После его слов я окончательно потеряла покой. О чем говорил Самир? О каком ребёнке шла речь? Что задумал этот нелюдь? Решил ранить меня тем, что доставит наисильнейшую боль?
Впредь я не покидала свою комнату. Если бы была возможность, заперла бы дверь, да знала, что Сабурова это не остановит. Монстра ничто не остановит. Пули не смогли, взрыв не смог. Я только зря выла по ночам в подушку, оплакивая его. Этим трауром и убила своего сыночка. Всё из-за Сабурова, всему виной он. Он один.
Если бы чуть ранее мне сказали, что я буду так его ненавидеть, я не поверила бы. Даже представить не могла, что могу настолько кого-то ненавидеть. В особенности его, моего Самира.
Но этот человек больше не мой Самир. Этот ублюдок, предавший не только меня, но и моего сына — не он.
Подходил к концу седьмой день моего пребывания в заключении. От голода тянуло и побаливало в желудке, а я не находила в себе силы, чтобы выйти из комнаты. Потому что видеться с ним не могла. Слишком больно и тяжело. Все еще тяжело. Если бы я думала головой, умом, как в случае с Захаром — было бы гораздо проще. Но о Самире я думаю сердцем. Говорю с ним сердцем, чувствую его сердцем. А сердце кровоточит и сжимается. Оно не остыло, не зажили старые раны. Сабуров же открывает новые раз за разом, полосует одними словами, будто острым лезвием.
Я не готова слышать его голос, видеть его. Это сродни пытке — видеть оболочку некогда любимого мужчины, за жизнь которого отдала бы свою, и знать, что там внутри сидит совершенно другой человек. Тот, из-за кого рухнула вся моя жизнь, мечты, надежды.
Вспоминая день, когда тот, кого считала отцом, продал меня Самиру, как какую-то зверушку, пытаюсь представить, какой могла бы стать моя жизнь, если бы этого не случилось. Что было бы, если бы отчим оказался человеком и за свои долги расплачивался бы не мной. Что было бы, если Самир отказался взять меня себе. Что было бы тогда?
Закрываю глаза и вижу чудную картинку, где я заканчиваю университет, получаю диплом. Эта картинка сменяется следующей, где я уже взбираюсь вверх по карьерной лестнице, а в свободное время пишу на природе пейзажи или книгу о любви. Новый кадр: я бегу по весеннему парку, рядом со мной мчится, прижав уши к голове, мой песик… А навстречу нам бежит ОН. Мужчина моей мечты, принц из сказки, о котором читала еще в детстве. Мы приближаемся друг к другу, его взгляд застывает на мне, и внутри начинают порхать бабочки. Влюбленность, взаимоуважение, свадьба, счастливые, а главное живые дети… Это все могло бы быть у меня. Если бы в тот злополучный день Сабуров провалился в преисподнюю.
Со вздохом открываю глаза, возвращаюсь в реальность. И вздрагиваю, потому что надо мной возвышается Сабуров. Его лицо искажено злобой, и по телу расползается страх. Парализует от жути, что исходит от него плотным туманом и окутывает меня. Он достает из-за пояса пистолет и направляет дуло мне в лоб. Я вижу, как дрожит его палец на спусковом крючке, и слышу выстрел…
Вскрикнув, вскакиваю и со стоном вдохнув, цепенею. Надо мной, как и во сне, стоит Самир. Но в его руке нет пистолета, и лицо не выражает ни единой эмоции. Только по глазам можно понять, как сильно он желает выстрелить мне в голову. Желает, но сдерживается, потому что убивать меня в четвертый раз ему уже неинтересно. Хочется чего-то нового, более болезненного. Сабуров знает толк в развлечениях.
— Встань, — приказывает стальным тоном.
Я не двигаюсь и не смотрю на него. Там, на глубине его зрачков, увижу лишь погибель.
— Ты оглохла, Анастасия? Встань и иди на кухню, поешь. Ты не ела два дня. Если планируешь заморить себя голодом и таким образом избавиться от меня, то зря. Я прикажу кормить тебя силой.
