастье – наша девушка тут как тут, у двери с чемоданчиком стоит, ожидает. Но красивых идей не напастись, чтобы обеспечить счастье каждой героини. Точнее, каждой женщины.
Отечественной литературной женщине свойственна эксцентрика. Авторам как бы невдомек, что побудить ее совершить экстравагантный поступок, а то и сотню дерзких выходок намного легче, чем, к примеру, отправить на курсы больничных сиделок. Или устроить на любую другую добротную работу.
Упаси господь упрекать писателей в нежелании социализировать литературных героинь и побуждать девушек осваивать профессиональные высоты. Речь лишь о том, что в русской классической литературе куда более интересен образ страдающей девушки, нежели героини, тихонечко и без любовных истерик созидающей более или менее удовлетворительную повседневность.
А жизнь редактирует характер многими оскорбительными подробностями. Учатся наши женщины на своих ошибках. Некому их надоумить и образумить.
Идеализация русской женщины возникла в XIX столетии. По мнению Чехова, русские мужчины, будучи идеалистами, предпочитают разговаривать о высоких материях или о женщинах, причем одно сливается с другим: «Мы хотим, чтобы существа, которые рожают нас и наших детей, были выше нас, выше всего на свете. У нас в России брак не по любви презирается, чувственность смешна и внушает отвращение, и наибольшим успехом пользуются те романы и повести, в которых женщины красивы, поэтичны и возвышенны».
Возвышенности в нашей русской любви – хоть отбавляй, сама она сложная, запутанная и, как правило, невзаимная. Вуди Аллен, к примеру, создал фильм по мотивам русской классики «Любовь и смерть». Одна из героинь пытается вкратце обрисовать ситуацию в своей личной жизни: «Я влюблена в Алексея, он любит Алису, а у Алисы роман со Львом, Лев любит Татьяну, Татьяна без ума от Симкина, Симкин обожает меня... Сестра Татьяны любит Тригорина как брата ...Я люблю Симкина, но по-другому, чем Алексея». Американцу удалось схватить суть: русские женщины – существа сложные и противоречивые. Прежде всего, они уверены, что любить – значит страдать. Впрочем, не любить – это все равно страдать. Главная героиня фильма, Соня, по примеру женщин Достоевского, очень любит вести со своими воздыхателями глубокомысленные философские беседы. Тем не менее она любит Ивана, он «картежник, пьяница, неандерталец», и в нем есть «животная притягательность».
Как-то все брутальненько выходит. На деле не совсем так: у них, русских, чувственное начало не может быть на первом месте! Вуди Аллен исправляется, редактирует мотивировку. Соня полюбила Ивана, потому что он коллекционировал бечевку. Вот она, русская оригинальность! Далее по нисходящей. Ивана убивают на войне с Наполеоном, а Соня с женой Ивана вместе молятся о его душе в церкви, прижимая к сердцу мотки бечевки.
Как вы понимаете, Вуди Аллен просто иронизирует над западными стереотипами, сложившимися вокруг таинственной русской души. Мнение о русских женщинах у режиссера самое лестное. Они с изрядным интеллектуальным потенциалом сочетают неимоверную страстность.
Вернемся все же к русской литературе и философии. Как говаривал герой Островского: «Любить и страдать – вот что мне судьба велела». И Николай Бердяев того же мнения: «Мне всегда казалось странным, когда люди говорят о радостях любви. Более естественно было бы при более глубоком взгляде на жизнь говорить о трагизме любви и печали любви». После этой цитаты, читатель, следует потереть ушибленную грустным словом душу.
Как тут не вспомнить русские песни о любви: «Лучинушку», «Рябинушку», «Ноченьку», – грустные, протяжные, о разлуке и невозможности встречи. Так и писал о русском Эросе Георгий Гачев: «Выше сладострастья – счастье мучительное, дороже страсти – нежность».
Герои Тургенева в романе «Накануне» ведут беседу о том, является ли любовь «соединяющим словом». В конце концов они приходят к выводу, что является, но только не «любовь-наслаждение», а «любовь-жертва».
Почти все знаменитые любовные истории русской классики, от «Бедной Лизы» Карамзина до «Темных аллей» Бунина, заканчиваются трагически. Чего угодно ищут русские люди в любви, но только не благополучия и совсем не душевного покоя. Они знают, что любовь есть жертвенность.
Не о благополучии думала булгаковская Маргарита, когда полюбила своего Мастера: «Любовь выскочила перед ними, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!» Не о счастье, не о спокойствии мечтал доктор Живаго, влюбившись в Лару. Под маской любви к ним просто пришла Судьба.
Посмотрим на реальных исторических героинь. Жена протопопа Аввакума, смиренная протопопица, верная ему подруга во всех злоключениях. Она поддерживала мужа в его борьбе за веру: «Аз тя и с детьмя благословляю: дерзай проповедати слово Божие по-прежнему, а о нас не тужи...» И когда сослали их с малыми ребятишками в Сибирь, держалась стойко. Лишь иногда падала духом... Бредут они, ссыльные, спотыкаясь и падая, по снежной равнине, спрашивает бедная супруга у мужа: «Петрович, долго ли муку сию терпеть?» А он ей: «Марковна, до самыя смерти». Вздохнула жена и отвечает: «Добро, Петрович, ино еще побредем».
Наталия Долгорукая разделила горькую участь своего попавшего в немилость жениха, сменила в один час богатство и веселье на нищету и беды, на ссылку в Сибирь: «Я не имела такой привычки, чтобы сегодня любить одного, а завтре другого... Во всех злополучиях я была мужу своему товарищ. Я теперь скажу самую правду, что, будучи во всех бедах, никогда не раскаивалась, для чего я за него пошла... Все, любя его, сносила, сколько можно мне было, еще и его подкрепляла». После смерти мужа Наталия ушла в монастырь.
Вспомним свояченицу Радищева, последовавшего за ним в Сибирь... Не забудем и самоотверженную любовь жен декабристов...
Исследователь русской культуры Юрий Лотман выделял три типа традиционного поведения русских женщин. Первый тип, о котором уже шла речь, – женщина-героиня, защитница, покровительница, именно та, которая «в горящую избу войдет». Культ Богородицы, который занимает огромное место в православии, призывает женщину-мать к жертвенности. Всякая любовь становится у нее материнским чувством. «Такие женщины были и среди наших бабушек и мам, но их мало среди молодежи» – так считают психологи.
Журнал «Time out» провел опрос среди известных людей, с каким образом ассоциируется у них понятие «русская женщина». Ответ «декабристка» был одним из наиболее частых. К примеру, так считает журналист Максим Кононенко: «Декабристка. Хотя я не понимаю, почему всех так изумляло, что декабристки последовали за своими мужьями в ссылку, по-моему, это естественная линия поведения для женщины».
Того же мнения писатель Дмитрий Быков: «Для меня понятие "русской женщины" ассоциируется с образом декабристки». Лучшими чертами русской женщины он называет «жертвенность и героизм». Идеальный образ – «декабристка Волконская, целующая цепи мужа».
Согласен с литераторами один из лидеров оппозиционного движения «Солидарность» Илья Яшин: «Некая жертвенность, скромный бытовой героизм веками впитывался в характер наших женщин». Он вспоминает исторические эпизоды, «когда женщины проявляли себя настоящими мужиками. И на фронт в войну ходили, и на плаху за мужьями отправлялись, и на защиту дома грудью вставали. Итак, русская женщина – «латентная декабристка или Родина-мать с военного плаката».
А вот какое мнение высказывает французский исследователь культуры, профессор Даниэль Ранкур-Лаферьер: «Русские женщины посвящают себя целиком своим мужчинам – отцам, сыновьям, а больше всего своим мужьям и любовникам. В этом смысле им нет равных». Профессор признается, что иногда даже завидует русским мужчинам, и тут же добавляет: «Но если серьезно, я бы не хотел жениться на русской. Эта жертвенность отдает мазохизмом». Им, дескать, лишь бы пострадать. Не счастье им нужно, а подвиги.
Может быть, дело в том, что в русской культуре с особой силой выразилась мысль: любовь несет не только созидание нового, она разрушает старое. Это кажется странным, но в народной традиции свадебный и похоронный обряды имеют немало общего. Вот, к примеру, свадебные обряды на Русском Севере: в архангельских селах невеста под венец шла в том же «синяке», простом синем сарафане, в котором кладут в гроб. И смерть, и свадьба являются мистическим переходом из одного состояния в другое. Русская любовь – это всегда прощание. Человек прощается с собою, приносит в жертву свой прежний мир.
Русская культура никогда не забывает о том, что любовь имеет божественную природу, что, согласно Евангелию, она больше веры и надежды, что жизнь без нее неполноценна. «Только влюбленный имеет право на звание человека», – писал Александр Блок. Любовь и страдание – ступеньки к духовному совершенствованию и постижению смысла жизни. Это нечто неизмеримо большее, чем построение счастливой жизни здесь, на земле. Только то чувство достойно упоминания, которое поднимается до вселенских масштабов, возвышая человека над обыденным существованием. Вспомним Маяковского: «Любить – это с простынь, бессонницей рваных, срываться, ревнуя к Копернику...»
А как насчет семейного счастья? Признаться, в русской литературе оно выглядит как-то неубедительно. Да и много ли его? Вот, скажем, толстовские Левин и Кити в «Анне Карениной». Больше всего запоминается тот факт, что в разгар медового месяца Левину хотелось застрелиться. Счастье Наташи Ростовой и Пьера Безухова в «Войне и мире» тоже кажется не очень убедительным. У большинства читателей растолстевшая Наташа, с грязными пеленками, вызывает некоторое отторжение. Во всяком случае, это не тот образ, на который хотят быть похожими юные девы. Вспоминаются герои Дмиртия Быкова, которые едут в поезде «Лев Толстой» и заказывают салат «Семейное счастие»: «Хоть в виде салата на него посмотреть».
ОБ ИЗОБРЕТАТЕЛЕ ПЕРВОГО РУССКОГО САМОЛЕТА ЛЮБВИ
Все наши горькие русские беды оттого, что Пушкин умер.
В мире, где у человека лишь знакомые вместо друзей и лишь надежды вместо любви, понимаешь цену художественному слову.
Читатель, ты когда-нибудь был в Пушкинских горах 19 октября? По любому стилю 19 октября. Мизансцена предельно русская: осень, дождь, рядом женщина, которую любишь, но уже потерял. Ходишь, бубнишь отрывок «Осень».
Что называется, «из полей» раздается слаженный хор студентов ГИТИСа – этих славных юношей и девушек. Это они, начитавшись Пушкина, проказничают, как мальчик, как Онегин, как русское слово, как Жучка с козочкой, как плутоватая собачка Вайчик.
Подражание «Песне девушек» Пушкина – песня студентов ГИТИСа «Пушкин, я люблю тебя» (исполняется на марше по мотивам пушкинского любовного хита на мотив американской строевой песни, ямб сменяется хореем).
И ты понимаешь, понимаешь наконец, что сокращение Пушгоры, которое коробило твою душу и резало слух, на самом деле несет всегда актуальный философский смысл: «Pushгоры» – импульс, призыв к движению, побуждение, подталкивание.
Знаешь, какие мысли приходят в Пушкинских горах 19 октября: Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений. Пушкин гений.
Знаешь, почему Пушкин гений?
Да потому что, если бы он не изобрел язык русского любовного чувства, мы бы с тобой объяснялись в любви языком Тредиаковского и писали на асфальте под окнами возлюбленной что-нибудь типа:
Знаешь, когда ты стонешь в любовной истоме, что-то шепчешь, так вот: эту истому, стон и шепот придумал Пушкин. Он еще много чего придумал: это когда глаза наполняются странными жгучими слезами, это когда любовники становятся больше, чем любовники, это когда они делаются одной душой, настолько потерянной, так далеко зашедшей в своей панике и неприкрытом ужасе, что вы даже не понимаете, то ли вы занимаетесь любовью, то ли умираете. Это все Пушкин.
Пушкин – изобретатель первого русского самолета любви. И первой русской бомбы любви. Живешь ты, живешь, как подонок. Никакой живешь. А потом к тебе приходит Пушкин, и события начинают развиваться по спирали отречений, ужаса, надежды и мечты. Завтрашний день маячит тенью атомной бомбы, сброшенной с самого высоколетящего самолета, так высоко с неба, что можно притвориться, что ее там нет, что она не падает... пока она не взорвалась, и жизнь, как ты ее знал, никогда больше не оставалась прежней.
Дурак, читай Пушкина.
Пушкинпростовзялиосвободилрусскоесловоотханжества.Отраболепияпередриторикой.ЕслибынеПушкин,читатель,тыникогдабынесказал:«Неостанавливайсязаставьменячувствоватьзаставьменяперестатьчувствоватьзаставьменяоэточудноемгновеньезаставьменязабытьвсечтобылозаставьменябытьсобоюмыизтехсумасшедшихскемнезнаешьтолионизадушатпоцелуямитолипроцитируюткапитанскуюдочкуянетакойплохойатылучшаяfrostinthepastеслитынечиталапушкинаянаучутебяпушкинузаставьменязаставьменязаставьменяподаримненадеждуединственнуюмнебольшененадомненужнатолькотывесьмирнестоитничегосмогулиялюбитьеесмогуякоготолюбитьпонастоящемуялюблюеезнаюяеебудулюбитьвсегдаэтопростолюбовьэтомы».
Это не ты. Точнее, это ты. И только ты. Это твоя-моя-его-всех страсть-волнение. Волнение за живых людей. Просто-напросто наша боль и любовь. Пушкин сделал так, что кошмары твоей возлюбленной один в один повторяют твои кошмары... Если это не любовь, то тогда это другая история про Пушкина.
Читатель, помнишь, у Пушкина про «вновь я посетил»? Каждый из нас пару раз в жизни появляется на месте преступления – на том месте, где сладко как-то, душераздирающе как-то случилась первая любовь. У всех по-разному. У кого-то в полном воздержании, у других – умирая от соучастия тел. Так или иначе, вы тонете друг в друге. Спрятаться вам негде. Вы попали в плен собственных ощущений, и ничто не может их вытеснить или ослабить. Это все лирика – пушкинская лирика.
