— Что теперь? Ты, наверное, захочешь детей, да? — и, затаив дыхание, замолчала в ожидании ответа.
— А ты хочешь детей сейчас? — ответил невозмутимо, поглаживая меня по обнажённой спине.
— Честно?
Он поддел мой подбородок пальцем, заставляя снова заглянуть в его глаза.
— Со мной нужно только так.
— Ну, если честно, то не очень… Нет, я, конечно, хочу детей. Но не сейчас. Через несколько лет хотя бы… — было трудно и страшно об этом говорить, но раз уж он спрашивал меня, глупо молчать. Я, действительно, не была готова к подгузникам, пеленкам, распашонкам. Нет, я не чайлдфри. Вовсе нет. Но сама ещё ребёнок в душе. Да мне всего девятнадцать! Какие тут дети? Я даже не знаю, как за ними ухаживать. А ещё, говорят, после родов появляются растяжки, и обвисает кожа. И зубы портятся. О моральной стороне вопроса и вовсе молчу. Я пока даже толком не знакома со своим новоиспечённым мужем.
— Вот и замечательно. Пока будем наслаждаться друг другом, — словно с груди свалился невероятной тяжести камень. Еле удержалась, чтобы не смахнуть со лба воображаемую испарину.
— Правда? — всё же выпалила на радостях, и Самир засмеялся.
— Я современный человек. Беременная, голая на кухне — это, бесспорно, хорошо, но я бы хотел, чтобы ты продолжала развиваться, радоваться жизни. Мне будет приятней видеть рядом счастливую жену. Ты не закончила учёбу, не обрела своё дело. Я не посмею лишить тебя всего этого.
И я снова расплылась в идиотской улыбке. Может, не всё так плохо? И он не плохой? А вдруг я смогу стать счастливой с этим мужчиной? Ведь он вон какой хороший. О счастье моём заботится.
Самир чмокнул меня в лоб, потрепал за щеку.
— Забавная.
— Забавная? Или смешная? — застеснялась, опустила глаза.
— Нет, не смешная. Ты меня радуешь. Это разные вещи.
Я тогда позволила себе влюбиться и забыть наше знакомство, когда отец обманным путём продал меня богатому мужику, как мешок картошки. Я поверила ему, в его любовь, в его бескорыстие и желание подарить мне счастье — то, чего в родном доме никогда не видела.
Бедная, глупая, маленькая девочка. Ты даже не подозревала, с каким грохотом обрушится твой розовый, придуманный мирок. Обрушится прямо на твою голову… А потом, когда шмякнулась о жестокую реальность, взвыла от боли и возненавидела себя за ту слабость, что превратила тебя в жертву.
— Анастасия Ивановна? — склонившись к моему лицу, Инна обеспокоенно заглянула в глаза. — Вам плохо?
— Нет… Всё нормально, — проморгавшись, помассировала виски. — Голова что-то побаливает сегодня.
Инна поставила на стол поднос с чайником и двумя чашками, а я растерянно взглянула на идущего в сторону беседки Самира. Он что это, чай со мной распивать тут собрался?
— Ну вот, сейчас я принесу булочки и омлет; вы поедите, и всё пройдет. Завтракать на свежем воздухе полезно. Ваш супруг сегодня решил поесть с вами, — прошептала заговорщицки и подмигнула мне.
Инна, разумеется, за неделю пребывания в этом доме не могла не заметить, что мы не совсем обычная семейная пара. Сабуров за эту неделю приходил домой всего пару раз и то ночью, а утром снова уходил. Он не приближался ко мне и, кажется, даже избегал. Думает, видать, что я стану на что-то надеяться после того вечера.
Вот уж нет. Спасибо.
— Я безумно рада, — проговорила язвительно, уже придя в себя после воспоминаний, что до сих пор причиняли боль и вызывали во рту ядовитый привкус обиды.
— Может, вы хотите чего-нибудь ещё, Анастасия Ивановна?
— Я же просила тебя называть меня по имени и на «ты», — подарила женщине ответную улыбку, и та просияла.