Разумеется. Разве он может себе позволить лишиться меня? Такой удобной жертвы.
— Привези мою собаку. Тогда поем.
Слышу, как хмыкает, прохаживается к окну и, распахнув тяжелые портьеры, тихо спрашивает:
— Думаешь, что можешь диктовать мне свои условия? Ошибаешься, Анастасия. Я жду ровно час. За это время ты поднимешься с кровати, спустишься вниз и поешь. В противном случае я пришлю за тобой охрану.
Он уходит, а я крепко, до боли в веках зажмуриваюсь.
— Ты пожалеешь, Самир. Клянусь, что будешь так же проклинать тот день, когда увидел меня впервые, как проклинаю его я. Клянусь, что будешь гореть в том же огне, в котором горю сейчас я. Клянусь.
***
И снова неизвестность и ожидание. Долгое, тягучее ожидание чего-то страшного и по-садистски болезненного.
Не знаю, зачем я здесь и как долго будет тянуться время до первой пытки. Наверное, именно так себя чувствует заключённый, которого приговорили к казни.
Мне всё ещё страшно, хоть я и пытаюсь делать вид, что ко всему равнодушна. Мне всё ещё больно слышать по вечерам его шаги в коридоре, как он останавливается у моей двери, стоит там несколько минут, а потом проходит дальше. Слышать, как закрывается дверь его комнаты и понимать, что всё вот так и останется… Никак. Он будет мучить меня, истязать ледяным равнодушием, а после нанесёт последний удар. Контрольный. Удар, от которого я не смогу оправиться.
Я слишком хорошо знаю Сабурова, чтобы поверить, что он остановится или примет свою вину. Нет. Никогда и ни за что. Ведь он Самир Сабуров. Он не признаёт свою вину, не просит прощения. Он живёт по своим законам, ни перед кем не отчитывается и никого не щадит.
Однажды меня опоили и чуть не изнасиловали в кафе какие-то отморозки. И я очень хорошо помню, чем за это поплатилась. Помню и то, как Сабуров убил мужчину, что попытался меня изнасиловать. Теперь же я вышла замуж за другого. Такое мне с рук не сойдёт, и причины моего поступка никого не интересуют.
Я больше не закрываюсь в своей комнате и не объявляю голодовок. Не хочу, чтобы он или его охранники прикасались ко мне. Достаточно всего того, что уже произошло, подобного унижения я не выдержу.
Целый день брожу по дому в поисках чего-то, что чудесным образом поможет мне отсюда выбраться. Но всё зря. На окнах решётки, дверь, естественно, заперта. А если бы и была открыта, мне некуда идти. Нет никого, кого бы волновала моя жизнь. Кроме Самира… И даже если он вдруг решит меня отпустить, я не уверена, что смогу уйти.
Он — мой ад. Моё проклятье. Мой личный инквизитор. Тот, чью боль мне теперь необходимо увидеть, чтобы моя отпустила хоть на время. Я не сбегу, даже если появится такая возможность. Я останусь, чтобы превратить его жизнь в жуткое пекло.
Вот только немного отойду. Совсем чуточку передохну и отдышусь.
Наступает вечер, и я возвращаюсь в комнату. Сажусь на кровать и жду. Самир проходит мимо моей спальни примерно в одно и то же время. Несколько мгновений зубодробильного напряжения, а потом я выхожу и иду в конец коридора к панорамному окну. Там, за ним, вижу огни города. Сажусь на пол и наблюдаю за ними до глубокой ночи. Представляю бабочку, летящую на свет, без которого она не может жить, а добравшись до желанной цели, сгорает. Её убивает любовь… Меня тоже.
Шаги Самира сегодня бесшумные. Слышу лишь постукивание трости. Он приближается к двери, останавливается. Сейчас уйдёт… Но в этот раз не уходит. Словно в замедленной съёмке наблюдаю, как ручка уходит вниз, и дверь отворяется. На секунду замирает.
Нет… Не входи. Не нужно. Не мучай меня. Сцепив руки в замок, не моргая, смотрю, как он заходит.
