— Скажи мне, чего ты хочешь? — Самир присел на стул, достал сигарету и хотел её прикурить, но, взглянув на меня, передумал.
— В смысле? — кусок сочного мяса мгновенно застрял в горле, и я вопросительно уставилась на мужа.
— Ну, может, что нужно? Или хочется чего-нибудь? Огурцов или мороженого с чесноком?
Я засмеялась, чувствуя, как потихоньку расслабляется тело, и желудок наполняется приятной тяжестью. Наелась.
— Нет, ничего такого. Нормальной еды вполне достаточно. Да и не влезет в меня больше, — глотнув гранатового сока, промокнула губы салфеткой и смутилась, взглянув на Самира.
Он пристально наблюдал за мной, внимательно разглядывал, будто пытался что-то прочесть по моему лицу.
— Тогда сними это платье и иди ко мне…
— Настя? Посмотри на меня! Ну? Воды дайте! — рявкнул на кого-то и приложил к моим губам холодный стакан. — Давай, попей.
Я сделала пару глотков ледяной воды, по телу прошёл озноб.
— Посмотри на меня, — голос Самира был обеспокоенный, не такой, как обычно. Не злой. Скорее, испуганный. И это довольно странно.
Я даже подумала, что мне это чудится или снится, открыла глаза и встретилась с ним взглядом. Сабуров нависал сверху, держа в своих руках моё лицо, рядом с ним стояла Инна со стаканом, а я на диване…
— Что со мной?
Он сделал знак Инне, и та поспешила удалиться, а сам сел прямо на пол рядом с диваном. Провёл рукой по своему лицу.
— Как я мог поверить в то, что ты продала сына? Как? Я не знаю. Честно. Не понимаю, как мог наделать столько ошибок.
Где-то под ложечкой опять заныло, закровоточило сердце. Губы затряслись в немом плаче, и я громко всхлипнула.
— Ты не соврал? Он, правда, живой? Мой малыш, он живой, да?
— Да, — устало вздохнул и, схватившись за голову, склонил её.
— И ты знал? Знал об этом всё время? — Он молчит, но ответ уже и не требуется. Знал. Знал и молчал! — Какой же ты подонок! — вскакиваю, хватаясь за журнальный столик, дёргаю его за край, и он с грохотом опрокидывается. Что-то разбивается, под ногами хрустят осколки, а я, сжав кулаки и челюсти, направляюсь к двери. Уже у неё меня перехватывает Самир, крепко обвивая рукой талию и оттаскивая назад.
— Угомонись! Куда собралась?
— К сыну! К моему ребёнку я собралась! Пойду и задушу твою гадину-сестру! Удавлю эту суку своими руками! Отпусти! — рвусь из его рук, но они только сильнее смыкаются на животе, удерживая стальным обручем.
— Я знал, Настя! Да, знал! Но у меня была информация, что ты сама продала нашего сына!
— Ты! Ты подонок! Ты же мог сказать мне после того, как узнал, что я невиновна! Я же считала, что его больше нет! — разворачиваюсь в его руках и с силой прикладываюсь ладонью к его лицу. Оглушающий звук пощёчины приводит в чувство, только не его, а меня. Сабуров перехватывает моё запястье, больно сжимает его.
— Не мог! Я не знал, что с ним и где он! Хотел сначала найти его, чтобы не давать тебе ложных надежд! Поняла?! — орёт на меня, толкая к дивану. — А теперь сядь! Ты не найдёшь Алиму, раз уж я не смог за неделю!
— Но… Мой сыночек… Он же у этой психопатки! А вдруг она мучает его? А вдруг она что-нибудь с ним… — стону от боли в грудной клетке и, прижавшись к Сабурову, утыкаюсь в его грудь. Крепко держусь за лацканы пиджака и тихо вою. — Мой малыш…
— Она ничего с ним не сделает. Ты же говоришь, сама её слышала. Ей был нужен мой сын, — тяжелая рука ложится на мой затылок, поглаживает. Но, несмотря на его показное спокойствие, я чувствую, как рука дрожит.
— Верни мне моего малыша, Самир. Верни! — бью кулаками по его груди, а Сабуров отрывает меня от пола и несёт к дивану.
— Верну. Клянусь, что верну. Все, кто причинил тебе боль, поплатятся. Как я. Клянусь.
Я опустила взгляд вниз, на разбитую вазу и рассыпавшиеся по ковру цветы.