— Да, точно. Я и забыла. Так ты хочешь чего-нибудь ещё?
— Нет, спасибо, Инна. Достаточно будет омлета.
За семь дней мы успели подружиться и даже пару раз поболтали. Инна, действительно, оказалась очень милой, хозяйственной и приятной женщиной. Ей хотелось верить, однако я пока не готова кому-либо открываться. Мы не говорили о наших с Самиром отношениях, но она, думаю, и так поняла, что любовью и взаимопониманием в этом доме даже не пахнет. Однажды, сидя на своём излюбленном подоконнике, я в отражении окна поймала на себе её сочувствующий взгляд, но Инна быстро ретировалась, оставляя меня наедине с мыслями. Она словно чувствовала, когда меня нужно оставить в покое, а когда поговорить. И за это я ценила её. Ненавязчивость и молчаливая поддержка — самое то для израненной души. Вот только я должна была получать всё это от родных… Ну, или от того единственного, кого считала родным.
Поздоровавшись с Инной, Самир присел напротив, наполнил сначала мою чашку чаем, затем свою. На меня почему-то не смотрел. Настолько отвратительна?
Как ни странно, это предположение отдавалось где-то глубоко внутри глухим конфликтом. Быть может, просто задето женское самолюбие. Ведь когда-то я была для него чистой, невинной Настенькой, а теперь — шлюха, вышедшая замуж за другого и раздвинувшая перед этим другим ноги. Саднило. Болело. Хоть я и пыталась скрывать, но чувства ведь никуда не делись. Они всё ещё там, в моём сердце.
Сабуров достал из внутреннего кармана пиджака какую-то бумагу, сложенную вчетверо, и швырнул её мне, так и не посмотрев в глаза.
— Что это?
— Посмотри, — буркнул угрюмо.
Вздохнув, взяла лист, развернула его.
— Это… Свидетельство о браке? И что? — Наше с Лазаревым свидетельство. — Не поверишь, но я уже видела, — отвечаю с сарказмом.
— Вряд ли. Если бы видела, то поняла бы, что это фальшивка, — на сей раз усмехается он.
Приглядываюсь к печати и замечаю, что на ней нет герба.
— Тут с печатью что-то не то…
— А что такое? Огорчилась? — наконец, поднимает глаза, и по телу проходит мандраж. Что-то изменилось в его взгляде. Что-то, чего пока я объяснить не смогла, но там нет злобы и ярости, как раньше. Скорее… Боль какая-то затаённая.
— Нет. Это был ненастоящий брак. Фиктивный, — отвечаю ему прямо. — Ничего удивительного.
Хотя, конечно, очень странно, ведь я думала, что наш брак законный. Да и расписывались мы в ЗАГСе. Как там могли заключить ненастоящий брак и поставить левую печать?
Сабуров приваливается к спинке резной скамьи, смотрит на меня, почёсывая бороду.
— Почему ты не говорила об этом раньше?
Пожимаю плечами, невесело усмехаюсь.
— Ради принципа, наверное. От злости. Ты ведь думаешь, что я с ним спала. Вот и ладно.
— А тот факт, что ты целовалась с ним посреди города? Обнималась? Ужины по ресторанам? Ты подписала на него доверенность, хотя до этого сражалась за бизнес, как волчица, это как понимать? Вы жили вместе в его доме. Продолжать?
— Пожалуй, хватит, — со стуком возвращаю чашку на блюдце. — Лучше расскажи, где ты был всё это время?