Когда ты посещаешь место своей первой любви, вспомни Пушкина.
Слова «любить» и «жалеть» в русском языке долгое время воспринимались как синонимы. В нашу жестокую эпоху идут споры о том, является ли сострадание одним из главных признаков любви. В традиционной русской культуре это было очевидным.
«Между прочим, ведь "любить" интеллигентское слово, – утверждает герой Надежды Тэффи. – Народ говорит "жалеть". Как это глубоко и горько». И далее развивает тему: «Во всех западных легендах нечисть, появляющаяся в виде женщины, появляется в самом чувственном и соблазнительном виде... Наша русская нечисть не такова. Она знает, что русскую душу одним телом не соблазнишь. Русскую душу надо брать жалостью. Поэтому что делает русалка? Она плачет... Просто бы сидела или манила, что ли, – иной бы и не подошел. А если плачет, как тут не подойти. Жалко ведь».
Любовью-жалостью любит Соня Мармеладова Раскольникова, а Мышкин – Настасью Филипповну. Впрочем, русские женщины не русалки – нечасто провоцируют на жалость, они сами на нее щедры. Согласно недавно проведенному исследованию языкового сознания, выражение «русская женщина» связано в первую очередь с образом матери. Неудивительно, что реакции женщин на выражение «русский мужчина» аналогичны высказыванию «нечто, что требует опеки и заботы».
Заключения лингвистов совпадают с выводами Г. Гачева: «...русская любовь между мужчиной и женщиной – той же природы, что и любовь к родине. Мужчина от любви к женщине ждет не огненных страстей, но того же упокоения, что дает родина = мать сыра земля. В народной ментальности в отношении женщины к мужчине преобладает материнское чувство: пригреть горемыку, непутевого. Русская женщина уступает мужчине из гуманности, по состраданию души... Не жару, сексуальной пылкости не в силах она противиться – но наплыву нежности и сочувствия».
Такая сила позволяет женщине выступить в роли ангела-хранителя мужчины, проявлять о нем заботу. Подобные отношения во многом связаны с тем, что ее сущности отвечает скорее «любовь-жаление», нежели «любовь-желание». Красота русской женщины – это не столько сексуальная привлекательность, сколько «красота сострадания».
Вспомним культовый фильм «Неоконченная пьеса для механического пианино». Героиня Евгении Глушенко бросается в воду за своим непутевым мужем, чтобы спасти, утешить, окутать любовью-всепрощением.
Впрочем, в последнее время все чаще приходится слышать о том, что «жалость унижает» и что «наша русская женская сердобольность и жалость оборачиваются против нас самих». Сегодня больше суровости и жесткости вносится в отношения, да еще и расчетливость появляется, которая считалась ранее типично западной... У нас «коль любить, так без рассудку». Вмешательство рассудка в подобные дела – новшество.
Какое любовное словечко является самым характерным для русских? Наиболее своеобразное русское обращение – родной, родная. Здесь и теплота, и нежность, и душевная близость. Это словечко говорит о том, что в понимании любви русской культурой сексуальная составляющая – отнюдь не главная.
Впрочем, эмоциональная окраска одного и того же слова может быть различной, в зависимости от контекста. Так, например, в пьесе Островского «Правда – хорошо, а счастье лучше» Барабошева обращается со словом «миленький» ко всем, даже совершенно не симпатичным ей людям. И только в финале, встретив старую любовь, она говорит с нежностью: «Ах ты... миленький!»
Еще один распространенный русский женский тип, по Лотману, – это демоническая женщина, та, которая разрушает общепринятые нормы и сценарии поведения, опрокидывает все ожидания мужчин. О да, женщина, этот ангел-хранитель, может быть и дьяволом!
В языческой русской культуре, как и во всех архаических культурах, существовал страх перед темным и загадочным женским началом. Взаимный страх и непроницаемость полов были весьма велики. Для того чтобы «обезвредить» невесту, в день свадьбы совершалось специальное банное действо: «смывание красоты», – причем под «красотой» понимались не внешняя пригожесть, а сила девичества, магические свойства, набранные невестой в девичьих ритуалах.
В христианстве существует двойственное отношение к женщине. Женщина по имени Мария спасает человечество, но изначально-то погубила мир женщина Ева.
Женщина опасна. Являясь воплощением чувственности, она прельщает и губит. Любопытны древнерусские «Беседы отца с сыном о женской злобе»: «Аще будет юн муж – она его оболстит, близ оконца приседит, скачет, пляшет и всем телом движется, бедрами трясет, хрептом вихляет и другым многим юнным угодит и всякого к собе прелстит».
В одном из старинных поучений приведен следующий отзыв о прекрасном поле: «Что есть жена? Сеть утворена прелыцающи человека... светлым лицем убо и высокими очима намизающи, ногами играющи, делы убивающи... Что есть жена? святым обложница, покоище змиино... спасаемым соблазн, безисцельная злоба, купница бесовская». В особый соблазн может ввести лицезрение пляшущей женщины: «О, лукавые жены многовертимое плясание! Пляшущи то жена прелюбодейца диавола, супруга адова, невеста сатанинина». Очевиден страх перед земным, плотским началом в человеке.
В своем исследовании «Русский Эрос» Георгий Гачев писал: «Что такое секс, чувственная страсть для ру? В России это – событие; не будни, но как раз стихийное бедствие, пожар, землетрясение, эпидемия, после которого жить больше нельзя, а остается лишь омут, обрыв, откос, овраг. Катерина в "Грозе" Островского зрит в душе геенну огненную и бросается в Волгу; Вера в гончаровском "Обрыве" оправляется от этого, как от страшной болезни, словно из пропасти выходит; Анна Каренина и та, что у Блока, остаются "под насыпью, во рву некошеном...". И вступившие в соитие начинают люто ненавидеть друг друга, страсть становится их борьбой не на живот, а на смерть».
Любовь земная, чувственная в русской литературе обыкновенно грозит ужасными последствиями. Примеров, кроме перечисленных Гачевым, достаточно. Лесковская «Леди Макбет Мценского уезда» из-за любви-страсти вообще убийцей стала, на каторгу пошла, потом утонула. Наташа Ростова была наказана за чувственное увлечение Анатолем, Ларису из «Бесприданницы» А. Н. Островского застрелили, Настасью Филипповну из «Идиота» Ф. М. Достоевского зарезали, Катюша Маслова из «Воскресения» Л. Н. Толстого в Сибирь отправилась, Позднышев из толстовской же «Крейцеровой сонаты» жену убил. Во «Власти тьмы» от греховной страсти произошла целая серия злодейств.
Вот как воспевал любовь русский Серебряный век в лице Константина Бальмонта: «Любовь ужасна, беспощадна, она чудовищна. Любовь нежна, Любовь воздушна, Любовь неизреченна и необъяснима... тайна Любви больше, чем тайна смерти, потому что сердце захочет жить и умереть ради Любви, но не захочет жить без Любви».
Пожалуй, самый главный философ и идеолог русской любви – Федор Михайлович Достоевский. Его противоречивые, мятущиеся героини, жертвы и мучительницы, лишили покоя многих юных – и не только юных – читателей. Бердяев восторженно восклицал: «О любви удалось Достоевскому открыть что-то небывалое в русской и всемирной литературе, у него была огненная мысль о любви». Не о христианской любви здесь речь: «Самая сильная любовь неосуществима на земле, она безнадежна, безысходно трагична, она рождает смерть и истребление». Да, так и говорит один из героев Достоевского предмету своей страсти: «Я вас истреблю!»
Вот, кстати, домашнее задание: попытайтесь вспомнить хотя бы одного западного прозаика, который спел бы в большинстве своих произведений такой исступленный гимн любви.
Достоевскому вторит Блок со своими «Скифами». Он обращается к Западу:
Да, так любить, как любит наша кровь,
Эмоции захлестывают поэтов и читателей. Чувство, убеждены мы все, не должно стать обыденным, а для того, по выражению Чехова, русские любят украшать любовь «роковыми вопросами». Начитается человек книжек, и начинает его томить мечта о небывалой, роковой и губительной любви... Как англичанин Клервилль, влюбленный в петербургскую барышню Мусю, в романе Марка Алданова «Ключ»: «Он искал и находил в ней сходство с самыми необыкновенными героинями "Братьев Карамазовых", "Идиота", "Бесов", мысленно примерял к ней те поступки, которые совершали эти героини. В более трезвые свои минуты Клервилль понимал, что в Мусе так же не было Грушеньки или Настасьи Филипповны, как не было ничего от Достоевского в ее среде, в ее родителях. Однако трезвых минут у Клервилля становилось все меньше». Литература, мечты и любовь пьянят и кружат даже самые трезвые западные головы.
Вот еще одна типично русская тема. Земная любовь, венцом не покрытая, – грех и, соответственно, требует покаяния. Прилюдно кается в своем грехе Катерина из «Грозы». Сообщает всему миру о своем блуде Никита («Власть тьмы»). Признается в грехе и добровольно идет на каторгу Нехлюдов – вслед за соблазненной им крестьянкой Катюшей Масловой («Воскресение»). Отметим, что грех между аристократом и простолюдинкой, по мысли русских классиков, всегда приводит к особо тяжким последствиям. Вспомним хотя бы повесть Л. Н. Толстого «Дьявол». Лев Николаевич, сам далеко не равнодушный к прелестям пейзанок, описывает пагубное влечение в самых мрачных тонах.
А бывает, что покаяние даже опережает грех. Впрочем, как известно, кто смотрит на женщину с вожделением, тот уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Итак, XVII век, протопоп Аввакум, к которому приходит исповедоваться девица, виновная в «блудном деле». Она столь соблазнительна, что суровый протопоп держит руку над пламенем свечи, чтобы ценою ожога отвлечься от грешных мыслей. Сходную ситуацию описывает Л. Н. Толстой в повести «Отец Сергий». Монах, мучимый желанием поддаться уговорам распущенной дамы и совершить блудный грех, вместо того рубит себе палец.
Тему иронически продолжает Виктор Пелевин в романе «Т.». Граф Т. не может устоять перед обворожительной крестьянкой Аксиньей. А потому берет в руки топор. Увидев это, Аксинья в ужасе убегает и прячется. Граф зовет ее.
«Не выйду, барин! – отозвалась Аксинья. – Вы топором зашибете.
– Палец хотел рубить, – крикнул он. – Палец, не тебя!
– А зачем палец?
– От зла уберечься!
Аксинья некоторое время молчала – верно, думала.
– А че ты им делаешь, пальцем? – крикнула она наконец».
Вот оно, роковое непонимание между народом и интеллигенцией! Аксинья все-таки убегает, а совестливый граф думает: «Оскорбил эту святую женщину, эту юную труженицу, плюнул ей в душу... Хотя непонятно, что именно ее так оттолкнуло. Совсем ведь не чувствую народной души, только притворяюсь». И продолжает путь с тяжелым сердцем.
Конечно, в литературе любовные страсти бушевали сильнее, чем в действительности. В крестьянской и купеческой среде невеста с женихом нередко знакомились уже под венцом. Это Дюма всюду видел амурные безумства («Ярославль славится своими красавицами и пылким темпераментом своих уроженцев: за два года пятеро молодых людей потеряли там рассудок от любви»), а простой народ рассуждал по-другому. Примерно так, как купчиха Барабошева в пьесе Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын»: «Покоряйся воле родительской – это твое должное, а любовь не есть какая необходимая». Правда, в XIX веке на это можно было получить ответ: «Нынче уж совсем другие понятия».
В русской культуре нет пары, подобной Ромео и Джульетте, Тристану и Изольде, Геро и Леандру. Зато есть не менее красивая история святых благоверных супругов Петра и Февронии Муромских. В этой истории не было любви с первого взгляда, роковые препятствия и чувственные страсти обошли ее стороной. Зато была мудрая дева Феврония, целительница. Родилась она простолюдинкой, но муромский князь Петр взял ее в жены, потому что она его вылечила. Об этой паре не скажешь «влюбленные», а только – «соратники», «сподвижники», «близкие люди». Это история не о любви, но о браке.
С древних времен обычай предписывал договариваться о браке родственникам жениха и невесты. Иногда на смотринах обманывали – показывали красивую девушку вместо некрасивой. Жених мог увидеть свою нареченную до свадьбы только один раз. Этому правилу в допетровскую эпоху следовали и цари. Иван Грозный, например, жену выбирал себе сам (перед ним стояли шеренги красных девиц, а он ходил и рассматривал), но, повинуясь обычаю, видел невесту до венчания лишь однажды.
В XVIII – XIX веках появились романтики, которые стали воспевать чувствительность и утверждать, что брак должен совершаться лишь по страстной любви. Но многие могли об этом лишь мечтать.
Служащий дворянин должен был испросить высочайшего позволения на вступление в брак, крепостные крестьяне – получить разрешение помещика. За многих, разумеется, все решали родители. Если родители отказывали детям в благословении, могли отказать и в деньгах. «Я московская барышня, я не пойду замуж без денег и без позволения родных», – трезво оценивает ситуацию Машенька в пьесе «На всякого мудреца довольно простоты».
Те, кто был готовы во имя любви мириться с лишениями, увозили невесту тайком. Так поступили в юности Афанасий Иванович с Пульхерией Ивановной («Старосветские помещики» Н. В. Гоголя). Так хочет поступить избалованная купеческая дочка Липочка («Свои люди – сочтемся!» А. Н. Островского). Наташа Ростова хочет убежать с Анатолем. Сестра Пушкина, Ольга, убежала из родительского дома и обвенчалась с дворянином Павлищевым.
Вспомним знаменитую картину Пукирева «Неравный брак». Многие знают, что изображенные на нем юная невеста и престарелый жених имели реальные прототипы. И очень немногим известно, что жених этот был старше своей невесты всего на 13 лет и что был он в высшей степени достойным и уважаемым человеком. Художник изображает сложившийся тандем с осуждением – он знает, что невесту принудили к свадьбе, что она любит другого. Это был русский брак. Не любовь.
Члены царской семьи были также обречены на брак без любви. Их свадьбы зависели от государственной необходимости налаживать связи с той или иной державой. Жених и невеста были до свадьбы знакомы друг с другом только... по портретам.