— Эти цветы не живут в нашем климате больше двух месяцев. Их посадили специально к твоему приезду. Надеюсь, нравятся? — он остановился, приобнял меня за талию.
Для меня? Серьёзно? Даже растерялась немного.
— Да… Красивые. Но что будет через два месяца? Они завянут?
— Увы, — беззаботно пожал плечами и, наконец, отпустив меня, сунул руки в карманы своих светлых брюк. В сочетании с его смуглой кожей белая одежда контрастировала как-то по-особенному. — Но, если ты захочешь, их посадят снова.
***
— Карам? Привет… А ты чего пришёл? Ой, то есть… Ну, ты проходи, — посторонилась, пропуская его внутрь, а вышедшая из кухни мама наградила меня многозначительным взглядом.
— Я принёс подгузники и продукты, — показал мне огромные пакеты.
— Да вы проходите, не стесняйтесь, — мамочка тут же взяла в оборот потенциального зятя. И хоть все мужчины, кто хоть один раз, хоть мельком взглянул на меня, были её потенциальными зятьями, этот ей нравился больше всех. В прошлый раз, когда он приходил по поручению Самира, мама решила, что именно этот человек мне подходит, и теперь убедить её в обратном практически невозможно. Такая вот моя мама. Любящая, заботливая, всё ещё верящая в чудеса и принцев. Хотя с её и моей историей — это довольно странно.
Карам бросил на меня косой взгляд, расстегнул куртку.
— Я вообще-то ненадолго. Мне нужно ехать.
Однако моя мама была непреклонна и всё же затащила его на кухню. Очень странная женщина, честно. Неужели она подумала, что между нами с Карамом может что-то быть? Смешно… И немного дико. Хорошо, не немного…
— Присаживайтесь, Карам. Вот у нас и пирожки уже подоспели. Света пекла, — а вот это наглая ложь.
— Пирожки пекла мама, — шепнула ему негромко, пока «тёщенька» доставала противень из духовки.
— Зачем же ты так? Мама ведь хотела, как лучше, — Карам улыбался очень редко, но на этот раз таки хмыкнул. И задержался взглядом на моих губах. Совсем ненадолго. На секунду всего. Но я отчего-то испугалась и подсознательно приняла его взгляд в штыки.
Нечего на меня пялиться! Ни один мужчина больше меня не коснётся. Это позволено лишь одному, но ему до меня нет дела. А мне нет никакого дела до других.
— Извини, я пойду. Мне нужно к дочери, — вскочила и пронеслась мимо растерявшейся мамы. Лица Карама я не видела, но, как только пришла в себя, вспыхнула от стыда.
Да он, скорее всего, просто посмотрел. Людям глаза на то и даны. А я повела себя, как истеричка какая-то. Теперь подумает, что я в плену у маньяка сошла с ума. Хотя мне, казалось бы, не должно быть никакого дела до того, что подумает Карам. Да и по поводу сумасшествия он будет прав. Я так давно не чувствовала себя нормальной, что уже и позабыла, как оно… Быть просто женщиной.
Прислонившись к стене, взглянула на себя в зеркало. А ведь я могла бы начать свою жизнь с чистого листа, как твердит мама. Я ещё молода, красива. Беременность не испортила фигуру и даже наоборот, после родов я стала выглядеть лучше. Но как вспомню Елисеева и то, через что пришлось пройти, опускаются руки и тускнеет взгляд.
— Он ушёл! Можешь выходить! — из-за двери послышался мамин голос. — Всё испортила, дурочка. Эх…
***
Теперь я каждый вечер ждала прихода Самира, как преданная собачонка. И каждый раз верила, что именно сегодня он приедет с моим малышом на руках или хотя бы с хорошими новостями. Пусть хоть маленькая зацепочка появится. Но время шло, а изменений не было. Да и сам Самир после того нашего разговора появлялся крайне редко. Мог отсутствовать двое суток, а потом прийти домой на пару часов и снова исчезнуть.
И вот снова сижу у окна в ожидании его приезда, тереблю пальцами книгу. Кажется, какой-то любовный роман. Инна любит их нежной любовью и мне дала почитать, чтобы я отвлеклась от своих мыслей. Я раз сто перечитала первую страницу. Но так и не поняла смысла слов, что чёрными буквами сливались в одну пёструю массу.
Двор освещает свет фар, и я, бросив книжку, мчусь по лестнице вниз. Каждая такая пробежка для меня будто глоток надежды. До тех пор, разумеется, пока снова не увижу в глазах Самира усталость и немую боль. Пока не мотнёт еле заметно головой, говоря, что, нет. Пока не нашёл.