— Надо же! Тебе это, правда, интересно? Неужели? Если сейчас спросишь, как мне удалось выжить, то я, клянусь, буду сильно удивлён! — в его голосе появилась грубость. — Ну, давай! Я расскажу тебе, как несколько месяцев валялся без ног! Ещё могу рассказать, как выжил. Меня Карам спас! Правда, собирали по кускам два месяца! И знаешь что, я раньше не любил! Не умел до тебя! И с тобой не вышло! Потому что всегда, Настя, слышишь? Всегда думал головой! — постучав пальцем по своему виску, упёрся кулаками в столешницу. — Я не знал, что мне делать! Поступать как Самир Сабуров, или как твой муж и отец твоего ребёнка! Я, блядь, растерялся, да! Я совершил ошибку, когда не забрал тебя, понадеявшись на твой разум! Я ошибся, потому что думал в тот момент уже не головой, а сердцем! — он стукнул кулаком себя по груди, резко встал, схватил чайник и запустил его в стену за моей спиной. Чай расплескался, посыпались осколки. Инна, вышедшая из дома с подносом, поспешила обратно, а я улыбнулась, медленно поднимаясь со скамьи.
— А я была в плену у твоей больной на всю голову сестрицы. Знаешь, что они с муженьком хотели со мной сделать? Они хотели вырезать из меня ребёнка, забрать его и твой проклятый бизнес себе, а меня убить. Я была вынуждена бежать, прятаться, а потом выйти замуж за Лазарева. Я была вынуждена встать во главе холдинга, чтобы иметь возможность дать отпор твоим родственникам и врагам. Чтобы мой ребёнок мог нормально жить, а не прятаться по углам до скончания веков. Тебе всё ещё интересно, почему я целовалась и обнималась с Лазаревым? Да потому что нравилась ему. Потому что хотела быть ему другом, но он воспринял всё по-другому, как делаете все вы! И не спрашивая моего на то позволения, целовал и обнимал! Я ни разу не дала ему повода думать, что между нами что-то может быть! Я не спала с ним и не ночевала под одной крышей! Он приходил только для того, чтобы создать видимость счастливого брака! — постепенно мой голос становился всё громче, и я начинала задыхаться, но остановиться уже не могла. — А доверенность я подписала, потому что больше не было сил! Ради сына я бы сражалась и дальше! Нашла бы в нём силы и дух, но его не стало! В один миг я превратилась в мумию без души и сердца! Всё у меня забрал ты! Из-за тебя всё! Ненавижу тебя! — последнюю фразу прокричала уже ему в лицо, потому что Сабуров схватил меня за плечи и с силой притянул к себе.
— Он жив, Настя. Жив. Наш сын жив. Я в это верю, и ты верь.
***
«Сказали, у неё ребёнок мёртвым родился, и она уехала домой. Вот и всё, собственно… Жалко, конечно, очень. Она то и дело живот гладила, да приговаривала, что назовёт сыночка в честь отца…»
Слова Настиной подруги из клиники все ещё стучали в висках, причиняя боль.
Он уже не подозревал и не задумывался. Он знал, что Настя не продавала сына. Её отчаяние невозможно сыграть. Равнодушное, пугающее своим молчанием, оно пропитало её полностью. Как и его.
Неделю не появлялся дома, не в силах посмотреть ей в глаза, нарушить эту проклятую тишину, которая звучала в его голове невыносимым, нечеловеческим криком. Её криком, как тогда, когда они занимались любовью. Она плакала, да так истошно кричала, что до сих пор нутро узлом скручивало. А он ещё так эгоистично надеялся, что наутро что-то изменится. Не изменится, пока он не найдёт сына, пока не искупит перед ней все грехи. А искупит ли, покажет только время.
За неделю перевернул вверх дном весь город и, узнав, что Алима покинула пределы страны, решил, во что бы то ни стало, прочесать весь мир. Даже если ему придётся искать эту тварь всю свою жизнь, он не остановится. А до тех пор он не имеет никаких прав на Настю.
— Что ты… Что ты говоришь? — голос Насти стал тише ветра, что безжалостно трепал сейчас её волосы. — Ты что… Как же ты можешь? Он же и твой сын. Нельзя, Самир, нельзя… Только не так. Не причиняй мне боль моим ребёнком. Нельзя… — замотала головой, опускаясь прямо на землю, но он рванул вверх, встряхнул её.
— Я говорю это не для того, чтобы сделать тебе больно, Настя. Наш сын жив. И я его найду.