В русской литературе не было персонажа, подобного Дон Жуану, Ловеласу или Вальмону. Не было авантюриста-соблазнителя, подобного Казанове. Зато у нас были поэты. А поскольку они у нас всегда «больше, чем поэты», то женщины их обожали. Даже тех, кто был нехорош собой. Всем известен «донжуанский список» Пушкина. Поэт записал на отдельный листок имена всех женщин, которых любил. Таковых оказалось тридцать семь. Пушкину на тот момент было почти 30 лет. Так как в списке были лишь имена, исследователи до сих пор ведут споры: а это кто? А кто это?
Лермонтов и вовсе был злостным разбивателем сердец. Барышни сходили по нему с ума, отказывали из-за него достойным женихам, а потом оставались с разбитым сердцем. В XX веке любовные истории Блока, Брюсова, Есенина, Маяковского стали легендами.
Только вот любовь и брак у нас всегда были как-то отдельно. Уж как любил Толстой «мысль семейную», а в последние годы жизни частенько думал, как бы вырваться из семейного круга. В браке русским писателям не везло – за исключением, пожалуй, Достоевского, которому уже в зрелые годы судьба послала добрую и преданную Анну Григорьевну Сниткину.
Ну а крестьяне часто смотрели на брак прагматически – дескать, надо женить сына, потому как в доме нужна работница.
Здесь самое место поговорить о смирении и долготерпении русской женщины. Эти качества в крестьянской культуре считались главным залогом счастливой семейной жизни.
Часто под венец шли в таком возрасте, когда еще было не до любви. К примеру, няня Татьяны Лариной.
Няня венчалась в XVIII веке. В 1774 году церковь установила брачный возраст в 13 лет для женщин и в 15 лет для мужчин. В соответствии с императорским указом 1830 года, минимальный возраст для вступления в брак был повышен до 16 лет для невесты и 18 лет для жениха. Разумеется, эти законы далеко не всегда соблюдались.
А если говорить о более ранних временах, то дело обстояло так. Часто возраст новобрачной едва достигал двенадцати лет, а мог быть и еще меньшим. Мальчики были на несколько лет старше. Дольше всего такая низкая возрастная граница сохранялась среди дворянских фамилий, у которых были самые весомые причины не пренебрегать экономическими факторами вроде приданого или сохранения служилого поместья. Датский посол Юст Юль сообщает, что он гостил у одного крупного провинциального чиновника, жене которого было всего одиннадцать лет. Когда брак преследовал политические цели, девочку могли выдать замуж и «младу сущу, осьми лет». «Достаточно яблока и немного сахару, чтобы она оставалась спокойной», – записал свои впечатления о семейных разладах русского человека с юненькой женой «немец-опричник» Генрих фон Штаден в середине XVI века.
А вот теперь пришла пора поговорить о самом распространенном типе – о несчастной русской женщине. Ее участь – терпеть и покоряться. Что бы ни происходило в жизни такой женщины, она редко жалуется, не ждет от жизни ничего хорошего, хотя и считает, что достойна награды за свое терпение. Сформировался этот тип, судя по всему, еще в древности.
Положение женщины в Древней Руси было незавидным. По древнерусскому праву дочери не получали наследства, их нужно было выдать замуж еще при жизни родителей, иначе девушки оказывались без всякой материальной поддержки. Их содержала община, или они должны были нищенствовать. Убийство женщины высокого рода влекло за собой «виру» (штраф) в половину того, что следовало выплатить за убийство мужчины того же ранга. Изнасилование порицалось и наказывалось в случае знатности рода женщины или девушки.
Историк В. Иваницкий в работе «Русская женщина в эпоху домостроя» пишет: «Степень откровенности, доверия в супружестве была низкой. Мужчины боялись своих жен, ожидая от них лжи, подвохов, измен, отравления. Так же мало ценили своих мужей и женщины. Браки редко совершались по любви, взаимного уважения ждать было трудно. Отношения полов понимались часто как вражда двух родов, к каким принадлежали он и она». В свадебных песнях-причитаниях невесты «чужая сторона» – чужой дом, куда ее выдают, – рисуется мрачной и темной, «горем насеянной, слезами поливанной». По крайней мере, в Древней Руси был возможен развод, в этом случае женщина возвращалась в родительский дом. Позже, когда каждый брак стал церковным, оставались только самые радикальные пути выхода из ситуации: убийство, бегство, измена с социально более высоким партнером (муж-крестьянин был бессилен перед боярином) или донос на мужа. Мужьям низших сословий случалось «пропивать» своих жен; весьма часто муж и жена не жили вместе и годами не видели друг друга. Неудивительно, что любовь в русских песнях – всегда любовь на стороне, любовь ворованная. Любовник обозначен положительно, муж и семейная жизнь – отрицательно. Не существует песен о счастливом замужестве.
Тем не менее в древние времена женщины на Руси пользовались некоторой самостоятельностью. Болыпуха (жена отца или старшего сына) имела определенную власть над младшим мужским населением дома. Женский авторитет обеспечивался властью над священным очагом и едой, влиянием на детей, мастерством в изготовлении одежды.
Однако в Московской Руси XV – XVI веков все изменилось. Трудно переоценить влияние на православие России XVI – XVII веков переводной византийско-болгарской литературы, которая развивала взгляд на женщину как на существо нечистое, «сосуд диавольский». Возникла «теремная система». Боярышни коротали век в тереме, в полной изоляции от внешнего мира. Выйдя замуж, женщина не смела никуда пойти без позволения мужа, даже если шла в церковь, и тогда обязана была спрашиваться.
«Положение женщины весьма плачевно, – пишет австрийский дипломат XVI века Сигизмунд Герберштейн. – Они (московиты) не верят в честь женщины, если она не живет взаперти дома и не находится под такой охраной, что никуда не выходит. Они отказывают женщине в целомудрии, если она позволяет смотреть на себя посторонним или иностранцам».
Герберштейн искренне удивляется такому положению вещей, ведь в Европе в это время дамы посещали светские мероприятия и пользовались уважением. Обычаи же московитов представлялись ему дикарскими: «Всем, что убито руками женщины, будь то курица или другое животное, они гнушаются как нечистым. (У тех же, кто победнее, жены исполняют домашние работы и стряпают.) Если они хотят зарезать курицу, а мужа или рабов нет дома, то они становятся у дверей, держа курицу и нож, и усердно просят прохожих мужчин, чтобы те зарезали животное. Весьма редко допускают женщин в храм, еще реже на беседы с друзьями, и только в том случае, если эти друзья совершенные старики и свободны от всякого подозрения».
Положение женщин в Московской Руси со слов иноземцев описывает историк Николай Костомаров в очерке «Домашняя жизнь и нравы великорусского народа в XVI и XVII столетиях»: «По законам приличия считалось предосудительным вести разговор с женщиной на улице. В Москве, замечает один путешественник, никто не унизится, чтоб преклонить колено перед женщиною и воскурить пред нею фимиам. Женщине не предоставлялось права свободного знакомства по сердцу и нраву, а если дозволялось некоторого рода обращение с теми, с кем мужу угодно было позволить, то и тогда ее связывали наставления и замечания: что говорить, о чем умолчать, что спросить, чего не слышать».
В XVI веке священником Сильвестром была написана книга «Домострой», которая, по выражению Даниила Андреева, явилась попыткой «создания грандиозного религиозно-нравственного кодекса, который должен был установить и внедрить в жизнь именно идеалы мировой семейной, общественной нравственности». Предписания «Домостроя» мягче, чем наказы других сочинений, но идеал дома во многом сближался с идеалом монастырской жизни, а роль игумена играл хозяин. Слабой половине человечества предлагалось «спасение через смирение».
Женщин, конечно, угнетали, но сами они, признаться, тоже бывали не сахар, как, собственно, и сейчас. Вновь обратимся к Костомарову: «Иностранцы рассказывают замечательное событие: жена одного боярина, по злобе к мужу, который ее бил, доносила, что он умеет лечить подагру, которою царь тогда страдал; и хотя боярин уверял и клялся, что он не знал этого вовсе, его истязали и обещали смертную казнь. Жена взяла свое. Но еще случалось, что за свое унижение женщины отомщали обычным своим способом: тайною изменой. Как ни строго запирали русскую женщину, она склонна была к тому, чтоб положить мужа под лавку, как выражались в тот век. Рабство всегда рождало обман и коварство».
Крестьянки, в отличие от боярынь, могли свободно ходить по улице, но положение их было немногим лучше. Вот как описывается семейная жизнь в русских песнях (подбор цитат – на совести Ивана Бунина, рассказ «Деревня»): «Все одно, все одно: мачеха – "лихая да алчная", свекор – "лютый да придирчивый", "сидит на палате, ровно кобель на канате", свекровь, опять-таки "лютая", "сидит на печи, ровно сука на цепи", золовки – непременно "псовки да кляузницы", деверья – "злые насмешники", муж – "либо дурак, либо пьяница", ему "свекор-батюшка вялит жану больней бить, шкуру до пят спустить", а невестушка этому самому батюшке "полы мыла – во щи вылила, порог скребла – пирог спекла", к муженьку же обращается с такой речью: "Встань, постылый, пробудися, вот тебе помои – умойся, вот тебе онучи – утрися, вот тебе обрывок – удавися"».
И еще одна цитата из бунинской «Деревни». Описан быт начала XX века: «А дети хнычут – и орут, получая подзатыльники; невестки ругаются – "чтоб тебя громом расшибло, сука подворотная!", – желают друг другу "подавиться куском на Велик день"; старушонка-свекровь поминутно швыряет ухваты, миски, кидается на невесток, засучивая темные, жилистые руки, надрывается от визгливой брани, брызжет слюной и проклятиями то на одну, то на другую... Зол, болен и старик, изнурил всех наставлениями...» Вот так бывает у нас в России: что верно, то и скверно.
В традиционном русском быту бывали и такие вещи, о которых классическая литература скромно умалчивала. Этнографические экспедиции на Русский Север неоднократно отмечали факты... двоеженства.
Слово исследователю А. Б. Морозу: «Первое, что бросается в глаза, – это то равнодушие (а иногда и сочувствие), с которым рассказывается о многоженцах. Подобное явление не вызывает не только гнева или осуждения, но даже и удивления, а наш вопрос, были ли в селе мужчины, имевшие по несколько жен, воспринимается как должное». Крестьяне обычно рассказывают, об односельчанах, «что мужик был женат, а потом привел в дом другую жену». При этом они подчеркивают, что жены жили одной семьей, одним хозяйством.
Причины понятны: «Он взял одну – она ему не родила, взял вторую – тоже, родила третья»; «первая жена она уж заболела...»; «...у него было много скотины. Две лошади было, две коровы было. Этих... два теленка, да одна там не справляласи, старовата стала, а он-то еще дебелый...»; «Дядя, вот он был жонат на одной, а потом привел к ей другую жену. Та уже постарше стала, помоложе навязалась просто».
К вещам, которые сегодня кажутся нам невозможными, крестьяне относились терпимо. Этнографы записали разные варианты этого странного сюжета: «По одним рассказам, муж жил по очереди со всеми женами (Спрашивают: "Как ты успеваешь спать-то?" – "Очередь веду".) По другим, он спал только с одной, более молодой, что рассматривается как ее хозяйственная обязанность. Сексуальные отношения с мужем и деторождение равноценны в таких рассказах уходу за скотом, работе в поле, приготовлению пищи», – сообщает А. Б. Мороз.
К поведению замужних женщин крестьянская мораль относилась очень строго, к вольностям незамужних девиц – по-разному. В большинстве губерний девственность ценилась высоко. Если жених после свадьбы узнавал, что целомудрие невестой не сохранено, на молодую жену могли надеть хомут и в таком виде с позором водить ее по деревне. Обнаружение нечестности невесты редактировало весь ход свадебных ритуалов, радость сменялась всеобщим негодованием и унынием. Однако так было не везде! Исследователь конца XIX века А. Загоровский писал: «Любопытно, что и в теперешней России есть местности и племена, среди которых невинность девушки совсем не ценится. В Мезенском уезде потере девушкой невинности до брака не придается значения, напротив, родившая девушка скорее выходит замуж, чем сохранившая девственность. В Пинежском уезде Архангельской губернии и в уссурийских казачьих станицах на вечеринках имеет место полная свобода половых сношений». А сегодняшние ревнители морали утверждают, что нынешняя молодежь безобразит, а в прошлом все было чинно и целомудренно!
Тут не миновать темы института отечественной гаремности. Не секрет, что у знатных господ вплоть до XIX века имелись крепостные гаремы. Михаил Иванович Пыляев рассказывает о том, как путешествовали такие господа в сопровождении всех своих наложниц, разбивая по дороге шатры и предаваясь там радостям жизни. Помните «Тупейного художника» Лескова? Каждая очередная «избранница» эстета барина представала перед ним в виде «святой Цецилии». Чего только не творилось!
В бунинской «Деревне» рассказано о женщине, которую муж продал барину.
« – Что ж делать-то, – говорила она, легонько вздыхая. – Бедность была лютая, хлебушка и в новину не хватало. Мужик меня, правду надо сказать, любил, да ведь покоришься. Целых три воза ржи дал за меня барин. "Как же быть-то?" – говорю мужику. – "Видно, иди", – говорит. Поехал за рожью, таскает мерку за меркой, а у самого слезы кап-кап, кап-кап...»
Кстати, многим ли известно такое явление русской жизни, как снохачество? Можно только надеяться, что оно было не слишком распространено, но тем не менее хорошо известно и приводило в изумление иноземцев. Что это такое? Откроем записки Франсиско Миранды: «Бытует среди крестьян обычай: отец часто женит своего десятилетнего сына на восемнадцатилетней девушке и сожительствует с нею, пока сын еще маленький, успевая сделать ей трех или даже четырех детей. Мне подтвердили, что такое случается... Поразительнейшая вещь!»