Шагает ко мне, закрывает за собой дверь, а я, не в силах взглянуть на его лицо, опускаю глаза на трость.
— Не спишь? — спрашивает хриплым голосом, и я понимаю, что он пьян. Об этом свидетельствует и запах его любимого коньяка.
Только этого мне сейчас не хватало. За всё время, что я знаю Самира, видела его пьяным только раз. Сейчас вот второй. И вроде бы не заметила тогда за ним буйства… Но то было тогда. Как оказалось, я недостаточно хорошо знала своего мужа. Кто знает, что придёт ему в голову сейчас, когда он ненавидит меня почти так же сильно, как я его, и явно борется с желанием свернуть мне шею.
Муж… Да, он был моим мужем. Любимым, самым дорогим и единственным родным человеком. Я простила ему Светлану, простила все измены. Я бы прощала и дальше всё на свете. Потому что он был моим мужем.
А кто мы друг другу сейчас? Бывшие? Нет. О бывших забывают и вычёркивают их из своей жизни. Друзья? Точно мимо. С такими друзьями и врагов не надо. Точно… Враги. Мы теперь враги. Ведь только враги уничтожают друг друга с особой жестокостью, нанося раны, несовместимые с жизнью. Мы враги. Те, у кого лишь одна цель. Не уйти, не оставить, пока есть хоть малейшая надежда, что я или он сможем существовать по отдельности, а возможно, и обрести счастье.
Я не позволю ему жить дальше и радоваться каждому дню. Не после всего, что мне пришлось пережить по его вине. Потому что моё сердце сгорело в агонии и превратилось в чёрный пепел, когда я потеряла своего сына. А он будет жить дальше? Нет уж! Будет полыхать вместе со мной в этом пламени.
И он не позволит мне начать новую жизнь. Он мог отпустить меня, выслать из города или страны. Мог бы убить на худой конец. Но не сделал ни того, ни другого. Потому что так же, как и я, хочет уничтожить медленно, болезненно, по-садистски растягивая этот момент.
Мы теперь похожи. Оба горим от желания отомстить, раскромсать, покалечить. Хотя последнее ему уже удалось сделать. Я калека… Как ещё назвать мать, потерявшую своего ребёнка, свою частичку? Свою кровь и плоть? Это как лишиться части тела. Ужасно, страшно, невыносимо больно.
Не дождавшись ответа, он берёт меня за лицо и приподнимает вверх. Кожу, где его пальцы соприкасаются с моими щеками, нестерпимо жжёт, и я уворачиваюсь, скривившись.
Он приближается вплотную и ловит мой подбородок.
— С ним тебе было хорошо. Его прикосновения были приятными. От него ты так нос не воротила, да? — на его лице жёсткий оскал, а тёмные глаза пронзают ненавидящим взглядом насквозь. Я физически чувствую его ненависть. Нет, он не причиняет мне боли. Но знаю, что хочет. Хочет сотворить со мной то, после чего я либо сама в петлю полезу, либо сойду с ума. И это необязательно физическая расправа. Не насилие. Он сделает это без оружия. Самир Сабуров умеет убивать без единой пули. — Грязная шлюха.
Что-то щёлкает, и перед глазами всё плывёт красным туманом. Ненависть, как кипящая в жерле вулкана лава, в одно мгновение выплёскивается из меня, и я вскакиваю.
— Да, мне было хорошо с ним. Лучше, чем с тобой. И дело не в Захаре. Дело в тебе. Мне было бы лучше, чем с тобой, с кем угодно, — шиплю ему в лицо, задрав голову кверху.
Сабуров резко поднимает руку к моему лицу, но не бьёт. Выдохнув и обуздав себя, медленно зарывается пальцами той же руки в мои волосы и несильно тянет на себя. В его движениях нет грубости, но это обманчивая картинка. На самом деле он копит в себе злобу, чтобы потом утопить меня в ней.
Он ничего не говорит, пару минут смотрит мне в глаза, а потом так же резко отпускает и выходит, захлопывая за собой дверь.