Встречаемся на лестнице, он нехотя останавливается, вздыхает. А я снова ударяюсь лицом о реальность и опускаюсь на ступеньку.
— Инна сказала, что ты снова ничего не ешь, — сбросив пальто и повесив его на перила, садится рядом. — Думаешь, заморив себя голодом, ты поможешь сыну? — от него пахнет морозом и свежестью, а я забыла, когда в последний раз мыла голову. Да и пахнет от меня уж точно не фиалками.
С тех пор, как узнала о сыне, не могу спать, не могу есть, шевелиться не могу. Дышу с трудом, зная, что мой малыш где-то там, с сумасшедшей Алимой. А я здесь, абсолютно беспомощная, не могу забрать его, не могу даже увидеть.
Как я могла поверить в то, что он погиб?! Как?! Почему не требовала, чтобы они показали мне его? Как я могла так безоговорочно довериться Лазареву? А этот подонок… В какую игру он со мной играл? Зачем?
— Что молчишь? — а Сабуров, похоже, не собирается оставлять меня в покое. Давит своим присутствием, взглядом своим тяжёлым.
— А ты думаешь, мне кусок в горло полезет? Теперь, когда я знаю, что мой малыш жив и находится в руках твоей психопатки-сестры? — посмотрев ему в глаза, обнаружила вдруг, что в них нет злости, несмотря на грубый тон. Надо же, какая забота…
— Но ведь он жив, Настя! Жив! Это самое главное! Ты убивалась, когда думала, что его нет, теперь-то что?! Я трачу все силы, чтобы найти его, а ты тут голодовку устроила! — ловит моё лицо пальцами за подбородок. — Посмотри на себя. Ты с ног валишься, синяки под глазами. Когда ты мылась в последний раз? Ещё немного и…
— И что, Самир? Что? Будешь кормить меня силой, как обещал? Принудительно? Так же, как сделал со своей женой и матерью?
— Что ты несёшь? — рычит, резко отпуская, почти отталкивая. — Что-то я не припоминаю, чтобы насиловал тебя. Забыла, как пыталась скрыть от меня беременность? Что? Я заставил тебя? Это было твоё решение. И я, если помнишь, принял его.
— Это из-за тебя его похитили! Ты позволил этому случиться! Теперь не строй из себя заботливого, любящего супруга! Ты эгоистичный, подлый…
Он затыкает меня поцелуем, не дав договорить, а через пару секунд отрывается и, оперевшись на трость, встаёт.
— Не один я виноват. Как бы тебе этого не хотелось, Анастасия. Из тебя вытащили моего сына и с твоего молчаливого согласия отдали Алиме, а ты даже не удосужилась убедиться, что твой новый муженёк говорит правду. Я виноват и осознаю это. Никогда не отрицал того, что и так очевидно. Но перед сыном виновата и ты. Ничуть не меньше меня. Мы можем винить друг друга вечность, от этого ничего не изменится.
Я осталась одна, погрузилась в тишину и долго смотрела в одну точку, пока кто-то не тронул меня за плечо.
— Настенька? Ты, может, поешь? В душ сходишь? А я тем временем поменяю тебе постель? — сочувствие и жалость в голосе Инны заставили внутренне сжаться, и где-то на задворках сознания забилась раненая гордость.
— Я не голодна, спасибо. А постель поменяй.
Она присела рядом, приобняла меня за плечи и почти силой прижала к себе. Так крепко, как когда-то прижимала мама. Как давно это было… Я даже не помню её лица. Сколько ни пыталась вспомнить, всё никак… Она осталась для меня светлым, тёплым воспоминанием. Немного размытым, но безумно уютным. И пахла точно как Инна. Молоком и цветами.
Я даже не сразу поняла, что плачу. Лишь когда Инна стёрла своими теплыми пальцами влажные дорожки со щек. Так тоже делала мама… Когда я разбивала коленки или теряла любимую куклу, она всегда жалела меня и успокаивала одним лишь своим касанием.