Жан Франсуа Ансело толкует подобные ситуации как помещичий произвол: «Говорят, что когда во владениях какого-нибудь помещика родится намного больше девочек, чем мальчиков, то, получая переизбыток этих неполноценных созданий (основное богатство составляют мужчины), хозяин легко находит выход из создавшегося положения. Достигших зрелости девочек он выдает замуж за принадлежащих ему маленьких мальчиков, а чтобы как можно скорее получить плоды от этих преждевременных браков, поручает отцу мальчика, пока тот не подрастет, выполнять обязанности сына. Говорят, что из всех приказов этот выполняется крестьянами с наибольшей радостью».
Похоже, Ансело в данном случае не прав – крестьяне действовали не по приказу, а по собственной инициативе. Этносоциологический опрос, проведенный Бюро Тенишева в 1890-х годах, отметил случай снохачества в девяти губерниях российской империи. А бывали деревни, где такое творилось почти в каждом доме. В Орловской губернии сельский сход уговаривал молодуху, «чтобы не брыкалась и не фыркала, потому что это у них заведено исстари, не ими, а их стариками, а также Господь приказывает слушаться родителей, не сердить их, а покоряться их власти и их желаниям». Да, есть в России и такие традиции, которые лучше не хранить.
Пушкин в «Истории села Горюхина» говорит о малолетних мужьях в несколько ином аспекте: «Мужчины женивались обыкновенно на 13-м году на девицах 20-летних. Жены били своих мужей в течение четырех или пяти лет. После чего мужья уже начинали бить жен; и таким образом, оба пола имели свое время власти, и равновесие было соблюдено». Такое, можно, сказать, равноправие.
Разумеется, в XVIII – XIX веках образованные слои общества полностью переменили стиль обращения с женщинами. Множество историй о самой нежной любви сохранилось в мемуарах и людской памяти. Однако наследие домостроевских времен нет-нет и дает о себе знать в нашей современности.
В Московской Руси считалась нормальной ситуация, когда муж бил жену. Ревность и демонстрация власти над женой воспринимались как привычка и необходимость. Ритуал свадьбы говорит о том же: передавая дочь на руки мужу, отец символически стегал ее плетью, говоря: «По этим ударам ты, дочь, знаешь власть отца; теперь эта власть переходит в другие руки; вместо меня за ослушание тебя будет учить этою плетью муж!» С этими словами он передавал плеть жениху, а тот, приняв плеть, обещал: «Я не думаю иметь в ней нужды, но беру ее и буду беречь, как подарок». Потом закладывал плеть за кушак. Таким образом переходили отцовские права, и муж становился как бы вторым отцом.
Специально в назидание для жены на стене висела плеть, которая называлась «дурак». Нередко глава семейства таскал жену за волосы, раздевал донага и сек «дураком» до крови – это называлось «учить жену». Иногда вместо плети использовались розги, и жену секли, как маленького ребенка. А иногда дубиной били. Всяко бывало.
Побои жены не преследовались и даже «вменялись мужу в нравственную обязанность. Кто не бил жены, о том благочестивые люди говорили, что он дом свой не строит и о своей душе не радеет, и сам погублен будет и в сем веке, и в будущем, и дом свой погубит», – пишет Николай Костомаров. Вспоминается средневековая пословица: «Кто жалеет розгу, тот губит ребенка». Если в XIX – XX веках в культуре главенствовал образ женщины-матери, то ранее, в Московской Руси, – мужчины-отца, который учит и наказывает своих близких, как неразумных детей. «Слово о челяди» (из «Златой Чепи», XIV век) советует бить слуг и жену розгами с нанесением ран – до тридцати; в «Повести о Горе-Злосчастии» находится даже составленная виршами «Похвала розге».
«Домострой» отличается в этом вопросе редкой гуманностью: жену не рекомендовалось бить палкой, кулаком «ни по уху, ни по виденью, чтобы она не оглохла и не ослепла, а только... соимя рубашку плеткою вежливенько побить...». Причем «побить не перед людьми, наедине поучити». Цивилизованно этак. Бить плетью – «и разумно, и больно, и страшно, и здорово».
Анекдотический эпизод из семейной жизни иностранца и русской с небольшими вариациями повторяется у С. Герберштейна и П. Петрея де Ерлезунда. Вот история в исполнении С. Герберштейна: «Есть в Москве один немецкий кузнец, по имени Иордан, который женился на русской. Прожив некоторое время с мужем, она как-то раз ласково обратилась к нему со следующими словами: дражайший супруг, почему ты меня не любишь?" Муж ответил: "Да я сильно люблю тебя". Но у меня нет еще, говорит жена, знаков любви. Муж стал расспрашивать, каких знаков ей надобно, на что жена отвечала: "Ты ни разу меня не ударил". Побои, ответил муж, разумеется, не казались мне знаками любви, но в этом отношении я не отстану. Таким образом, немного спустя он весьма крепко побил ее и признавался, что после этого жена ухаживала за ним с гораздо большей любовью. В этом занятии он упражнялся затем очень часто и в нашу бытность в Московии сломал ей, наконец, шею и ноги». Так как этот случай пересказывается в книгах авторов из разных стран, которые к тому же были в Москве в разное время, можно высказать предположение, что случай этот имел широкую огласку и передавался из уст в уста, подобно анекдоту.
Поэтому повторяющиеся в описаниях замечания иностранцев о том, что русские женщины не могли жить без побоев, подобно рабам, и считали их доказательством любви, не внушают доверия.
Да и сами иностранцы в этом как-то сомневались. Адам Олеарий пишет по этому поводу: «Чтобы, однако, русские жены в частом битье и бичевании усматривали сердечную любовь, а в отсутствии их нелюбовь и нерасположение мужей к себе, как об этом сообщают некоторые писатели по русской хронике, этого мне не привелось узнать. Да и не могу я себе представить, чтобы они любили то, чего отвращается природа и всякая тварь, и чтобы считали за признак любви то, что является знаком гнева и вражды». Относительно истории с немецким (итальянским) кузнецом Олеарий, подтверждая слова автора исследования, рассуждает: «То, что произошло с этой одной женщиной, не может служить примером для других, и по нраву одной нельзя судить о природе всех остальных». Мол, за одну мазохистку все русские не в ответе.
Даже в XVIII веке ссоры и побои не считались, как и в Западной Европе, достаточным поводом для расторжения брака. В качестве примера можно привести семью Салтыковых, принадлежавших к высшим слоям петербургского общества. В 1723 году супруга обратилась к церковным властям с прошением о разводе, мотивируя это тем, что муж бил ее и морил голодом. Во время одной поездки он избил ее до полусмерти, отобрал все принадлежащие ей вещи и скрылся. Муж показал на допросе, что его жена часто проявляла непослушание и что он никогда не бил ее без причины. Разбирательство длилось несколько лет и закончилось тем, что супруга, которой было отказано в разводе, ушла в монастырь.
В крестьянском семейном быту не было такой ситуации, лучшим выходом из которой не считалось бы женское терпение. Если женщина жаловалась крестьянскому сходу, что муж ее бьет, ей советовали потерпеть.
Мужчин в таких случаях к уголовной ответственности не привлекали, разве только дело доходило до тяжких увечий. Да и женщины, судя по всему, жаловались только в самых крайних случаях. Обычно терпели. Жалели своих горемык, особенно пьяниц. Некоторые даже считали побои за особую разновидность ласки: «Бьет – значит любит». Вот такая любовь. Даже в народных пословицах это отразилось: «Люби жену, как душу, тряси, как грушу». Потому что «жена не горшок, не расшибешь». Тем более битье-то – это не просто битье, а «учение», оно ж на пользу: «Чем больше жену бьешь, тем щи вкуснее».
Просвещение принесло свои плоды: образованные господа перестают бить женщин. Во многих же слоях общества продолжает царить патриархальная простота нравов. Героиня Островского Фетинья Мироновна даже гордится своим богатым житейским опытом: «Почему я умна? Потому я женщина ученая». И с чувством удовлетворения, даже с гордостью рассказывает о своем ученье: «Чем я только не бита! И поленом бита, и об печку бита... только печкой не бита».
В советские времена многие худшие традиции получили свое продолжение. Кому не известны истории из жизни соседей ли, дальних знакомцев о том, как пьяный муж бьет жену! На фоне этих безобразий русский человек смеется над близкими ситуациями из голливудских фильмов, в которых к несчастной женщине срочно несется полиция, нарядная, в цветомузыке. У нас в стране не принято вмешивать блюстителей порядка в свои семейные разборки. О, эта русская душа...
Профессор Даниэль Ранкур-Лаферьер вспоминает чудовищный, по его мнению, случай, свидетелем которому он стал в Ленинграде в семидесятых годах XX века. Мужчина ударил свою спутницу, и этот поступок не вызвал протеста ни у окружающих, ни у самой женщины.
Как тут провести грань между кроткой, смиренной любовью-прощением и бытовой забитостью? Ведь может случиться и так, как в стихотворении Некрасова:
Сегодня у русской женщины терпенья убавляется. А при некоторых монастырях в глубинке открылись особые приюты для жен с детьми, которых бьют мужья. Такие маленькие женские общинки. Не любит наша соотечественница судиться, свои права отстаивать. Она лучше уйдет – вот главный женский ответ на несправедливость. Только где найти убежище? Что ж, хорошо, хоть Церковь дает приют тем, кому некуда больше идти.
СУНЬ КЭ-ОУ ПЫТАЕТСЯ ДОБИТЬСЯ РУКИ ФАНЬ ЯНЬ, СТАРАЯСЬ СТЕРЕТЬ ПАМЯТЬ О ЮЕ, ФАНЬ ЯНЬ ПРОСИТ КЭ-ОУ И ТЭ ДЭ
В любовной арифметике русский человек прибавляет один к одному, и никогда не получается пять. Девятнадцать получается. Кусочек веревки. Даже кашалот. Но никогда не получается двадцать один.
Дадим самим себе еще один бесплатный талон на попытку. Итак: ты плюс я равняется... Четыре или вечность. Что же, неплохо получилось. Правильный ответ: небо.
Все, о любви больше не говорим. Почти нечего о ней говорить. Правильный ответ: небо. Или девятнадцать. Или вечность.
Теперь прозвучит главный тезис: в русской культуре с любовью все как-то не так выходит, потому что мы все почти китайцы.
Сколько бы ни твердили о глобализации, политическая повестка современной России настаивает: «Будем как китайцы». Во всем: в работоспособности, поисках дао. А вот сердечная смута пусть останется русской.
Наша Россия находится в постоянном поиске своей Китайской стены. Вспомним программу русского сепаратизма в версии А. Грибоедова: «...хоть у китайцев бы нам несколько занять премудрого у них незнанья иноземцев». Связано это с нашей боязнью утратить самобытность и ощущением угрозы прерывания традиции. Г. П. Федотов в работе «Россия и свобода» настойчиво проводит историко-культурную параллель: «Россия (кроме Китая) была единственной страной, в которой дворянство давалось образованием».
Много еще чего было сказано о геополитической и философской рифме Россия – Китай. Немало мы иронизировали над своим соседом, а сколько всякой всячины мы оттуда импортировали.
У нас, в России, к примеру, вроде и политика в наличии, и культура есть, а с политической культурой полный провал, поэтому в поисках авторитетных аксиом мы обращаемся к словарю китайской философской алхимии. У наших депутатов «Книга перемен» соседствует с Конституцией России. А как еще объяснить очередную зиму, неурожай, дефолт, если не принадлежностью к эпохе катастроф?!
Популярная недавно в нашем Отечестве мода на «экологию сознания» является не чем иным, как дурно прочитанным фэн-шуй – китайской моделью равновесной космоэнергетической взаимозависимости.
Или вот еще: наше доверие к традиционной китайской медицине. Мы верим в чудо медицинской практики Поднебесной, хотя у нас самих есть ой какие полезные травы, но в китайские рецепты верится больше. Разъедает нас русское фаустианство – сомнение во всем: в целебных свойствах сережечных липовых почек, невинной ромашки, лопоухого подорожника, даже в самом душедробительном русском фаустианстве. А вот китайцы не сомневаются в собственных травках-былинках, в каждой видят панацею, а вот если еще иголочками уколоться, да еще ушу присовокупить – будет ой как здорово.
Ой, как телесно постно.
Ой, как сексуально!
По порядку. Начнем с постненького тела. Неоценим вклад Китая в русский телесный стандарт. Пропорции 90-60-90, конечно, не китайцы придумали, но подсказали россиянкам, как добиться гармонии. Всякие, непременно, натуральные средства типа «Как-Ай», «Срущая ласточка» и «Пингвин без задницы» были мифологизированы отечественными модницами в качестве панацеи.
Скажем и про это, что называется, про это самое. О сексе у нас в России, всегда как-то или стыдливо, или публично грязно. Конечно, многие из нас перелистывали индийскую «Камасутру» и пытались ее как-то на практике применять. Плоховато выходило: за технику американский судья из сострадания мог четверочку поставить, а вот за эмоцию – только единицу. Стараемся, стараемся, даже обязательную камасутрину программу кому-то удается выполнить, а вот с удовольствием душевным плоховато выходит. Кстати, это только мы, русские, жаждем, чтоб и в штанах-юбках все было на отлично, при этом чтоб душа смыслами наполнилась.
Вот тут и понадобились русскому человеку познания в китайском эросе. Стали всякие трактаты Поднебесной сексуальными самоучителями по перестройке русского сознания, разочаровавшегося в сказках «Камасутры».
Если подумать, что мы имели... Русский эрос – это «вечный Платон» в пересказе западноевропейских романтиков и в комментарии отечественных писателей про то, как каким-то негодяям живется весело-вольготно на Руси, про то, как делом нужно заниматься, о том, как вечность в таблицу умножения уложить... Обо всем русский эрос. Только не о любви.
А как китайский трактат прочитал – тут сразу все ясно стало. Целуешься – и знаешь, что ты не просто анонимный Иван Иванов, а активное энергетическое начало ян, а возлюбленная твоя (эх, имя запамятовал) – это женское немыслительное, но космогоническое инь. Понимаешь, что все не просто буйство недисциплинированной органики «встретились – разбежались», а психосоматическое единство систем. И телу здорово и душе спокойно.
А когда до публикации твоего чувства доходит, то тут вообще все как-то философски получается. Бежишь, счастливый, к первому попавшемуся забору и выводишь иероглифический отчет: «Ян + инь = фэн-шуй».