***
— Самир… — шепчу вмиг онемевшими губами и, вцепившись дрожащими пальцами в переноску, крепко зажмуриваюсь. Снова открываю глаза, но он всё также передо мной.
Другой. В нём что-то изменилось. И это не шрамы на лице и трость. Это что-то другое. Оно в его глазах.
— Здравствуй, Светлана, — голос всё тот же, такой родной… Голос, который я уже не мечтала услышать.
— Самир… — покачнувшись, опираюсь одной рукой о машину, а в переноске начинает хныкать Лиза.
Он приближается, хромая, кивает водителю, и тот садится в машину, оставляя нас наедине. Самир склоняет голову, долго смотрит на дочь, а я на него. По щекам текут слёзы, под грудной клеткой сильно жжёт, и воздух стал таким горячим, что обжигает лёгкие.
— Моя, значит, — произносит тихо и касается пальцем Лизиной щечки. Дочка тут же затихает, взирает на него своими глазками-бусинками, будто чувствует папу. Самир усмехается, и взгляд его меняется, теплеет. — Дочь. Дочь у меня, значит. В руках врага была, — и медленно перетекает взглядом на меня.
— Прости. Прости меня, — только и могу из себя вытолкать, потому что горло сжимает железными щупальцами. Я до сих пор не верю своим глазам. Не верю, что передо мной стоит он. Не верю, что он настоящий, а не галлюцинация. Быть может, я до сих пор в той клинике, действительно сошла с ума и под воздействием лекарств вижу галлюцинации? То, чего на самом деле нет.
— Пойдём, — он забирает переноску, кладёт руку на мой локоть, и я, почувствовав его тепло, судорожно хватаю воздух. Он настоящий. Не бред. Не игра моего воображения. И не сон. Мой Самир жив. Жив!
Перед нами открывается дверь дома, и я останавливаюсь на пороге.
— Это для нас?
— Для вас, — кивает Самир и, пропустив меня внутрь, заходит с Лизой. — Для моей дочери.
Внутри уже всё обустроено, он явно готовился. Я оглядываюсь по сторонам, расстегиваю пальто.
— Твою мать привезут завтра. Я поставил охрану, вам ничего не угрожает. Елисеев сбежал, но это ненадолго. Скоро его найдут. Главное, что вы здесь и вы в безопасности, — играет желваками, отводит от меня взгляд.
— Спасибо, — шепчу, шмыгая носом, как нашкодившая школьница.
— Но объясни мне, зачем ты соврала тогда? Почему скрыла, что беременна от меня? — всё-таки срывается, но, взглянув на Лизу, понижает голос.
Я ждала этого вопроса всю дорогу домой. Ждала и знала, что он спросит. Как спрашивал тогда. А я солгала и сама загнала нас с малышкой в ловушку.
— Я боялась, что ты заберёшь у меня моего ребёнка. Очень боялась. Я не могла представить, как переживу такое. Я свыклась с мыслью о твоей жене и нашем расставании. Но с тем, что моя дочь будет расти с другой женщиной, называть её мамой и, возможно, даже не узнает о той, кто её родила, я смириться не могла.
— И поэтому лишила меня моего ребёнка? — спросил, глядя на меня исподлобья. — Ты влюбилась в него? Или просто сбежала от меня? — не выдержав его взгляд, опускаю глаза, и Самир хрипло выдыхает. — Оставь меня с дочерью наедине. Иди пока, осмотри дом. Запиши, чего не хватает.
Я киваю и с трудом заставляю себя сдвинуться с места. Слишком рано. Мы не готовы пока.
***
Глядя на засыпающую кроху, понял, что всё это время жгло душу. Дети. Его дети. Один — от жены, второй — от бывшей любовницы. И обоих он растерял. Потерялся сам и потерял свою женщину. Всё потерял и вернулся к тому, с чего начинал. Только тогда у него было всё целым внутри, а сейчас клочья да ошмётки.
— Дочь моя, — взял её на руки и, сев в кресло, прижал к себе маленький, сопящий комок. Он даже имя ей не дал. Не видел, как появилась на свет.