— Знаешь, моя сестра тоже так любила. Так сильно, что ради него бросила маму с папой, меня и сбежала из дома. Молодая была, глупая. Но любовь у неё была взрослая. Такая, что задыхалась без него. Больная, сумасшедшая любовь. Я была младше и не совсем понимала её поступки. Даже осуждала. И он её любил. Правда, как оказалось через несколько месяцев, не настолько сильно. Моя сестра забеременела, а он сбежал, написав на прощание записку, что не готов к детям и свадьбе. Мол, хорошо нам было, да только я ещё молод и жизнь свою на пелёнки-распашонки тратить не собираюсь. Сестра вернулась домой. Помню, как сильно страдала. Мне было жаль, но чем помочь я не знала. А наш отец… Он был мужчиной старой закалки и строгих правил. Как о ребёнке узнал, быстро подыскал достойного по его мнению парня и выдал её за него замуж. Как сейчас помню лицо сестры на свадьбе… Будто манекен без чувств. Она так и не смогла полюбить своего мужа, да и он оказался далеко не принцем на белом коне. То и дело попрекал бедную ребёнком: нагуляла, мол. Но он не уходил, потому что очень любил деньги нашего отца. Последний в итоге половину своего имущества ему завещал. А я не могла больше наблюдать эту несправедливость. Уехала в другой город… Это я к чему… Ты ведь так же любишь, как моя сестра любила. Только ситуации у вас разные. Ведь Самир любит тебя ещё сильнее. Уж поверь, на это у меня глаз намётан, — кивнула в подтверждение своих слов. — А когда такая любовь есть — ничего не нужно бояться. Всё у вас будет хорошо, вот увидишь.
Я оторвалась от неё, устыдившись своих слёз, быстро смахнула их.
— Ты просто не знаешь, что у нас происходит. Всё очень сложно… Мы не просто поссорились, у нас… У нас ребёнка украли. А вдобавок ко всему ещё много обид и претензий друг к другу. Мы уже не станем прежними. И не простим. Ни он меня, ни я его.
Она почему-то не удивилась, лишь поджала губы. Так, словно знала…
— Всё пройдёт, Настенька. Я с тобой и муж с тобой. И мы тебя… — Инна вдруг спохватилась, словно сболтнула лишнего, отстранилась от меня. — Я пойду, постель поменяю. А ты пока сходи поешь, нельзя же так себя истязать.
Схватившись за перила, поднялась, посмотрела ей вслед. Мне показалось, или она что-то скрывает? А может, это я уже привыкла видеть во всех врагов… Решив отправиться в душ, поднялась за Инной и в тот же момент услышала стук и негромкий хлопок двери. Она зашла в комнату Сабурова? Или мне показалось?
— Ты сказала ей? — услышала, прижавшись к двери, как полоумная старушка, подслушивающая своих соседей.
— Нет пока… Рано ещё. Она ко мне не привыкла пока, да и без этого хватает переживаний. Вот когда ребёночек ваш найдётся, она в себя придёт, я всё и расскажу. А сейчас ей нужна не моя поддержка, а твоя. У вас сейчас сложный период, не убегайте и не отворачивайтесь друг от друга. Будьте вместе.
Я отпрянула от двери, обхватила себя руками и попятилась. Врезавшись в стену, закрыла глаза. Именно сейчас я узнала её голос. Узнала, потому что слышала его… В детстве.
***
Дверь вдруг открылась, и я встретилась взглядом с Сабуровым. Он тяжело вздохнул, посторонился, пропуская Инну.
— Девочка моя… — прошептала та и бросилась ко мне, а я выставила руки ладонями вперёд, защищаясь.
— Не подходи. Не надо. Не трогайте меня сейчас. Оставьте меня в покое, — оттолкнувшись от стены, по которой меня, казалось, размазало догадкой, поковыляла в свою комнату.
Я вспомнила её. Эта женщина, тогда ещё совсем юная девушка, приходила к нам домой, когда я была маленькой. Она брала меня на руки и совала в руки пакет с шоколадными конфетами. Моими любимыми, с орехом. Я обнимала её за шею и втихаря вдыхала запах солнечных волос. Они пахли мёдом и молоком. И счастьем… Так пахла и мама в те дни, когда не впадала в депрессию. К сожалению, таких моментов становилось всё меньше. Я тогда не понимала, почему она грустит, и всячески пыталась её развеселить. Она печально улыбалась и задумчиво гладила меня по голове. Теперь я знаю, отчего она была несчастной. Она жила с чудовищем, а любила другого. Подонка, что однажды предал нас. Бросил. Вся мамина жизнь насмарку… И всё из-за меня и моего отца.
А вот тётя всегда улыбалась и красиво одевалась. Я видела такие замечательные вещи только в кино. В шкафу у мамы они тоже были, но она предпочитала надевать что-нибудь серое и мешковатое.