Кстати, а как мы по-китайски природу любим – просто пальчики оближешь. Взять хотя бы популярный некогда, да и сейчас отчасти «Клуб самодеятельной песни». Вот где раздолье для философствования. Русской классической культуре не известен этот немотивированный практическими соображениями поход в лес с целью спеть про любовь. Где искать корни-истоки? Конечно же в китайской мудрости. Эти все лесные песни про любовь – не что иное, как отечественная интерпретация дао – пути. При этом, как у нас, у русских, принято, мы все подверстываем под отечественный балалаечный лад. Песенки про «солнышко лесное», «зеленую карету» нарушают естественные пропорции между организованным ландшафтом и тематикой чувствоизлияния. Мы воспринимаем природу не по-китайски – не как разумную норму-оптимум (мин), а как декоративный «уход в себя».
Литература свидетельствует: дай русскому человеку карту звездного неба и прикажи: «Вот тебе бесконечность, дружок, выкрои из нее хоть кусочек любви», и он докажет, что именно он фэн-шуйный луч света в темном царстве.
Пора взглянуть на любовный конфликт литературы матушки-России раскосыми глазами китайского соседа.
Так и не укоренившийся в России фэн-шуй все же подсказывает набраться храбрости и поведать о том, что в Китае почти все китайцы – и даже русская литература там китайская. Чуток поговорим о китайских переводах русской классики.
Начнем с Островского. Первой переведенной пьесой Островского на китайский язык стала «Гроза». Перевели ее в 1921 году непосредственно с языка оригинала (что очень важно!), так как часто русская словесность переводилась с языков-посредников. С этого времени «певца Замоскворечья» начинают активно издавать.
В 1947 году драматург Чэнь Бай-чэнь переработал пьесу «Бесприданница» и под названием «Любовь над обрывом» (кстати, читатель, обрати внимание на слово «любовь», в русском оригинале доминирует социально-экономический аспект) выпустил ее отдельной книжкой. Сюжет и герои пьесы Островского стали китайскими.
«Китайское» содержание пьесы «Любовь над обрывом» по либретто «Бесприданницы» таково: лето 1945 года, накануне разгрома Японии. Чунцин (наш Бряхимов) задыхается от зноя. Южный берег Янцзы (наша Волга) благодаря близости гор и реки считается прохладным местом. Управляющий торговой фирмой Юй Ю-нань (наш Паратов) по рекомендации своих приятелей Ван Ци и Ху Цзыюня (наши Кнуров и Вожеватов) тоже отправился на южный берег присмотреть себе дом, и когда он обнаруживает, что поблизости живет молоденькая и красивая студентка Фань Янь (наша Лариса Огудалова), то решает приобрести в этих местах дачу.
Фань Янь учится музыке. Она молода и наивна. Большое влияние на нее оказывает ее старшая замужняя сестра Фань Цзе (заменитель Хариты Игнатьевны). Мелкий чиновник Сунь Кэ-оу (наш Карандышев) тщетно пытается добиться руки младшей. Юй Ю-нань начинает оказывать знаки внимания Фань Янь. Он дарит девушке пианино, завоевывает ее расположение и пылкую любовь.
– Ничего себе! – скажет Белинский.
– Никогда бы не подумал! – скажет Добролюбов.
– Вот это да! – скажет Чернышевский.
Сообщение о капитуляции Японии. Цены на товары стремительно падают. Страх Юя потерпеть убытки и желание нажиться на победе приводят к решению немедленно, в ту же ночь, самолетом вылететь в Шанхай. Фань Янь он бросает. В течение года Сунь Кэоу пытается добиться руки Фань Янь. Стараясь стереть память о Юе, Фань Янь просит Кэ-оу немедленно увезти ее из Чунцина в Лэшань (вероятно, наша Кострома). Сунь настаивает на том, чтобы провести церемонию помолвки в Чунцине. Помолвка назначается на следующий день. В этот момент из Шанхая (видимо, из нашей Москвы) возвращается Юй Ю-нань.
Любовь Фань Янь к нему вспыхивает с новой силой. Они тайком отправляются в Чунцин. После счастливо проведенной ночи с Фань Янь Юй снова исчезает, покинув ее навсегда. Узнав о случившемся, Кэ-оу в гневе решает отомстить Ю-наню. От угрызений совести Фань Янь кончает с собой. А Юй, оставив бесприданницу, вернется в Шанхай, где сделает блестящую партию, получит за женой большое приданое и обогатится за счет победы над Японией. Уф, переведем дыхание.
Порассуждаем. Хоть и есть в названии китайской пьесы слово «любовь», оно тоже ничего не значит, как и в русском оригинале. Что в Китае, что в России чувство как-то второстепенно. Все что угодно, главное – деньги, социалка, опять деньги, а чувство где-то там – далеко от Чунцина или Костромы.
Чехову повезло так же – ни больше ни меньше. Его переводили с английского и японского языков. Известен даже факт переложения пьес Чехова и издания их в виде рассказов. В книгу «Пьесы А. П. Чехова», которую подготовил к публикации в 1948 году Сяо Сай, вошли пересказы 12 драматических произведений. Названием некоторых послужили реплики действующих лиц: «Ни любви, ни ненависти, ни великодушия!» («Иванов»); «Зачем я живу?» («Трагик поневоле»); «Холодно, холодно, холодно!» («Чайка»). Многие переводы заглавий, как правило, слишком длинны и часто невразумительны: «Замок и ключ» («Медведь»); «Спор о Воловьих Лужках и охотничьих собаках» («Предложение»); «Счастливейшие дни и скандалистка не ко времени» («Юбилей»); «Уговор, доброе имя, опьянение и бегство» («Свадьба»); «А ты еще любишь дядю Ваню?» («Дядя Ваня»); «Три сестры плывут по течению» («Три сестры»); «Кто вырубил вишневый сад?» («Вишневый сад»).
В подобном переложении был свой резон: китайские читатели получили возможность в одной книжке сразу же познакомиться с содержанием чуть ли не всей драматургии Чехова. В Китае довольно широко популяризировались произведения иностранных писателей в огрызках, переложениях, пересказах, в виде книжек-картинок.
Произнесем с радостной патетикой: любят в Китае нашу словесность! Усилим скорбной репликой: как же они эту словесность китаизировали! Заручимся примерами других переводов названий русских произведений на китайский язык. «Капитанская дочка» – «Сон бабочки среди цветов». «Метель» удачно озаглавлена в переводе «Снег – сват». «Дубровский» назван «Месть и встреча с красавицей», «Бэла» Лермонтова – очень причудливо – «Памятник с серебряными пуговицами».
– Ничего себе! – скажет Белинский.
– Никогда бы не подумал! – скажет Добролюбов.
– Вот это да! – скажет Чернышевский.
Толстого китайцы любили переводить. Вот примеры: «Кавказский пленник» – «Дьявол» (под заголовком «Грань человека и дьявола»), «Крейцерова соната» – «Страсть и ненависть» (иной перевод – «Позднышев убивает жену»), «Воскресение» – под заголовком «Сердце в плену», «Детство, отрочество и юность» – «Убеждение личным примером».
Довольно всех этих китайских переводческих радостей. Хотя... Читатель, ты почувствовал, как много эротики в китайских переводах русской классики? Как это все звучит приятно для уха и сердца – «Сон бабочки среди цветов»! «А ты еще любишь дядю Ваню?», «Страсть и ненависть», «Сердце в плену». Сколь много в них поэзии, ожиданий, мечты. Эх! Нам бы такое...
Пора подводить совсем неутешительные любовные итоги. Хочется читателю узнать из книжки русской что-нибудь про первое и всегда единственное чувство, а наш, русский, писатель тебе расскажет про мировые проблемы, неразрешаемые дилеммы, чувственные казусы. В итоге ощущаешь себя Ли Чжун-сю на свидании с Сунь Кэ-оу. Бр-р-р-р.
Что же остается делать?! Правильный ответ: небо. Или девятнадцать. Или вечность. Но лучше: любовь.
Надо любить, читать книжки, жить, пытаться сквозь толщу психологических и философских рассуждений рассмотреть себя. И ее, единственную.
А пока громко, по-русски, произнесем: «Слава русской литературе! Слава чань-буддизму!»
Пусть у нашего русского чувства все будет фэн-шуй.
В революционные годы многим казалось: новый социальный строй вызовет глубокие перемены в отношениях между полами, искоренит все человеческие несовершенства и даже изменит представление о красоте. Долой изнеженную хрупкость, долой купеческую пышность! Женщина и мужчина должны были стать в равной мере спортивными, здоровыми, сильными – как иначе коммунизм построишь? Известный сексолог И. С. Кон утверждает: «Советский тоталитаризм, как и всякий иной, был по своей сути мужской культурой». Доказательства этому легко найти в эпохе 1930-х годов, которая отличается «обилием обнаженной мужской плоти» – парады с участием полуобнаженных гимнастов, многочисленные скульптуры спортсменов, расцвет спортивной фотографии. Не построенный культовый Дворец Советов должны были украшать гигантские фигуры обнаженных мужчин, марширующих с развевающимися флагами в руках.
Исследователь отмечает: «В отличие от нацистского, в советском искусстве гениталии всегда закрыты, его телесный эталон больше напоминает унисекс. Но этот "унисекс", как в эстетике, так и в педагогике, был сильно маскулинизирован». Советское «равенство полов» молчаливо предполагало адаптацию женского тела к традиционному мужскому стандарту. Иначе не могло быть: все одинаково работают, все готовятся к обороне, никаких особых женских проблем и т. д. Это отразилось и на канонах изображения женщин в советском искусстве. Сегодня мы назвали бы знаменитую парковую «девушку с веслом» мужеподобной. Скульпторы и художники, изображая женщин, акцентировали внимание на широких плечах, выступающих мускулах, крепких руках и ногах. Равенство полов вело к их сходству. Взгляните на широкие улыбки, уверенные лица этих крестьянок и спортсменок – никакой женской робости, застенчивости, уступчивости. Эти труженицы словно говорят: «Будем как мужчины».
Однако все не так просто: «гипертрофия одних "маскулинных" ценностей (коллективизм, дисциплина, самоотверженность), – рассуждает И. С. Кон, – достигалась за счет атрофии других, не менее важных черт – энергии, инициативы, независимости и самостоятельности». Это, наряду с безотцовщиной послевоенных лет, превалированием женщин-учительниц в школе, обернулось подавлением мужского начала в нашей стране. Мальчики начали чувствовать себя подавленными и затерянными в бабьем царстве, тем более что женщины вокруг были все как на подбор – доминирующего типа, сильные, уверенные в своей правоте – ну, словом, воспитанные как мужчины.
Проблема «феминизации мужчин» и «маскулинизации женщин» появилась на страницах советской массовой прессы в 1970-х годах, начиная со статей И. С. Кона в «Литературной газете». С тех пор споры не затихают.
Немногочисленны варианты компенсации мужчинами своей слабой маскулинности: желание выглядеть сильным и агрессивным мужиком, утверждение себя в пьянстве, драках, жестокости, практике социального и сексуального насилия.
Оборотная сторона покорности и покладистости в общественной жизни – жестокая тирания дома, в семье, по отношению к жене и детям.
Социальная пассивность и связанная с нею выученная беспомощность компенсировалась отказом от личной ответственности и бегством в беззаботный игровой мир вечного мальчишества. Такие мужчины навсегда отказываются от личной независимости, а вместе с нею – от ответственности, передоверяя социальную ответственность начальству, а семейную – жене.
В итоге недовольны оба пола. Женщины патетически вопрошают «Где найти настоящего мужчину?», а мужчины сетуют на исчезновение истинных женщин.
Русские кинематографические истории любви семидесятых – восьмидесятых годов XX века изобилуют образами непутевых мужчин и сильных женщин. Пьяницу-сантехника («Афоня») спасает любящая медсестра. Герой фильма «Полеты во сне и наяву» мыкается в поисках спасения. Немолодой безвольный переводчик мечется между двумя женщинами («Осенний марафон»). Персонаж, сыгранный Виталием Соломиным в «Зимней вишне», постоянно не оправдывает надежд своей возлюбленной.
В то же время никого не удивляет, что героини любят этих «неправильных» мужчин. Фильмы поздней советской эпохи в один голос воспевают иррациональность чувства. Любовь, показанная в этих кинолентах, неизменно усложняет жизнь. Чувство мятежно, оно не подчиняется никаким законам, прежде всего – законам логики, и потому вполне безобидные лав-стори казались в то время слегка диссидентскими. Подвыпивший романтик Женя Лукашин торжествует над практичным и серьезным женихом Ипполитом («Ирония судьбы»). Обаятельный и безответственный герой Виталия Соломина одерживал верх над положительным и обеспеченным иностранцем в исполнении Ивара Калныньша («Зимняя вишня»). Апогея эта тема достигает в «Забытой мелодии для флейты» Эльдара Рязанова. Влюбленность чиновника-героя в медсестру оборачивается бунтом против системы. Потому что любовь – территория свободы. Ну-ну...
Куда более прагматичен XXI век. Как бы ни хотелось самым восторженным мужчинам увидеть в современных русских девушках духовных наследниц Настасьи Филипповны, ничего не получится. Наши современницы перестали грезить о несбыточной любви, активно ищут земного счастья. А счастье, решили они, немыслимо без материального благополучия. Одни с мужским упорством овладели профессиями и начали зарабатывать деньги, другие занялась поиском состоятельных мужчин.
Бытовые тяготы, которые выпали на долю наших женщин в постперестроечное время, открытие границ, многочисленные международные конкурсы красоты заставили русскую женщину сменить приоритеты. Видя, какую тяжелую жизнь прожили их матери, девочки стали искать счастья в замужестве. Идеальными мужчинами им казались богатые русские и практически любые иностранцы. Гламурные журналы научили девушек манипулировать окружающими.
Образ жертвенной женщины вытесняется женщиной-игрушкой, женщиной-призом. Социологи отмечают, что образ красивой, успешной, образованной, белокожей россиянки позиционируется как товар, который-де не оценили на внутреннем рынке. Брачные агентства и сами женщины наперебой рассказывают о достоинствах русских невест. Стать содержанкой у богатого мужа – мечта многих россиянок, уставших от ежедневной борьбы за существование.