А сын до сих пор где-то в чужих руках, с чужими людьми. Продан, как кусок мяса. Пока он валялся в отключке, его детей растаскивали, как котят. Всё потерял.
Он просидел с ней на руках несколько часов и поднялся, лишь когда в кармане завибрировал телефон. Уложил дочь обратно в переноску, вышел из комнаты, прикрывая за собой дверь.
— Да?
— Самир Камалович, ваша жена хочет вас видеть. Сейчас… Так она сказала.
Сбросив звонок, прислонился лбом к стене и, услышав позади тихий шорох, напрягся.
— А ты сам как, Самир? У тебя теперь всё хорошо? — голос Светы дрогнул. Жаль. Очень жаль, что всё так вышло. Жаль, что он полюбил не Свету, которая, несмотря ни на что, до сих пор любит его.
— У меня теперь никогда и ничего не будет хорошо.
— Не говори так. Ты жив, а это главное. У тебя есть жена и дети… Всё наладится. Ты иди к ней. Иди. Я осмотрелась, здесь всё в порядке, всего хватает. А потом, когда станет легче, приходи, поговорим. Знай, что в этом доме тебе всегда рады. Пусть не ко мне, к Лизе приходи.
Оттолкнулся от стены, сжал в руке трость и, обернувшись, едва рассмотрел её из-за пелены, застилающей глаза.
— Дочь переложи в кроватку. Обживайтесь. Спокойной ночи, Света.
Она улыбнулась, молча проводила его до порога и уже перед самым уходом тронула за запястье.
— Разреши тебя обнять. Это моя единственная мечта за последний год. Просто обнять, Самир.
И он позволил. Сам не обнял. Не смог. Чувствовал знакомый запах, исходящий от её волос, да и тело, прижимающееся к его груди, в общем-то тоже знакомое. Они знают друг друга, пожалуй, лучше, чем кто-либо другой знает их. Но не смог.
— Спокойной ночи, Самир. Я рада, что ты жив.
А он был рад? Или это существование больше не жизнь? Тот ад, в который он окунул себя, своих женщин и детей?
***
Она ждала его, сидя на подоконнике с бокалом в руке. Рядом бутылка коллекционного вина, работает телевизор. А он уже и забыл о существовании винного погреба. Когда-то Самир отстроил после пожара этот дом для отца, а тот, как известно, любитель хороших вин. Только отец отказался от дома, сказал, что похоронил в нём какие-то свои мечты.
Теперь Самир делает то же самое. Запечатывает в проклятом доме, где жила когда-то его мать, свои мечты.
— Ты спускалась в подвал, — окинул её взглядом, и в груди защемило от гребаной тоски.
Она сидит в белой ночнушке, согнув ноги в коленях и обняв их, а по спине и худым предплечьям струятся белокурые, слегка волнистые локоны. Он так давно не касался их своими руками, не пропускал их сквозь пальцы.
Подошёл ближе, чтобы хотя бы украдкой ощутить её запах, а Настя вскинула на него заблестевшие от алкоголя глаза, вздернула подбородок.
— А что, нельзя было? Так ты и туда охрану поставь, — ответила с вызовом.
— Зачем звала меня? — спросил резко, злясь на себя за слабость, которая пробуждается в нём, когда смотрит на неё. Любую другую убил бы за предательство. Даже Светлану. А на эту суку не поднимается рука. Он тысячу раз представлял, как сдавливает её шею и слышит хруст позвонков, но так и не смог.
— Поговорить хотела.
— Ну?
— Как долго я буду сидеть здесь взаперти? Чего ты ждёшь? Ты же собирался меня наказать, да? Так в чём дело? Почему тянешь резину? — начала воинственно, зло, глядя ему прямо в глаза. На дне её зрачков увидел своё отражение.
— Мучительно ждать удара, да, Настенька? — сжал руку в кулак, потому что она непроизвольно потянулась к её лицу.