Тётя брала меня в кино на мультики, в парк есть мороженое или кататься на каруселях. Она была моей подругой и примером для подражания. Я мечтала вырасти такой же красивой, как она: с длинными золотыми волосами и синими бездонными глазами. Волшебница — так я её называла…
А потом тётя исчезла. Я долго ждала её, каждый день писала письма и отдавала их маме с просьбой отправить, но ответ так и не пришёл.
А когда не стало и мамы, я осталась одна. Совсем одна в этом большом, несправедливом мире. Мне пришлось резко повзрослеть, потому что не было того, кто бы пожалел или заступился. Побои отца, приход мачехи, с которой у нас с первой же встречи возникло лишь одно взаимное чувство — ненависть. Я забыла о тех, кто когда-то любил меня и кого любила я. А они были… Были. Но бросили меня. Оставили одну с совершенно чужими людьми. Скинули, как лишний балласт.
— Настенька, открой, прошу тебя! Позволь мне всё объяснить. Мы собирались тебе рассказать, но…
— Открой, Настя! — Сабуров громко постучал в дверь. — Не вынуждай меня высаживать дверь!
— Не нужно. Оставь её. Пусть отдохнёт. Завтра поговорим, — послышался взволнованный голос тёти, а я закрыла глаза. Уснуть и не думать… Уснуть и не слышать их. Тех, кто предал, кто бросил. Не знать и не задаваться вопросом, почему они это сделали. Зачем вернулись спустя время. Мне это неинтересно. Не хочу знать…
Проснувшись посреди ночи, вскакиваю с постели и бегу на детский плач. Мой малыш плачет, а я в абсолютной темноте не вижу его и не могу найти. Обо что-то ударяюсь, падаю и снова поднимаюсь. Тяну к нему руки, зову, но его голосок отдаляется, гаснет во мраке.
Рывком открываю дверь и, обо что-то споткнувшись, падаю. Меня подхватывают знакомые горячие руки, крепко обнимают.
— Тихо. Это я. Тихо. Всё хорошо, маленькая. Тебе просто приснился сон. Всё хорошо, — голос Самира возвращает меня в реальность, успокаивает. Одновременно с осознанием происходящего возвращается и боль.
— Не хорошо… Всё плохо. Я схожу с ума. Я хочу его увидеть. Разве я так много прошу, Самир? Почему у меня забрали моего ребёнка? За что? Я всего лишь хочу прижать его к груди. Мне больше ничего не нужно.
Он убаюкивает меня, согревает своим дыханием и, касаясь губами виска, тихо произносит на ухо:
— Знаю. Я всё знаю. Я верну его. Уже скоро. Мы вышли на след Алимы. Она во Франции. Теперь её обнаружение дело времени. Ты ждала много месяцев. Осталось совсем немного.
Я всхлипываю, крепко обнимаю его за шею и тихо вою, впиваясь пальцами в плотную ткань его пиджака. Вздрагивая от рыданий, позволяю Сабурову подняться и взять меня на руки. А ведь это я об него споткнулась. Он ночевал под моей дверью.
Утром не обнаруживаю Самира рядом, хотя помню, что засыпала на его груди. Рядом с кроватью стоит тележка с завтраком и чашкой ароматного кофе. Чувствую себя получше, чем вчера, и даже появляется аппетит. Ровно до тех пор, пока в комнату, негромко постучавшись, ни входит Инна. Тётей её назвать как-то не получается, хотя теперь уже узнаю её. Удивительно, как я не заметила знакомые черты раньше? Ведь мы даже похожи.
— Доброе утро, красавица моя, — она тепло улыбается, подходит ближе. — Ну, как ты?
Как я? Да никак. Наверное, я должна сейчас радоваться или ненавидеть Инну. Должна чувствовать хоть что-то. Но в душе пусто. Лишь где-то на самом её дне плещется глухая обида.
— Если собираешься рассказать мне какую-нибудь слезливую историю о том, что мы потерялись, и ты не могла меня найти долгие годы, то не стоит. Я не требую объяснений. Равно как и не просила тебя о возвращении, — отрезаю кусок яичницы, заталкиваю в рот. Сабуров прав. Я не имею права впадать в уныние. Я должна бороться и терпеть ради своего малыша.