Тем не менее демографические исследования и социологические опросы свидетельствуют о понижении ценности брака как такового. Возраст вступления в брак повышается и у женщин, и у мужчин. Средний возраст российской невесты в первом браке, по самым последним оценкам, приближается к 24 годам – недавно он составлял 21 – 22 года. В Эстонии, Венгрии, Хорватии и Чехии этот показатель равен 25 годам. В западных странах «нормальный» возраст первого замужества составляет 26 – 28 лет и продолжает увеличиваться (в Швеции, к примеру, он преодолел 30-летнюю планку).
В России уходят в прошлое ранние браки, стимулированные добрачной незапланированной беременностью. Что касается внебрачных рождений, то если в 1980 году у матерей до 20 лет доля внебрачных рождений в общем числе рождений составляла 18,7 %, в 1990 году – 20,2 %, то в 2004 году – 47,3 %. Традиционное прикрытие добрачного «позора» скоропалительным браком получает все меньшее распространение.
Социологи фиксируют решительный отказ от традиционного отношения к замужеству как безальтернативному пути для успешной самореализации девушки. По результатам последних опросов, выходит, что «хорошая работа» более важна для ее будущего, чем «удачное замужество». Отдавая предпочтение либо удачному замужеству, либо хорошей работе, опрашиваемые могли исходить не только из ценностных соображений – как, к примеру, строить свою жизнь женщине, где себя реализовать. Многие руководствовались прагматическими мотивами – стратегией, которая сегодня приносит больший выигрыш. Однако, даже если дело только в прагматизме, то это еще больше убеждает нас, что патриархальные устои – представление об обязательности брака как социальной норме – разрушены почти до основания.
Стиль одежды большинства молодых русских женщин очень женствен, наводит на мысли о любви и чувственных радостях. Лишь некоторые наши соотечественницы носят одежду в стиле унисекс, как бы показывая всем видом, что готовы жить в мужском мире и общаться на равных. Эмансипация – роскошь не по карману русской женщине, которая находится в условиях жестокой борьбы за выживание. А красота, как говаривали герои Достоевского, – страшная и ужасная сила. Оружие. И сексапильность, и кокетство – тоже оружие. Красивую женщину лучше примут, реже обидят, чаще пожалеют, проявят больше внимания. Не может она в нашем суровом мире выглядеть как «свой парень».
Многих иностранцев приводит в недоумение: почему русская женщина всегда при полном макияже, на высоких каблуках, в соблазнительной одежде? Одни считают, что причиной является неуверенность в себе, другие – стремление привлечь мужчину. Женщина сигнализирует о том, что она принадлежит к слабому полу: «Смотрите, мол, я существо слабое, беззащитное, на тоненьких шпильках, я не создана для борьбы, будьте со мной помягче...» Многие дамы подтвердят, что этот прием прекрасно работает во многих ситуациях. Потому что настоящий сильный мужчина не станет сердиться на эфирное создание...
Финская журналистка Анна-Лена Лаурен пишет, что, работая в России, стала подчиняться местным правилам поведения и дресс-коду, а потому сменила спортивные туфли на женственные сапожки, куртку – на приталенное пальто и даже стала пользоваться макияжем. При этом она уверена, что ей все равно не стать такой красивой, как русские женщины.
Потому что наши, русские, не симулируют женственность – это их истинная сущность. А всякие там томные взгляды и длинные ногти – только внешние проявления, которые, можно допустить, делают зримой душу настоящей женщины.
А действительно ли так красивы наши русские женщины? Или это только один из многочисленных мифов о России?
Русская литература и живопись создали множество портретов славянских красавиц, полных и стройных, блондинок и брюнеток. Белая кожа, румяные щеки, черные брови, толстая и длинная коса – главные признаки женской красоты в фольклоре.
По русским эстетическим канонам XVI – XVII веков красота женщины в немалой степени состояла из дородности. Для того чтобы поправиться, представительницы слабого пола натощак выпивали водки. По словам Костомарова, русские мужчины любили женщин с длинными ушами, поэтому некоторые из них вытягивали себе уши специально.
Посмотрим на русских женщин глазами иностранцев. Иоганн Корб в XVII веке писал: «Женщины в Московии имеют рост стройный и лицо красивое, но врожденную красоту свою искажают излишними румянами; стан у них также не всегда так соразмерен и хорош, как у прочих европеянок, потому что женщины в Московии носят широкое платье, и их тело, нигде не стесняясь убором, разрастается как попало».
Адам Олеарий отмечает, что женщины среднего роста, в общем, красиво сложены, нежны лицом и телом. С ним соглашается и Петр Петрей де Ерлезунда, причем в его описании явно можно почувствовать восхищение русской женщиной, ее красотой: «Что касается женщин, они чрезвычайно красивы и белы лицом, очень стройны, имеют небольшие груди, большие черные глаза, нежные руки и тонкие пальцы». Несколько иную точку зрения высказывает Яков Рейтенфельс: «Внешний вид женщин несколько более изящен (чем мужчин), но лицо у них круглое, губы выдаются вперед...» Затем он все-таки добавляет со снисхождением: «Хотя не могу отрицать того, что и у русских встречаются свои Венеры».
В чем точно у мужчин – наблюдателей прошлого – не было разногласий, так это в том, что русские женщины злоупотребляли косметикой. Об этом пишет Костомаров: «Женщины, сами по себе красивые, белились и румянились до того, что совершенно изменяли выражение своего лица и походили на размалеванных кукол». Вот что говорил по этому поводу в XVII веке голштинец Адам Олеарий: «В городах женщины румянятся и белятся, притом так грубо и заметно, что кажется, будто кто-нибудь пригорошнею муки провел по лицу их и кистью выкрасил щеки в красную краску. Они чернят также, а иногда окрашивают в коричневый цвет брови и ресницы».
Нельзя сказать, что европейки вовсе не пользовались косметикой, но они делали это так искусно по сравнению с русскими женщинами, что европейские мужчины не замечали белил и красок на лицах своих жен. Вдвойне удивляло иностранцев, то, что русские женщины пользовались косметикой не тайно от своих мужей, а наоборот, «едва ли не самый беднейший во всей земле мужчина покупает жене румяна и краски», пишет Костомаров. На Руси считалось вполне обыденным, когда муж ехал на базар, чтобы купить своей дражайшей половине белила, мази, притирания. По свидетельствам некоторых иностранных путешественников, необычным было как раз неупотребление русскими женщинами косметики. Даже если женщина от природы красивее, чем после нанесения румян, она должна была краситься по моде, чтобы вид естественной красоты не затмевал искусственной и чтобы не подвергнуться насмешкам.
Со слов Олеария Костомаров приводит такой случай: «При Михаиле Федоровиче одна русская боярыня, княгиня Черкасская, красивая собою, не хотела румяниться, так тогдашнее общество издевалось над нею; так силен был обычай; а между тем церковь его не оправдывала, и в 1661 году новгородский митрополит запрещал пускать в церковь набеленных женщин».
Подтверждение этому случаю находим у Якова Рейтенфельса: «Обыкновение румяниться считается, в силу привычки, столь необходимым, что женщину, не пожелавшую покрасить свое лицо, сочли бы за надменную и стремящуюся отличиться перед другими, ибо она-де дерзко считает себя достаточно красивою и нарядною и без краски и искусственных прикрас».
Англичанин Джайлс Флетчер дает свое объяснение чрезмерному употреблению косметики русскими женщинами; он полагает, что женщины, белясь и румянясь, стараются скрыть таким образом дурной цвет лица, который приобретают из-за жарко натопленных печей в помещениях и из-за мороза. Очевидно, англичанин не знал, что от мороза бывает здоровый румянец.
А мужья, пишет Флетчер, радуются, что из страшных женщин они превращаются в красивые куклы. От краски морщится кожа, и они становятся еще безобразнее, когда ее смоют. Так же объясняет факт и английский поэт Турбервилль, упоминая о том, что женщины красят закопченную, смуглую кожу. Рейтенфельс отмечает, что русские женщины, приближаясь к старости, имеют лица, изборожденные морщинами, потому что всю жизнь неумеренно пользовались косметикой.
Самый радикальный пример того, как красились русские женщины, приводит швед Петр Петрей де Ерлезунда. Он пишет, что женщины не только лицо, но и глаза, шею и руки красят разными красками, белою, красною, синею и темною: черные ресницы делают белыми, белые опять черными или темными, и проводят линии так грубо и толсто, что всякий это заметит. С точки зрения европейца, это настоящее варварство. Отметим, кстати, что и сегодня наши соотечественницы интенсивнее пользуются макияжем, чем их западные сестры.
Что шокировало иностранцев более всего в русской моде, так это обычай чернить зубы. Придворный медик Коллинз объяснял это тем, что от нехватки витаминов и кальция зубы теряли белизну и женщины пытались вернуть ее ртутными препаратами. Через какое-то время портились зубы – и здоровье в целом. Вот тогда все зубы решительно натирались каким-то черным веществом, чтобы придать им одинаковый вид. Правда, эта мода продержалась не более пятидесяти лет, чуть захватив часть XVIII века.
В XVIII веке образованные русские женщины начинают одеваться по-европейски, затягивать талию. Все же нередко русские предпочитают пышнотелых женщин – вот, например, лесковские герои: «...Любим, чтобы женщина стояла не на долгих ножках, да на крепоньких, чтоб она не путалась, а как шарок всюду каталась и поспевала ...» Да и Кустодиев создал целую галерею русских Венер, чьи прелести поистине необозримы.
Мода на тот или иной тип внешности колебалась. Сама по себе она может немало рассказать об умонастроениях общества. Говорят, обладательницы узких бедер и мальчишеской фигуры пользуются большим успехом в эпохи кризисов, ширококостные – во времена стабильности. Так бессознательно выражается желание или нежелание мужчин обзаводиться семьей и детишками. Заметим, что социалистическое и нацистское искусство предпочитало изображать крепко сбитых женщин, которые должны были рожать славных солдат.
Сегодня наши молодые соотечественницы любой ценой стремятся обрести не только стройность, нет – даже худобу. Любая купчиха XIX века только плечами бы пожала. Ведь еще сто лет назад могла считаться комплиментом фраза: «А вы пополнели, похорошели!» Впрочем, не будем обобщать. Настасья Филипповна, самая знаменитая красавица Достоевского, худощава. Хотя это и не говорит о вкусах самого Достоевского. В письмах он постоянно советует своей жене пополнеть.
Вот мнение француза Жана Арсена Франсуа Ансело (XIX век): «Привыкнув к особенному складу их лиц, начинаешь находить определенное очарование в живости черт, остроте взгляда, разнообразии выражения. Пестрота ярких цветов и украшений их национального костюма очень живописна, однако эта одежда лишает женщин природной грации и элегантности, так как по варварскому обычаю талия поднята к подмышкам». Маркизу де Кюстину также довелось видеть среди простонародья «несколько женских лиц совершенной красоты». Он особенно отмечает «прелестные, почти античные линии рта». Взыскательного маркиза также огорчает одежда, которая отмечена «полным отсутствием кокетства».
С тех пор славянки, судя по всему, заметно похорошели. Восторгам современных западных мужчин нет пределов. Впрочем, уже вскоре после революции 1917 года многие европейцы имели возможность любоваться русскими красавицами. Дворянки, представительницы особой аристократической породы, работали «манекенами» на европейских показах мод. Именно тогда на Западе в полной мере оценили русскую красоту.
Французский писатель Фредерик Бегбедер в романе «Идеаль» пишет: «Русская красота не сводится к литературе и лесам, основной ее параметр – женщины. Американки слишком здоровые, француженки слишком капризные, немки слишком спортивные, японки слишком покорные, итальянки слишком ревнивые, англичанки слишком пьющие. Остаются русские. Весь мир наслышан о властирусских женщин; именно поэтому им отказывают в визах. Женщины всех национальностей ненавидят их, потому что красота несправедлива, а против несправедливости следует бороться».
Иностранцы выделяют красоту как наиболее значимую характеристику русской женщины. Мы слышим и читаем такие высказывания: «Русские женщины даже не просто красивы, они безумно красивы, настолько красивы, что словами это не объяснишь», «Я часто езжу по Европе, видел много симпатичных женщин, но теперь я понимаю, что такие, потрясающе обаятельные и женственные, есть только в России». Красота раскрывается через привлекательность, обаяние, очарование, сексуальность, изысканность, элегантность. Очень значимой оказывается женственность: «Русские женщины красятся и держатся более женственно, чем швейцарские». Отмечается, что русские женщины следят за собой, подчеркивают одеждой свою привлекательность. Часто говорится о красоте глаз, причем в самых разных контекстах: «У них необычайно красивые глаза» и «Они же там все ведьмы! У нее и глаза, наверное, зеленые и сверкают! Она тебя заколдует и обдерет как липку».
Возникает правомерный вопрос: почему наши женщины, затюканные непростым бытом, блистают красой ярче, чем их западные сестры? Современные писатели и журналисты находят весьма остроумные объяснения. Одна из причин может заключаться в том, что в России не было... охоты на ведьм. На протяжении веков наиболее красивых и сексапильных женщин в Европе планомерно уничтожали по обвинению в колдовстве. Таким образом, там был непоправимо испорчен женский генофонд. Ну а в России, само собой, мужской. Войны, революции, пьянство, знаете ли.
Иностранцы, прибывшие из стран, где женщины высших сословий были хорошо образованы, пользовались личной свободой, всеобщим уважением и носили декольтированные платья, немало удивлялись патриархальному укладу русской семейной жизни XVI – XVII веков.
Странным и возмутительным казалось иноземцам подневольное положение необразованных, спрятанных от чужих глаз и потому полудиких женщин. Европейцев, для которых галантность была нормой, смущало грубое и суровое отношение русских к своим женам. Тем не менее, осуждая жестокость и безнравственность русских мужчин, иностранные гости отмечали, что русские женщины не менее распутны, чем их мужья, и часто за жестокое к себе отношение отплачивают прелюбодеянием.