— Да, мучительно. После того, что я пережила по твоей вине, мне всё мучительно. Каждая минута, каждый вздох вот здесь болью отдаётся, — положила ладонь на сердце. — Чего ты хочешь от меня? Хочешь, чтобы страдала? Так я уже никогда не буду счастливой, не волнуйся. Из моей груди сердце вырвали, душу с мясом и кровью! Чего ещё тебе нужно?! Убей меня, — вскакивает с подоконника, роняя бокал на пол, и тот разлетается на сотни мелких осколков, окрашенных вином, будто каплями крови. — Давай! Достань пистолет и прострели мне голову! Я отправлюсь к своему сыну, а ты живи дальше! Живи и знай, сволочь, что всё это твоя вина! — кричит до хрипа, схватив его за лацканы пиджака.
***
Взяв меня за запястья, больно сжал и отшвырнул от себя с презрительной миной. Ноздри затрепетали, словно он с трудом сдерживается, чтобы не выполнить мою просьбу.
— Сука, — подавшись вперёд, склонил голову так, что наши лица оказались напротив. — Ты думаешь, я не знаю, что ты сделала? Ещё и на жалость давишь моим сыном, — шепчет зло, будто задыхается. Упирается руками в стену по обе стороны от меня, тем самым блокирует пути отступления. Губы кривятся в злобной гримасе, верхняя чуть приподнимается в оскале.
Я начинаю бояться. Даже алкоголь и огонь, что сейчас проносится по моим венам, не заглушают чувство самосохранения. Потому что я не видела его раньше таким. Тот Самир, который был моим мужем, никогда не говорил со мной с таким презрением, и не было такой ярости в его взгляде. Даже тогда, когда я стала свидетельницей убийства насильника.
— И что же я сделала? Потеряла по твоей вине ребёнка? Похоронила его из-за того, что ты бросил меня? Скажи, где ты был, Самир? Где? С очередной любовницей? Пока я пыталась выжить в стае голодных шакалов, ты где был?!
Сабуров с рыком врезается кулаком в стену прямо у моей головы, и большая его рука хватает меня за горло.
— Похоронила, значит, — стиснув зубы, отрывает меня от земли, и я хватаюсь за его запястье. — Моего сына ты похоронила? Хорошо, Настя. Хорошо! — выдыхает мне в лицо, резко отпускает, так, что еле удерживаюсь на ногах. — Хорошо, — он уходит так быстро, будто сбегает, а я опускаюсь на пол, обнимаю себя руками.
Он винит меня в смерти сына. Меня! Ту, которая единственная о нём заботилась и ждала своего малыша. Меня, которую убили в минуту его рождения одним страшным, невероятно жестоким словом.
Опускаю ладони на паркет, скольжу по нему ногтями и, кажется, раздираю пальцы в кровь, но боли почему-то не чувствую. Единственное ощущение — желание вот так же разодрать лицо Сабурову. Вонзиться в него и разорвать на куски.
Закрываю глаза, пытаясь прийти в чувство. Я не должна срываться. Не должна показывать ему свои слабые места. Иначе он раз за разом будет по ним бить.
Распахиваю глаза, когда кто-то произносит моё имя и чувствую, как стекленеет взгляд. На экране плазмы крупным планом моя фотография и слова ведущей новостной программы начинают стучать пульсом в висках:
— Трагедия развернулась в одном из офисов в центре столицы. Жена крупного бизнесмена Самира Сабурова, которого несколько месяцев считали погибшим, была убита неизвестным, личность которого пока не установлена. Правоохранительные органы…
С визгом швыряю в экран бутылку с вином, что-то разбивается, дымится, а я снова падаю на колени.
— Будь ты проклят! Слышишь?! Будь проклят! — горло саднит от крика, но я продолжаю вопить, оставляя на полу кровавые разводы. — За моего сына будь проклят! Я уничтожу тебя! Уничтожу каждое воспоминание о тебе! Я вырву тебя из своего сердца и сожгу в памяти даже твоё имя!
Где-то вдалеке хлопает дверь, а через минуту двор освещает свет фар. Мой голос срывается, и спасительная темнота забирает в свои объятия…