Мы взяли 20 человек в плен, 20 превосходных лошадей, 20 ружей и патронташей.
Можно себе представить радость бродшпиона, пробывшего 50 минут в английских руках и так скоро освобожденного! Я думаю, что после такого происшествия у него пропала всякая охота побираться и вынюхивать чужой хлеб.
С того времени, как мы отошли от реки, мы взяли в плен 90 человек.
На другой день мы подошли к месту, находящемуся в 6 милях к востоку от станции Гоуткраал. Это место, после ужасной следующей ночи, мы прозвали Моддер-трясиной (Moddervlei). В это время английские войска подходили к нам все ближе, и я думаю, что ночью они были от нас на расстоянии не более пяти миль.
Перед заходом солнца, незадолго до того, как мы подошли к болоту, несколько моих разведчиков наткнулись на англичан, приблизительно человек в пятнадцать, показавшихся совершенно неожиданно по направлению от станции Гоуткрааль. Но как только они заметили нас, то немедленно повернули назад. Один из них, во время погони за ним, упал с лошади и был убит, другой тяжело ранен, а двое были взяты в плен.
После этого я послал два патруля взорвать железнодорожный путь приблизительно в семи милях от того места, где я собирался сам перейти, чтобы помешать подойти панцирному поезду и потревожить наш обоз.
В эту же ночь нам предстояло перейти Моддерфлей{61}.
Благодаря сильному дождю, выпавшему после полудня, огромное болото, приблизительно в 1.000 метров ширины, было сплошь покрыто водой, которая стояла по колено, а местами и выше. Вода еще не была бы для нас большой помехой, но самое дно болота было такого рода, что лошади, ступая по колено в воду, очень часто совсем утопали, и вода доходила, почти до седла. И тут-то нужно было переправиться 1.400 всадникам. Легко себе представить, каким трудным делом оказался переход для бюргеров, и что это было за событие для нас, когда переправился последний. Многие из бюргеров теряли равновесие, сидя на спотыкавшихся лошадях, и падали в воду, большинству же приходилось совсем слезать с выбившихся из сил лошадей и еще переводить их через болото. А потом началась бесконечная возня при переправе орудий и повозок. Тридцать быков впрягались в один лафет, а иногда для этого требовалось даже 50 штук, и все-таки быки вязли в тине. Наконец, и орудия были переправлены, даже дрезины и повозка с моими документами и бумагами. Вдруг застревают возы с амуницией и с мукой! Да, это была ночь, которую, конечно, никогда не забыть!
Но что же делать с засевшими крепко возами? Уже начало рассветать, а нам необходимо переправиться еще до наступления дня. Позади нам угрожали огромные неприятельские силы, а впереди - железная дорога, с поездами из Де-Аара и Гауптона, перевозившая войска. Я решил, что хоть те-то из бюргеров, которые переправились, должны по крайней мере идти вперед.
Мне пришлось оставить здесь генерала Фури, у которого лошади были наименее слабы и на которых возложена была тяжелая задача вытянуть из тины застрявшие возы. Мы уговорились с ним так: если он не успеет справиться с возами до прихода неприятеля, то сожжет повозки и направится на юг.
Я же с отрядом пошел к железнодорожной линии.
Все мои бюргеры имели лошадей настолько ослабевших, что многие должны были спешиться.
Кроме того, я взял с собой 90 пленных. Я не хотел выпустить их, не хотел, чтобы они могли рассказывать о том, как слабы были наши лошади, потому что, узнавши об этом, неприятелю стал бы известен наш самый слабый пункт. Мне было очень жалко бедных Томми{62}, но что мог я сделать? Я обходился с ними хорошо, насколько мог, т. е. совершенно так же, как и с моими бюргерами. Ведь и из них многие шли пешком.
Не теряя ни одной минуты, мы, не переставая, шли вперед.
Уже начало светать, когда мы подошли к железнодорожной линии. Мы без затруднения пересекли ее, так как моему патрулю, о котором я упоминал выше, удалось, по моему приказанию, повредить путь до нашего прихода.
С наступлением дня можно было убедиться воочию в ужасном состоянии моих бюргеров. На каждом лице читалось изнеможение и крайняя усталость. Да и как могло быть иначе? Ведь накануне мы весь день провели в сражении, один раз только слезая с лошади, чтобы на ходу съесть кусок мяса. При этом весь день шел сильный дождь, так что многие из бюргеров промокли насквозь, до самых костей, - не у всех, ведь, были дождевые плащи. А самым скверным оказалось пребывание наше в трясине, следы которой оставались в виде липких, смокшихся комков на всей нашей одежде. Вдобавок ко всему этому прошло целых 24 часа, в течение которых не удалось ни одному из нас преклонить головы, я не говорю уже о сне.