Иностранные авторы обращают повышенное внимание на развратное поведение русских женщин. Вот что написал по этому поводу Петрей: «Они наглы, сладострастны и не опускают ни малейшего к тому случая, только бы он представился, даже часто раздражают мужей к Венериной потехе с ними, а особливо иностранцев, к которым очень неравнодушны». Об особом расположении к иностранцам писал и Я. Рейтенфельс.
Необычайно безнравственной казалась иностранцам привычка русских (и женщин, и мужчин) выбегать из бани совершенно голыми, не стесняясь друг друга. Олеарий рассказывает: «Мы сами несколько раз видели в Москве, как мужчины и женщины выходили прохладиться из простых бань и голые, как их Бог создал, подходили к нам и обращались к нашей молодежи на ломаном немецком языке с безнравственными речами». Австрийский дипломат с нескрываемым ужасом пишет о том, что женщины и мужчины входили и выходили из бань через одну и ту же дверь, а женщины иногда выходили без стеснения голые поговорить со своими мужьями. Он же с чужих слов рассказывает, что немецкий солдат видел в Астрахани женщин, купающихся без стыда голыми в Волге. А одна начала тонуть и не постыдилась позвать на помощь!
Живописуя русские нравы, Адам Олеарий описывает следующий случай: в Нижнем Новгороде пьяная женщина вышла из кабака, упала на улице и заснула. Другой пьяный русский, проходя мимо и увидев женщину, которая лежала оголенная, распалился распутною страстью и прилег к ней, не глядя на то, что это было среди дня и на людной улице. Далее австриец приводит еще один пример пьянства: «Женщины не считают для себя стыдом напиваться и падать рядом с мужчинами. В Нарве я из моего места остановки видел много забавного в этом отношении. Несколько русских женщин как-то пришли на пиршество к своим мужьям, присели вместе с ними и здорово вместе выпивали. Когда, достаточно напившись, мужчины захотели идти домой, женщины воспротивились этому, и хотя им и были за это даны пощечины, все-таки не удалось их побудить встать. Когда теперь, наконец, мужчины упали на землю и заснули, то женщины сели верхом на мужчин и до тех пор угощали друг друга водкою, пока и сами не напились мертвецки».
Можно ли доверять подобным свидетельствам? Не совсем. Олеарий, к примеру, противоречит сам себе. Если русские женщины были такими затворницами, то как они могли ходить в кабак или на пиршество? Значит, запирали не всех или не очень крепко. Однако многочисленным фактам женского пьянства приходится верить. Историк Н. Л. Пушкарева пишет: «Причиной обыденности женского пьянства XVI – XVII вв. была сохраняющаяся скудость духовной жизни женщин, безрадостность досуга, безысходность жизни с нелюбимыми, тяжесть повседневного труда». Пьянству всегда можно отыскать множество причин...
Русские женщины, как известно, в XVII веке носили высокие каблуки. Своеобразное объяснение этому дает Я. Рейтенфельс, он считает, что единственной целью их ношения является удержание чересчур бесстыдных и безрассудных женщин от бесполезного праздношатания. Наш век доказывает, что высокий каблук – праздношатанию не помеха.
Знаменитый Казанова завел себе в России наложницу – юную крестьянку, которую называл Заирой. Его, конечно, удивляло, что в России можно купить живого человека. «А если она не захочет со мной пойти? Не захочет мне повиноваться?» – «Что значит – не захочет? – столь же недоуменно отвечали ему. – Это ваша собственность».
Девушка была красавицей и почти совершенством. «Если бы не ее приводящая в отчаянье ревность, не ее слепая вера в неопровержимость гаданья на картах, которым она занималась по десять раз на дню, Заира была бы совершенством, и мне никогда бы не пришла в голову мысль расстаться с нею», – признавался сердцеед.
Горячий венесуэлец Франсиско Миранда писал: «Слуга привел мне русскую девушку-швею, которая показала себя в постели настоящей чертовкой и в пылкости не уступит андалузкам. За ночь я трижды убеждался в этом». Вообще, в путевых записках иностранцев назывались отдельные местности, жительницы которых отличались легким поведением, например Валдай, располагавшийся на пути из Петербурга в Москву. Посещения Валдая путешественники ожидали с трепетом. Насколько страстными были порядочные русские женщины – история умалчивает. В женских мемуарах об этой стороне жизни не сказано ни слова. Секс был табуированной темой.
Советская действительность породила новые мифы о русском темпераменте. Советская женщина из анекдота во время секса думает о том, что пора белить потолок. Еще один анекдот (рассказанный Малькольмом Брэдбери в «Обменных курсах») сообщает, что русская после любовных объятий говорит: «Ты внес большой вклад». Все эти истории были подтверждены телевизионным заявлением одной нашей гражданки: «В СССР секса нет». Весь мир здорово повеселился.
В СССР возник образ бесполой советской женщины-руководителя, квадратной, закованной в уродливый деловой костюм, круглосуточно погруженной в работу. Такой, как главная героиня «Служебного романа», до ее любовного преображения. Появился термин «партбаба». Но грянула эпоха сексуального раскрепощения, и наши женщины принялись доказывать всему миру, что по этой самой части они дадут фору кому угодно...
Стереотип советской женщины – мрачная, неулыбчивая, бесформенная туча, в серой или черной, наглухо застегнутой одежде, – сменился современным – соблазнительная блондинка в короткой юбочке, женственная, пылкая и любвеобильная. Сегодня русских женщин снова обвиняют в безнравственности. У русских проституток за рубежом появилось даже общее прозвище – их всех зовут «наташами».
Итак, на трудных виражах нашей исторической судьбы русскую женщину швыряет из крайности в крайность. То бесстыдницы – то целомудренные, то асексуальные и мужеподобные – то само воплощение легкомыслия. Быть может, это попытки найти себя в стремительно меняющейся жизни? Или женская инстинктивная цепкость, заставляющая приспособиться, чтобы выжить?
Мир и время заставляют человека, а особенно женщину, переучиваться, смотреть на себя глазами рекламы. Современная женщина часто воспринимает повседневную жизнь как рутинную обязанность, которую необходимо исполнить, – обязанность столь же обыденную, как замена закончившегося рулона туалетной бумаги новым. Лишь из рекламных роликов она узнает о мире, полном красивых безупречных парочек с одинаковыми белозубыми улыбками. Глянцевые журналы уверяют ее, что она отчаянно нуждается в потоках любви и чувственности. Женщина верит и не верит – то лезет из кожи вон, чтобы добиться этого, то, в зависимости от обстоятельств, пытается уклониться от чрезмерно обременительной привязанности.
Кроме того, современная русская женщина пробивается наверх с помощью тех разновидностей бизнеса (рекламные агентства, еженедельные журналы, крупные рестораны), что слывут нестабильными и требующими слишком больших затрат эмоциональной и нервной энергии. Женщина, которая выбрала эту стезю, собранна, старательна (особенно в первое время), достаточно скромна, способна внушить окружающим чувство уверенности и надежности; больше того, она знает, что эти качества делают ее весьма привлекательной. В своих действиях она решительна и изобретательна, разнообразна и инициативна.
Не удивительно, что, когда такая женщина начинает ходить на свидания, все кавалеры оказываются слишком инфантильными и слабыми, и она расстается с ними без сожаления. Ей нужна красота и независимость, чтобы скрыть свое разочарование в жизни.
Здесь, понятное дело, речь идет не о языковом барьере. Пол Гринберг в романе «Оставляя Катю» пишет о разнице в мировоззрении американского жениха и русской невесты. У Кати – нетерпимость, критическое отношение к чужим недостаткам, поиски духовного центра в жизни. Дэниэл толерантен, терпим, погружен в заботы, озабочен денежными проблемами. В общем, «вода и пламень, стихи и проза, лед и камень». Но это еще что!
На одном из форумов прозвучал крик души попавшего впросак американского мужа. Оказывается, русские женщины могут быть расточительными, требовательными, меркантильными. Итак, американец привез русскую жену в Штаты, и 30 дней все было хорошо. А потом... «Ей все не нравится. В прошлую среду она смотрела телевизионный аукцион ювелирных украшений и увидела жемчужные сережки, которые ей понравились. Она сказала, что хочет, чтобы я ей их купил. Я ответил, что хорошо, но на Рождество. Она встала с дивана, скрестила руки на груди и сказала: "Не на Рождество, а сейчас!" Я попытался ей объяснить, что люди не всегда могут иметь немедленно все, что они желают. Она взорвалась, и, сильно хлопнув дверью, скрылась в спальне». Поздно, ох, поздно заморские женихи понимают, что русских женщин часто выталкивает за рубеж мечта о богатстве, наивная провинциальная уверенность: «У иностранцев денег куры не клюют».
Журнал «Time out» поясняет ситуацию: «В кинематографе славянская женщина – это сложный коктейль из предательства, хитрости и нежности. Правда, в американском кино она часто перевоспитывается в процессе любви к большому белому мужчине. Сейчас таких иллюзий, увы, нет. Русская женщина в современной европейской транскрипции – еще более хищная, еще более хамская, всегда использующая мужчину как средство личного обогащения».
Удивительно, но после распада браков с русскими женщинами и обретения печального опыта очарованные иностранцы все равно ищут русскую: «Это как неизлечимая болезнь, я не могу ее забыть»; «Русские так красивы!»; «Когда я вижу русскую, мое кровяное давление зашкаливает!»; «Я не могу избавиться от этого наваждения!» Психологи комментируют данный феномен следующим образом: «Иностранцы "подсаживаются", если использовать терминологию наркоманов, на иглу ярких и тотальных образов, стимулируемых поведением сильных, неистовых людей из России».
Как бы там ни было, статистика по разводам американцев с русскими очень высокая. «Она не хочет учиться», «Она ленива, расточительна», «Она мало уделяет внимания семье, а занята все больше собой», «Она постоянно висит на телефоне, разговаривая со своей мамой или с подругой» – вот на что жалуются американские мужья. Легко представить обиды противоположной стороны, знакомые до боли: «Он меня достал своими претензиями. Весь дом на мне!», «Он патологически жаден, считает каждый пенс!»
Между тем, по мнению русских женщин, у западных мужчин есть свои странности. Им хочется иметь «пространство вокруг себя». По-английски это обозначается словом space. Еще у американцев есть такое емкое понятие как privacy. К сожалению, перевод «уединенность» не совсем точно отражает смысл этого слова. Ведь речь идет не о том, что человек хочет быть один. Речь идет о том, что человеку иногда необходимо «немного личного пространства вокруг себя». Есть у каждого область в жизни – только его и больше ничья. Русским это не всегда понятно, в их душах куда больше стихийного коллективизма. Они обрушивают на супруга тонны любви и внимания, пока тот не начинает чувствовать себя затравленным. Это становится причиной ссор и даже трагедий. Тогда как нужно просто понять и принять право другого быть другим. Индивидуалистом. Индивидуумом. Индивидуальностью.
Быть может, там, за границей, чувствуют, что русская женщина чуть более «архаична», чем западная. У нее осталось больше пиетета перед мужчиной, больше оглядки на мнение соседей. Эти качества могут вызывать и восхищение, и отторжение. Непохожесть иногда является плюсом: иностранцы с восторгом отмечают исключительность русской женщины, ее загадочность и непредсказуемость. Западные мужчины единодушны: «Современные русские женщины самым непостижимым образом умеют сочетать в себе славянскую загадочность и европейскую изысканность».
Несколько особняком стоят отзывы, отмечающие усиливающуюся эмансипированность наших дам: «"Милые, трогательные, жертвенные создания" оказывались весьма энергичными, деловыми и боевитыми, жестко пресекающими посягательства на свои права»; «Русские женщины независимы, они не подчиняются традиционным социальным, поведенческим и половым нормам».
Приятно сознавать, что, в целом, отношение к русским женщинам весьма позитивное, хотя и неоднозначное. Наиболее положительные отклики идут со стороны американцев и японцев, менее восторженные – со стороны французов и итальянцев, а немцы настроены наиболее негативно.
Русские женщины научились пленять весь мир своей красотой. Ах, если бы душу было так легко привести в порядок, как тело! Каждая представительница слабого пола знает упражнения для тонкой талии и стройных бедер, и нет готовых рецептов для достижения благонравия, деликатности, чуткости и доброты.
Как вы думаете, какое качество русских мужчин больше всего поражает женщину, приехавшую с Запада? Не угадаете ни за что. Это галантность. Так уверяет финка Анна-Лена Лаурен. Идеи сексизма и политкорректности изменили мужские традиции. Западные мужчины давно отвыкли платить за женщину в ресторане или помогать ей нести тяжести. Счет – на всех поровну, тяжести – тоже. Конечно, есть и в нашем Отечестве мужчины, поступающие сходным образом, но к таким накрепко приклеивается словечко «хам», о них говорят: «Я его за мужчину не считаю», а вот на благословенном Западе это считают нормой.
Впрочем, западные женщины своих мужчин воспитали сами. Теперь пожинают плоды борьбы за равноправие. Не целуйте, дескать, мне руки, это меня унижает. Вы что думаете, я сама не в состоянии заплатить по счету или поднять чемодан? Вот и доигрались. Наши, пожалуй, тоньше. Давно поняли, что равноправие женщинам не на руку.
Тем не менее иностранки не склонны идеализировать русского мужчину. Представления о нем обросли осуждающими оценками. Вот наиболее распространенный набор стереотипов: русские мужчины не умеют одеваться и следить за собой, они грубы, а иногда и жестоки, бьют женщин, пьют, любят конфликты и драки, к тому же отличаются эгоизмом и высокомерием. Многие из этих мифов поддерживаются телевидением, рассказывающим о буднях русской мафии. И наконец, убойный аргумент: «Были бы русские мужчины хорошими, их женщины не бежали бы за границу...»
Писатель Дмитрий Быков, начитавшись современной русской женской прозы, сравнивает спор между полами с отношениями России и Запада: «Женский дискурс относительно мужчин в общих чертах копирует западное мнение о русских. Вы, то есть мы, грязны и неряшливы, одышливы и отечны, к пятнадцати у нас прыщи, к тридцати – брюшко, к сорока – импотенция, и все время рога».
Примеры можно найти в гламурной литературе: «Книга Собчак и Робски о том, как окольцевать миллионера, почти ничем не отличается от книг Тэтчер и Бжезинского о том, как управляться с Россией: их диктовала смесь брезгливости, презрения и зависти».