— Да, ты не просила. Но я всё же расскажу тебе одну историю. Быть может, она слишком банальная и не вызовет у тебя слёз, но ты хотя бы поймёшь меня, — она присела на край кровати, не нарушая моё личное пространство. Сложила руки на коленях и вздохнула. — Ты, наверное, думаешь, что я сбежала и бросила вас с мамой… Что ж, в некотором смысле это так. Я бросила. Не потому, что вы были мне безразличны, а потому, что не могла больше видеть её слёзы. Я предлагала сестре забрать тебя и сбежать вместе со мной. Мы уехали бы в другой город, начали бы новую жизнь. У нас всё получилось бы. Но она не захотела. Она опустила руки и сдалась. Твой отчим… Он бил маму. Бил так, чтобы не оставалось следов, и она не смогла бы пожаловаться нашему отцу. Да даже если бы и были доказательства… Твой дед слыл жестоким человеком. Для него авторитет и репутация были превыше дочерей. Я думаю, что он знал обо всём. Знал, но не пожалел мою сестру. И я уехала. С тех пор я не общалась ни с твоей мамой, ни с дедушкой. Теперь понимаю, что зря тебя бросила. Ты осталась совсем одна, а отчим продал тебя, как какую-то вещь. Я долго искала тебя… Не знала, как посмотрю тебе в глаза, что скажу… Но очень хотела тебя увидеть. Ты же моя кровиночка. Я потеряла сестру, а ты — маму. У нас больше никого не осталось. А когда я услышала, что и ты погибла… В тот момент я осознала, что потеряла самое главное в своей жизни — свою совесть, свою надежду увидеть дочку сестры счастливой. Я пришла к твоему мужу, чтобы узнать, где могу повидаться с тобой в последний раз… А он сказал мне, что ты жива. Случаются ведь чудеса, — засмеялась сквозь слёзы. — Это ты моё чудо, Настенька.
— Ну всё, хватит. Что ты хочешь услышать? Что я прощаю тебя? Прощаю. Что-то ещё? — в горле образовался ком, я отодвинула от себя тарелку.
Инна поджала губы, поднялась, хлопнув себя по коленкам и, взяв поднос, улыбнулась. Как когда-то давно, тепло и нежно.
— Знаю, что не простила. Ещё слишком рано. Но я буду ждать тот день, когда ты снова назовёшь меня волшебницей. Ну, или хотя бы тётей.
***
Ближе к вечеру снова ждала Самира. Весь день порывалась ему позвонить, даже взяла у Инны телефон, но так и не решилась. Наверное, я уже привыкла жить одной надеждой. Когда больше ничего другого не остаётся, начинает казаться, что надежда — это много. Сегодня она цвела во мне буйным цветом, и сердце тревожно замирало в груди. Так, словно я чувствовала, что что-то должно произойти. А может, это всё из-за его слов, что они вышли на след Алимы.
Нервно теребя пальцами край вязаной кофты, я тихо всхлипывала, вспоминая, как, будучи беременной, вязала для своего малыша пинеточки. Они до сих пор лежат в тумбочке… Иногда я достаю их, чтобы прижать к сердцу вместо сына и в такие моменты чувствую, что он жив. Чувствую, как нуждается во мне, вижу, как тянет ко мне свои крохотные ручки.
Когда Сабуров вошёл в дом и вскинул взгляд на лестницу, я сразу почувствовала перемены. Вскочила со ступеньки, шагнула навстречу. На этот раз он смотрел по-другому, будто… Будто в глазах жизнь появилась. Они горели…
— Ты нашёл? — руки на автомате потянулись к лацканам его пиджака, а во рту стало сухо.
— Ещё утром. Но не хотел тревожить тебя раньше времени. Ждал, пока появится более точная информация. Наши люди нашли Алиму. Она в Париже. Сейчас вместе с детьми её везут домой. Наш сын в порядке, — последнее предложение вырывается из его горла с хрипом, и голос вибрирует болью. Рывком привлекает меня к себе, сильно стискивает. — Я сейчас в аэропорт. Утром они прилетают. Ты пока жди, — его слова доносятся глухим эхом, с трудом понимаю, о чём он говорит. По щекам льются крупные слёзы, а в груди так жжёт, что начинаю задыхаться. Отталкиваюсь от его груди, заглядываю в лицо.
— Сейчас? Мы поедем за ним сейчас?
— Насть, оставайся дома. Тебе не стоит…
— Я поеду, Самир! Я поеду за моим сыном, и меня не сможет остановить никто, слышишь?! Даже ты! — мчусь вниз, перепрыгивая по две ступеньки. — Пригони машину! — кричу охраннику, чисто на автомате надевая куртку, а он переводит вопросительный взгляд на Сабурова.