Пройдя три мили от железной дороги, я отдал приказание расседлывать, хотя кругом не было ни одной травки для наших измученных лошадей. Но только что мы это сделали, как наши разведчики пришли сказать мне, что в расстоянии не более часа от нас есть трава. Я приказал снова седлать лошадей, чтобы воспользоваться пастбищем для бедных животных: "пусть лучше хозяин проедет еще часок, - думал я: - зато лошадь его не останется без корма". В конце-концов мы были вознаграждены за то, что должны были, не отдыхая, ехать несколько миль, так как каждый из бюргеров мог спокойнее спать, зная, что его лошадь тоже отдыхает.
Но голод заставил нас прежде всего зарезать овец, которых мы купили у жившего там бура, и приготовить себе пищу. В этой части Капской колонии буры занимаются преимущественно
овцеводством, разводя главным образом африканских овец с длинными жирными хвостами, весящими нередко по десяти фунтов каждый. Таким образом, в этих местах труднее найти тощую овцу, нежели жирную.
Хлеба здесь достать было нельзя, а наш запас муки остался на возах, которые, как мы предполагали, были уже сожжены, так как мы слышали издалека взрыв динамита и узнали, таким образом, что генерал Фури не мог спасти оставшейся части нашего обоза. Впоследствии оказалось, что англичане напали на генерала Фури, прежде чем он успел сжечь застрявшие возы. Сделали же это англичане, которые сожгли наши повозки вместе со своими, точно также застрявшими в трясине.
Моддер-болото мы не скоро забудем, надолго останется оно в нашей памяти!
Насытившись жирною африканскою бараниною и выспавшись, положив седла под голову, мы снова встали как встрепанные. Бюргеры, бывшие тогда со мной, принадлежали к числу лучших людей страны, к "настоящим" бюргерам, которые все принесли в жертву свободе своего народа. На вопрос: будет ли конец их мучениям? - эти люди ответили бы в любое время, что сотни подобных болот не могли бы их устрашить. Свобода, по убеждению этих людей, есть нечто столь высокое, что с сотворения мира человечество не смогло еще назначить за нее цену.
Генерал Фури должен был отступить назад. Он перешел около Де-Аара железнодорожную линию и встретился со мной, когда я возвращался к Петрусвилле.
Англичане, потерявши в трясине свой обоз, также принуждены были сделать обход. Это доставило нам некоторую передышку, и мы остановились, чтобы дать немного отдыха также и нашим лошадям. После этого мы отправились к западу от Гоптоуна.
На другой день англичане, еще в большем количестве, нежели накануне, гнались за нами. Почти весь день мне пришлось сражаться с их передовыми колоннами. К вечеру мы были уже в 10-12 милях к северо-западу от Стрейденбурга.
Тут я оставил комманданта Газебрука с 300 людей до следующего дня дожидаться англичан и несколько задержать их, чтобы тем временем, тем из бюргеров, которые шли пешком, а также и самым слабым лошадям, дать возможность уйти вперед.
Здесь я должен объяснить не посвященному читателю, каким образом можно было задержать на короткое время англичан.
Бюргеры с лучшими лошадьми остались за холмом, так как в этой части страны нет гор, в которых можно было бы делать укрепления или в них скрываться. Подходит, положим, неприятель и видит издали 300 бюргеров. Тогда он не несется на них в галоп, а напротив, останавливается, берет свои орудия, которые в большинстве случаев находятся в центре, ставит их вперед и начинает обстреливать всю цепь холмов, за которыми находятся бюргеры. Бюргеры же в свою очередь, само собой разумеется, не остаются под выстрелами, но стараются уйти из-под них и скрыться от неприятеля. Тогда англичане, выпустив несколько гранат и картечи по направлению к холму, принуждены обходить его с обеих сторон. Обыкновенно эта история обходов продолжается несколько часов, пока англичане не уверятся окончательно в том, что все буры ушли из-за холма; а тем временем пешеходы успевают пройти несколько миль вперед.
Иногда же, если случится, что позиция буров очень выгодна, то передние колонны англичан попадают в тупик, и тогда, конечно, сдаются или забираются в плен, или же под выстрелами обращаются в бегство для того, чтобы привести с собой большие силы. Если бы я во время этого похода ни прибегал к подобным изворотам, то большая часть моих людей попала бы в плен к англичанам. Но я и не мог иначе. Огромные массы войска, которые англичане в это время сосредоточивали вокруг меня, не давали никакой возможности произойти большому сражению. И как я все-таки не попал в руки неприятеля?! Читатель, понять этого нельзя ни мне, ни тебе и никому, потому что единственно, чему это надо приписать, - это тому, что Бог этого не хотел! И тот из читателей, который этому радуется, должен славословить Имя Его!
Глава XXVI.
Я благодарен всякий раз наступающим сумеркам
Коммандант Газебрук задержал ненадолго врага, и мы подошли к ферме Фраупан.
На следующий день мы пришли к Бракривиру, приблизительно в 10 милях к юго-востоку от того места, где эта река, на запад от Приски, впадает в Оранжевую реку.
Она оказалась непроходимой, и мы принуждены были расседлывать.
Нечего было и думать о том, чтобы перейти. Наилучший пловец погиб бы, если бы рискнул броситься в бурный поток, несший с пеной и грохотом свои волны к Оранжевой реке.