Самое обидное, по мнению Дмитрия Быкова, что мужчины-писатели практически ничего не могут возразить: «В отношениях полов царит ничем не скованная агрессия с женской стороны и полная импотенция с мужской. То есть они, получается, во всем правы».
Выводы Быкова огорчительны: «Проблема, однако, в том, что Россия без Запада кое-как способна обходиться, а вот мужчины без женщин, как выясняется, никак». Утешить мужчин можно лишь тем, что и женщины, как бы ни бранились, без них тоже не обойдутся.
Достаточно показательно, что идеал мужчины выражается сегодня исключительно иностранными словами «джентльмен» и «рыцарь». Что касается тенденций во взаимоотношениях супругов, то, в общем-то, все обстоит не так плохо: сегодня каждый второй россиянин считает, что работу по дому должны выполнять оба супруга в равной степени, а 54 % россиян считает, что у женщин есть такое же право на досуг, как и у мужчин. Тем не менее эти же цифры показывают, что в нашей стране достаточно желающих лишить женщину досуга и взвалить на нее всю работу по дому.
Пессимизм внушает и то, что, по оценкам исследователей, до сих пор в России нет традиции компромисса и терпимости. В этом смысле жизнь идет по «Домострою», где терпимость и компромисс, вплоть до слепого подчинения, должна проявлять только одна сторона.
Веками училась русская женщина терпеть, прощать, понимать. Но проникли с Запада тлетворные эгоистические веяния, и захотелось ей пожить в свое удовольствие... Вместо любовного подвига начала нравиться предсказуемость.
Что же проще? Воспитать и переделать мужчину-соотечественника или ехать искать джентльменов в другие края? У каждой женщины свой ответ...
Называть женщин «слабым полом» в России несправедливо, как нигде более. Superwoman – таким термином современную русскую женщину характеризует К. Мэтьюз. Подтверждает это мнение исследование «Представления россиян о русской и немецкой женщинах (по материалам ассоциативного эксперимента)». Результаты достаточно показательны.
Как и следовало ожидать, русская женщина оценивается информантами обоего пола значительно выше, чем русский мужчина. Русский мужчина оценивается женщинами ниже, чем мужчинами. Респонденты во многих случаях затруднялись определить типичные черты русского мужчины. При идентификации типичных черт русской женщины таких трудностей отмечено не было.
Русская женщина характеризуется не только более положительно, но и более подробно. В ее характеристиках просматривается образ женщины-богатырки, не утратившей, однако, своей женственности и материнских черт. Не было отмечено отрицательных черт, стереотипно приписываемых женщинам, – глупости, сварливости, болтливости. Напротив, реакция умная является одной из наиболее частотных.
Среди качеств, которые можно отнести скорее к отрицательным, обнаружились импульсивность, перегруженность, безропотность. Русские женщины считают, что они слишком много работают и мало ценят себя, отличаются отсутствием здорового эгоизма. Среди мужских анкет лишь в одной были отмечены отрицательные женские качества: коварство и своенравие.
Все информанты, независимо от пола, ассоциируют образ русской женщины с терпением, добротой, трудолюбием, красотой, любовью (в первую очередь материнской) и самоотверженностью. Респондентки обращают внимание на высокую активность, решительность, энергию и целеустремленность русской женщины. Респонденты отмечают хозяйственность и материнство, верность, отзывчивость, способность к сочувствию, эмоциональную теплоту.
О внешности говорят менее развернуто. Наиболее частое слово здесь – красивая. Как правило, отмечаются крупные размеры: округлые формы, дородная, высокая, статная.
Русская женщина иногда ассоциируется с крестьянкой. Портреты русского мужчины – Иванушка-дурачок, Иван Грозный, Обломов. Диапазон велик!
Характеристики русского мужчины женщинами и мужчинами обнаруживают большее количество отрицательных или половинчатых оценок, к примеру: умный, но ленивый. Наиболее частные реакции женщин на выражение русский мужчина: пьяница, добрый, широкая натура, сильный. Отмечается также в разной форме отсутствие трудолюбия.
Русский мужчина вызывает больше положительных ассоциаций у мужчин: умный, широкая натура, душевный, добрый. Отмечаются сила, прямота, отсутствие меркантильности, самопожертвование, находчивость, умение действовать в критической ситуации.
Выводы отражают парадокс русской жизни: в русском языковом сознании женственность ассоциируется не со слабостью, а с силой, решительностью и выносливостью. Образ русской женщины рифмуется с силой опосредованно – через описание ее внешности. В ней сочетаются сила и внешняя привлекательность, то есть своего рода мужественная женственность.
Русские мужчины высоко оценивают русских женщин, делая акцент не столько на внешности, сколько на личностных качествах. В массовом сознании русский мужчина предстает как человек прежде всего приверженный пагубной страсти – пьянству, то есть слабый, безвольный. Слово пьяница оказалось в женском ассоциативном поле наиболее частотным, а также нередким в мужских ответах. Мужчины оценивают себя выше, чем их оценивают женщины, однако ниже, чем они сами характеризуют женщин.
Как тут не вспомнить пушкинскую «Историю села Горюхина»: «Женщины сверх домашних работ разделяют с мужчинами большую часть их трудов; и не уступят им в отважности, редкая из них боится старосты. Они составляют мощную общественную стражу, неусыпно бодрствующую на барском дворе, и называются копейщицами (от словенского слова копье). Главная обязанность копейщиц как можно чаще бить камнем в чугунную доску и тем устрашать злоумышление. Они столь же целомудренны, как и прекрасны, на покушения дерзновенного отвечают сурово и выразительно».
А теперь Некрасов. Да, да, тот самый фрагмент о женщинах в русских селеньях.
Вот вам и сердобольная русская баба!
Сильные русские женщины нередки в России. Особенно в XVIII веке, когда друг друга на троне сменяли царицы. Казанова, посетив Россию, не без удивления пишет: «Княгиня Дашкова состоит теперь президентом Петербургской академии наук. Кажется, что Россия есть страна, где полы перепутались; женщины управляют, женщины председательствуют в ученых обществах, женщины участвуют в администрации и в дипломатии. Недостает лишь одного этой стране, одной лишь привилегии этим красавицам: быть во главе войска».
Разумеется, женская сила выступает под видом слабости. На словах мужчина – главный. Такова русская традиция. Все приличия соблюдены. Каков идеал «доброй жены»? Как в «Домострое»: «Жены мужей спрашивают о всяком благочинии, как душу спасти, и Богу, и мужу угодить, и дом свой хорошо строить, и во всем мужу покоряться, а что он накажет, то с любовью и со страхом внимать и творить». С виду – все именно так. Или почти так. А на деле...
Есть у русских женщин и «ахиллесова пята» – они... не самодостаточны! Как бы низко не падал престиж брака, какую бы сногсшибательную карьеру не удалось сделать женщине, она в глубине души считает себя неполноценной без мужа, и больше всего боится вообще остаться без мужчины, хотя бы плохонького. Лозунг «для женщины семья – главное» засел у русских в подсознании. У нас нету английского слова «сингл» – «один» не в смысле «одинокий», а в смысле «самодостаточный», «самостоятельный». «Одна» – значит, «невостребованная» или, чего доброго, «брошенная».
До сих пор замужество является критерием женского успеха в России, быть одинокой – некрасиво и стыдно, гораздо хуже, чем ездить зимой на самокате. Даже это люди поймут, но великодушие окружающих не распространяется на ту, которой не досталось мужчины.
Кинорежиссер Иван Дыховичный свидетельствует: «Для меня всю суть истинной русской женщины отображает слово "душечка"». Режиссер вспоминает рассказ Чехова, героиня которого относится к каждому своему мужчине с нежностью и абсолютной преданностью. Особенность таких женщин в том, что они «подчиняются мужчинам и при этом... никогда не подчиняются». Между прочим, женщинам не так уж приятно быть главными в семье. Не от хорошей жизни взяли они в руки бразды правления. И хотели бы они подчиниться, да нет такой возможности. Если и осталось в наших женщинах что-то наивное, трепетное, чаемое, так это надежда, что мужчина – это «опора», «сильное плечо». Наивное, трепетное, чаемое... А именно на нее, женщину, опираются.
А от знаменитых литературных героинь досталось русской женщине умение быть сильной, по-женски скрывая этот свой талант. Интеллект, кстати, тоже лучше не демонстрировать. Этак можно мужчине комплекс неполноценности внушить. А он не простит. Лучше быть просто красивой. И смиренной. С виду. Женщиной.
О ЧЕЛОВЕКЕ, КОТОРЫЙ ДАЛ ПОСЛЕДНИЙ ШАНС НАШЕЙ ГЕТЕРОСЕКСУАЛЬНОСТИ
Пушкина следовало бы внести в школьную программу в качестве обязательного предмета. Ну хотя бы в курсе литературы. Говорят, Пушкина проходят в школе. Верится с трудом.
Есть имена и слова, которые непереводимы на темы, идеи. Они даже не настроения. Не ощущения. Это как работа инстинктов. Пушкина нужно читать в Пскове, Питере, Флоренции, зоопарке и тогда станет многое понятно. Это как ловля друг у друга блох объединяет стаю шимпанзе, так Пушкин стал бы связующим звеном людей и пространств.
Люди делали бы друг другу добро уже хотя бы тем, что меньше желали бы зла.
Пушкин – ах, какой подарок богов, какая победа над серой действительностью, над угрюмостью, над рутиной!
Кстати, читатель, не обращал ты внимания на то, что если извлечь квадратный корень из пушкинской строфы, то каждое извлеченное в строфе слово в итоге составляет стихотворение «Я вас любил»! Если, конечно, учитывать скорость ветра. Это супер, согласись! Так высоко.
Возвратимся на землю. Русскую землю.
Пушкин был первым санитарным врачом российских сердец. Своим словом отвращал и вдохновлял.
Без Пушкина в своей любви мы выясняем опенки различия между мутотенью и невостребованностью. И ждем хорошего настроения у удачи: вдруг подушка зевнет, а простыня подскажет рифму.
Именно Пушкин первым показал, что только творчество. Только творчество.
Только творчество. Только творчество. Только творчество. Только творчество. Только творчество. И еще миллиард раз творчество может спасти человека. И любовь.
Смерть Пушкина – самая большая рана русской культуры... Стоп: хватит цитировать хрестоматию... Это самая большая потеря каждого из нас. Увечье. Увечье всегда служило признаком развенчания. В кельтской традиции король лишался права на трон, если терял в битве руку. Умер Пушкин, учебник поставил запятую и сказал: на смену пришел Лермонтов. Читатель, на смену никто не пришел. Дальше – медведи, черная икра и кафешантанные цыгане.
Знаешь, что случилось, когда умер Пушкин? О нет, только не про солнце поэзии!.. Не нужно... Просто русская культура потеряла свою Шехерезаду и теперь не знает, что делать с тысячью и одной ночью. Вот что случилось.
Пришли иные сказочники. Со стилизацией. С эпосом. С психологизмом. С суггестивностью. Со всей прочей хренью пришли.
А Пушкин взял и умер.
Знаешь, читатель. Пушкин умирает каждый день. В тебе. Во мне.
Пушкин умирает каждый день от невостребованности. Каждый день умирает Пушкин, именно каждый день, потому что мы не хотим его читать, нам лень, – и все мы одиноки.
Скоро настанет день, когда о Пушкине можно будет справиться только в «Словаре юного токаря».
Нам всем нужен Пушкин, новая его концепция, которая отличается от хрестоматии. Вот он, Пушкин: рост сто девяносто девять см, сто один килограмм крепкой мускулатуры – впечатление восхитительное и угрожающее. Вот! Вот он Пушкин. Он удобно расположился в кресле, этакий красивый, здоровенный плохой парень, молчаливый, со шрамами, не собирающийся ни с кем откровенничать, он не будет выпускать погулять своего внутреннего ребенка перед быдлом. Улыбается он дружелюбно. Спокоен. И в морду может дать.
Он подходит к каждому из нас и произносит отнюдь не четырехстопным ямбом:
– Наконец-то я понял, на что годится журнал «Вопросы литературы» – бить комаров...
Я санкционировал доступ счастья к твоей реальности. Я за тобой наблюдаю, русский...
Да. Я даю еще один шанс твоей гетеросексуальности...
Никто не должен быть одиноким. Особенно если это означает быть обреченным вести существование вечно недовольного придурка...
Парень, ты не хочешь вспоминать о прошлом. Молодец, несчастный, проблема в том, что прошлое очень хочет, чтобы ты о нем помнил...
Парень XXI столетия, почему ты мрачный тормоз?! Переспал или недоспал? Кстати, с кем?..
Не пей. Единственная разница между наркотой и алкоголем состоит в том, что от бухла краснеешь, от иглы зеленеешь. Одно превращает тебя в кошмар, другое – в кошмарную шутку... Тем более, все эти глупости снижают твою сексуальность...
Ты только посмотри на женщину, русскую женщину, – красивую, благородную, взбалмошную, взыскательную, капризную, преданную.
В ее сердце и мысли иной раз лучше не заглядывать, чтобы не ужаснуться. Почему ее постоянное состояние – немое отчаяние и слезы? Ты только ответь – почему она несчастна?
Отвечаю за всех русских мужчин: литература виновата, та литература, у которой в солнцах я числюсь. Сколько эта литература нашей женщине наобещала. И вот смотри, что случилось: ожидание напророченного случайного и непременно грандиозного счастья надрывает ее душу, толкает к грани бессилия, за черту отчаяния.
Знаешь, кто еще виноват? Мы виноваты, русские мужики. Нет в нас страстности, самоотверженности в чувстве, гигантизма в поступке. Хватит валять дурака. Берись за ум, характер, волю, ответственность. Самое главное слово в русском языке – востребованность. Пусть русская женщина будет востребована твоей душой. Береги свою женщину. Люби ее. Стань ее обещанным счастьем.
Каждый вечер, сколько бы ни было лет вашему браку, перекатывайтесь в постели, целуясь, как пара тонущих астматиков, срывая друг с друга одежду. Это приказ.
Вот и все.
Это послание Пушкина всем нам.