— Ты слышал? Пригони, — отдаёт приказ Самир, не спеша спускаясь ко мне. — Мы едем за сыном.
За сыном. Мы едем за сыном. Он жив, и его везут домой! Скоро я обниму своего кроху, вдохну его запах и, наверное, потеряю сознание.
— Ущипни меня, — произношу уже в машине.
— Что? — Сабуров отвлекается от мобильного, непонимающе хмурится.
— Ущипни. Я хочу убедиться, что это не сон.
Он привлекает меня к себе, тёплые губы касаются виска.
— Это не сон, Насть.
***
Я боялась, что всё это не явь, а какая-то галлюцинация. Боялась снова взлететь и упасть. Если подобное случится, встать уже не смогу. Не осилю эту муку.
Каждый шаг сопровождался громыханием в груди и головокружением. Я отчаянно цеплялась влажными пальцами за руку Самира. Он, в отличие от меня, выглядел спокойно и уверенно. Выдавал только неровный пульс и еле заметное подрагивание пальцев. Сабуров тоже нервничал и боялся не меньше моего.
Нас встретил какой-то мужчина в строгом костюме, кивнул Самиру и пошёл впереди. Они не обмолвились ни словом, но уверенные шаги вселили в меня веру.
— Куда мы идём? — взглянула на Сабурова. Лицо сосредоточенное, взгляд серьёзный. Ступает твёрдо и решительно. Мне приходится бежать, чтобы успеть за ним.
— В комнату матери и ребёнка. Там подождём. Тебе нужно выпить чего-нибудь, согреться. И мне нужно.
— Во сколько рейс?
— В семь тридцать.
— Так долго… — с трудом представляла, как выдержу эту многочасовую пытку. А что, если что-то пойдёт не так? Если вдруг задержат рейс, или Алима что-нибудь вытворит? Зная эту сумасшедшую…
— Настя! — Самир сильно сжал своими руками мои плечи, тем самым привлекая внимание. Склонился, ловя мой взгляд. — Не грузись. Всё будет хорошо. Ты увидишь сына, я клянусь тебе.
— А Алима… Она…
— Она будет в наручниках. К нашему сыну больше не прикоснётся.
Я представила эту картину, и на какое-то короткое мгновение мне даже стало жаль эту женщину. Она по-своему несчастна. Счастливая не станет красть чужого ребёнка и сбегать от мужа. Счастливая не будет рыдать по ночам, сидя на полу в туалете. Счастливая никогда не поступит так жестоко с другой матерью. Я знаю, она любит Самира. И даже могла бы её понять, будь она как Светлана. Последняя хотя бы не вредила мне.
— Ладно… Давай и правда чего-нибудь выпьем?
Передо мной открылась дверь, сопровождающий пропустил нас внутрь.
— Присядь, — Сабуров указал на диван у стены, сам прошёл к небольшому окошку. — Сейчас всё принесут.
Комната походила на камеру предварительного заключения. Решётки у двери и на окнах, минимум мебели, серые стены. Прохладно и пахнет сигаретным дымом. Не представляю, какому ребёнку здесь понравилось бы.
Самир чиркнул зажигалкой, закурил. Медленно выпустил струйку дыма, что витиеватыми, неровными кольцами поплыл к приоткрытой форточке.
— Самир?
— Мм?
— А ты видел его? Нашего сына?
— Нет. Некогда было делать фотосессии. Я сказал, чтобы сразу везли их в Россию.
— А что, если…
— Насть, — выдохнул, швырнул окурок в окно.
— Да я просто подумала… А вдруг это не он? Не наш малыш? Может же быть такое?
Сабуров закрыл окно и направился ко мне, попутно хватая за спинку стул и ставя его напротив дивана. Краем сознания подметила, что он без трости, и хромота почти незаметна. Сел, внимательно посмотрел мне в глаза.
— Это наш сын. Я узнал, что после последних родов Алиме удалили матку. То есть, она в принципе не могла родить. Она ради нашего сына легла в клинику и ждала там твоих родов. Всё было спланировано и оговорено заранее.
В очередной раз ужаснулась жестокости окружавших меня людей. Как они могли так поступить? Ладно я, но малыш… Чем провинился перед Лазаревым младенец?
— Я должна была проверить. Должна была посмотреть, когда они сказали, что… Но я испугалась. Я так боялась увидеть его таким… — закрыла лицо руками, а через мгновение услышала скрип дивана и почувствовала на себе его руки. Привлёк к себе, положив руку мне на затылок, прижался губами ко лбу.
