Мы не смогли сидеть спокойно. Мы пошли ощупью к концу тоннеля. Там свет.
Иван говорит:
- Давай выглянем.
Я говорю:
- Правильно! Сколько нам тут сидеть. Курить охота и с утра ничего не ели. Пошли!
Ничего. Тишина. Впереди белый снег. Но только я высунулся на волю, выстрел. Я назад. Другой выстрел. Мы тогда, конечно, поглубже. А тут бегут черт его знает сколько. Сунулись в тоннель или трубу, как она называется... Лезут, гады. Требуют, чтобы сдавались. А труба тут пока без поворота, если начнут стрелять, определенно укокошат.
Надо уходить глубже и заворачивать.
Иван говорит:
- Я брошу.
Я говорю:
- Кидай.
И сам тоже вытаскиваю из-за пояса гранату. Но размахнуться нельзя. Мы кольца сняли и по очереди пустили гранаты низом, а сами назад, бегом, на четвереньках. Взрывная волна довольно крепко нас саданула. Но и там были вопли и стоны.
Мы кричим:
- Как раз вы нас возьмете! Попробуйте! Партизаны гибнут, но не сдаются!
А там, оказывается, сам Барановский, бургомистр. Он ведь на этом заводе до войны был инженером.
Барановский кричит:
- Вылезайте, я все здесь знаю. Я вас отсюда выкурю!
Мы ему отвечаем как следует. Все-таки и он и другие боятся лезть. Мы пошли глубже. Сколько шли и ползли, не знаю. Несколько часов болтались в трубах и тоннелях. Главное, осколки в одежде. Когда был взрыв, наши пузырьки почти все в карманах побились. Мы где-то в трубе повыбрасывали. Но потом пришлось возвращаться.
Иван говорит:
- Как нас Буханов разыщет?
Я говорю:
- Давай вернемся на то место, где он нас оставил.
Поползли обратно. Но забыли, что валяются осколки. Я порезал руки осколками, не сразу понял.
Через некоторое время потянуло дымом. Слезы, кашель.
Иван говорит:
- Это жгут солому.
Я говорю:
- Нет, по-моему, навоз.
Мы сильно поспорили. Торопливо уползаем подальше, а сами ругаемся.
Иван говорит:
- Много ты понимаешь в навозе. У него дым тяжелый, должен тянуться по низу.
Я говорю:
- Какой тут низ или верх, тут круглая труба.
Выяснили только на следующий день. Нам Буханов сказал, что Барановский привез несколько возов соломы. Они жгли до ночи. Потом Барановский сказал полиции, что он как специалист уверен, что мы давно задохнулись. Хорош инженер - не знает даже, сколько надо сжечь соломы, чтобы заполнить все заводские подземелья дымом.
Но это было потом, то есть позднее. Мы спаслись, не задохнулись потому, что сообразили: если дым не стоит на месте, значит есть тяга и выход ему. И полезли в том же направлении, куда тяга. И мы попали в котельную.
Она была совершенно завалена снаружи взорванным камнем. Ни войти, ни выйти. Топки тоже разрушены. Но вытяжная труба на месте. Это мы видели еще на воле. Труба в Корюковке знаменитая - выше пятидесяти метров. Тяга жуткая. Не верите - чуть шапку мою не утянуло. Потому-то в котельной можно было в уголке сидеть спокойно. Весь дым уходит.
У основания труба частично разрушена, дым уходит в пролом.
Тут, в уголке котельной, мы даже спали. Не от беспечности, а от большого утомления. Дым тоже подействовал. Потом холод нас разбудил. И тогда уже дыма не стало.
Головная боль, как с перепою, и даже тошнит.
Я говорю:
- Это хорошо. Иначе мы бы сильнее чувствовали голод.
Иван говорит:
- Я бы все равно умял картошечки котелка два.
И мы опять сильно поспорили.
Я говорю:
- Тебе каждый доктор скажет, что после угара надо воздерживаться и не есть.
Иван говорит:
- Мой организм может принять еду в любое время. Даже перед казнью.
Но все-таки надо как-то кончать это приключение. Буханова нет. Он, может быть, попался. Он, когда уходил, сказал, что Барановский ему доверяет. Но ведь могли спросить, что вы тут делаете в развалинах и почему партизаны бежали через ваш двор? Были, конечно, и у нас с Иваном тяжелые мысли, не только споры.