— Всё уже. Всё прошло. Нам только утра дождаться, и ты возьмёшь сына на руки.
Я заплакала. Впервые за долгое время эти слёзы были от счастья, не от горя. Я представила, как прикоснусь к нему, как коснусь губами маленькой макушки, пахнущей молоком и солнышком; и вся боль, которую накапливала целый год, полилась из меня солёными слезами.
— Я верю. Верю тебе.
Самир отстранился, улыбнулся мне. Вытер слёзы большими пальцами, склонился к губам.
— Мы всегда будем верить друг другу. Больше никаких сомнений. Никогда. — Губы обожгло его дыханием, затрепыхалось в груди сердце. — Обещаю, — и накрыл своими губами мои.
Опрокинув меня на диван, наспех расстегнул куртку и, прикусив нижнюю губу, слегка её оттянул. Снова отстранился, заглядывая в лицо.
— Не надо… Не останавливайся, — притянула к себе, раскрывая губы для поцелуя, и Самир со стоном обрушился на них, хватая меня за запястья, с силой сжимая.
Прижав своим телом к скрипучему дивану, зашуршал одеждой, расстёгивая молнию на моих джинсах. Сам лишь сбросил пальто, отшвыривая его на пол и снова накрывая меня собой.
Секс звериный, до боли жадный и быстрый, будто каждая минута украдена у вечности. Причиняя друг другу боль на протяжении последних недель, мы не заметили, как изголодались. Как забыли, что такое нормальные отношения. Как это — заниматься любовью, а не сношаться по-быстрому, в порыве помешательства. Мы перестали быть теми, кем были когда-то, но страсть не ушла. Она лишь усилилась и стала неуправляемой.
Он вбивается в меня, стиснув зубы и сжимая мои руки до красных отметин, а я мечусь под ним, зверея от болезненно-острых, мучительных эмоций… Мне нужно заполнить эту пустоту, что осталась в душе от одиночества. Мне нужно почувствовать себя любимой и желанной. Мне так нужно ощущать тяжесть его тела, что если бы сейчас оставил и ушёл, наверное, окончательно сломалась бы…
Поджав колени, закрываю глаза. Рука Самира покоится на моей талии.
— Недалеко от аэропорта есть гостиница, если хочешь, могу отвезти тебя туда, а сам подожду здесь.
— Нет. Я с тобой, — отвечаю тихо, а он склоняется к моему уху.
— Поспи, — после поцелуя в висок мгновенно отрубаюсь. Сквозь сон слышу, как он встаёт, накрывает меня своим пальто и открывает кому-то дверь. Звон посуды, звук наливаемой в стакан жидкости. Снова засыпаю, а во сне слышу детский плач.
***
Стук в висках и дрожь в каждой клеточке. Я слышу собственное дыхание — хриплое, рваное. Горло душит спазмом, а глаза не видят из-за слёз. Впереди группа людей, среди них я узнаю Алиму. Она бросается к Самиру, что-то крича, но несколько мужчин перехватывают её и, заломив руки за спину, куда-то уводят. Всё происходит будто во сне, хотя я уверена, что не сплю.
Взглядом ищу переноску или коляску, а когда обнаруживаю маленький свёрток в руках женщины в форме, из глотки вырывается дикий вопль. Расталкивая людей, бегу к нему и в полуметре застываю. Меня словно бьёт по затылку, и подкашиваются ноги. Падаю на колени, протянув к женщине руки, и она, взглянув куда-то поверх моей головы, осторожно передаёт мне свёрток.
— Малыш… — шепчу сипло. Наконец-то смотрю на его личико, в чудные синие глазки и слышу, как крошатся в пыль все стены, что я так тщательно выстраивала у сердца, не позволяя боли пробраться в него и отравить кровь.
Держа в руках своё маленькое счастье, поднимаюсь на ноги, поворачиваюсь к Самиру, что застыл за моей спиной.
— Это он. Мой малыш. Это он, — на большее меня не хватает. Слов нет, нет мыслей. Лишь одно единственное желание — прижать его к себе как можно крепче. Но боюсь причинить крохе боль. В этот же момент осознаю, как оно… Быть мамой.
Сабуров протягивает ладони, а я вскидываю на него недоверчивый взгляд. Через какое-то время прихожу в себя, передаю ему малыша. Он молча смотрит на сына, долго, задумчиво. Наконец, прижимается губами к лобику и закрывает глаза.