Приблизительно за два часа перед заходом солнца, коммандант Газебрук привез известие, что англичане гонятся за нами по пятам. Вопрос: куда же? возник мгновенно у каждого из нас. Всюду вверх по реке, а также и по тому направлению, откуда шел неприятель, расстилалось ровное, гладкое поле, и нам некуда было скрыться, не будучи замеченными. Не отступая от непереходимой реки, можно было бы выбрать дорогу к северо-западу, вниз по реке, с опасностью стать лицом к лицу с невозможностью перейти Оранжевую реку, находившуюся от нас не более как в 10 милях. Если мы выберем этот путь, думали мы, то англичане, пожалуй, не увидят нас, так как в этом месте между ими и нами будет ряд небольших холмов. Мы можем тогда за этими холмами повернуть назад, идти незамеченными неприятелем до наступления ночи, а затем, поднявшись вдоль Оранжевой реки вверх, оказаться позади неприятеля. Но англичане находились всего в девяти милях от нас, и, пока они, повернув назад, дошли бы до ряда холмов, за которыми мы прятались, не успело бы еще стемнеть. Опасность для нас таким образом заключалась в том, что прежде, чем я успел бы выполнить свой план, англичане заперли бы нас между двумя непроходимыми реками, что могло бы имет для нас весьма печальные последствия. Но как ни рискован был этот проект, - он представлял для нас единственно возможный исход. У меня не было времени, чтобы с кем-нибудь посоветоваться, но все-таки я наскоро сообщил об этом президенту Штейну. Его ответ был таков: "генерал, поступайте так, как считаете наилучшим".
Я, правда, уже решил то, что надо было делать, но уважение, которое я питал к президенту, и наше взаимное согласие во всех делах были настолько велики, что я неохотно делал что-либо без него, к тому же такой советчик, как президент Штейн, чрезвычайно ценен.
В минувшие времена, бывало, просишь Бога о продлении дня. У нас теперь было как раз наоборот. Мы могли только благодарить Его за то, что день наконец прошел и наступила ночь, прежде чем неприятель успел дойти до холмов, за которыми мы двигались незаметно для него.
Спустившаяся на землю ночь была на редкость темна. Это помогло нам. Осторожно двинулись мы назад; мимо английских войск, и не только скрылись на следующий день из глаз неприятеля, но еще успели пройти 9-10 миль в тылу англичан, в то время как они спешили вперед в надежде запереть нас на месте слияния двух рек.
Войско англичан в это время росло не по дням, а по часам, и было ясно, что они напрягали все свои силы, чтобы захватить президента Штейна и меня в свои руки. Они были правы со своей точки зрения, потому что, попади мы в Капскую колонию и начни там действовать, они наткнулись бы на большие затруднения, в этом я совершенно уверен.
Но что же далее? Постараться обойти англичан и снова идти вперед?! но с моими бюргерами, принужденными идти пешком, и с измученными лошадьми об этом теперь и думать было нечего! Идти же вверх по Оранжевой реке до того места, где можно будет ее перейти, и потом повернуть назад в Оранжевую республику - это значило совсем отказаться от той цели, с какою был предпринят поход. Но я был обязан выбирать лучшее из худшего, а потому решил перейти Оранжевую реку, пока неприятель снова не нагнал нас.
Таким образом, 20 февраля мы отступили назад; ища брода, где мы могли бы переправиться на другую сторону реки. Вода в реке начала немного спадать, но перейти ее все еще было нельзя, и мы отправились дальше, думая найти переход, пройдя место слияния ее с рекою Вааль. Но и там это оказалось невозможным. Все лодки, которые были здесь прежде, были уже давно уничтожены англичанами; но мы узнали, что в шести милях есть еще одна уцелевшая лодка. Мы отправились туда вверх по реке. Это была небольшая лодочка, но все-таки 10-12 человек могло в ней поместиться. Мы немедленно воспользовались ею, и в тот же вечер 22 февраля 250 бюргеров, из не имевших лошадей, было перевезено в несколько приемов на другой берег, по 10-12 человек каждый раз. Многие переплыли, но один из смельчаков, по имени ван-де-Мерве, утонул. Переплывали в лодке и те, у которых были лошади, заставляя их плыть.
Утром 23 февраля я получил уведомление, что англичане снова гнались за нами по пятам. В этот раз мы не ожидали их так скоро, между тем они совершили продолжительный ночной поход. Не теряя времени, мы оседлали лошадей и отправились вверх по реке, в то время как наш аръергард уже подвергался выстрелам неприятеля. Силы англичан были очень велики, и арьергард после непродолжительного боя должен был отступить.
К счастью нашему, поверхность земли становится здесь холмистее, и мы могли, в случае надобности, укрываться от неприятельского глаза. Около двух часов пополудни мы расседлали; не прошло и часу времени, как англичане снова были позади нас.
Наши два орудия, пушку и орудие Максим-Норденфельдт, пришлось оставить на дороге, так как животные были уже не в силах тянуть их дальше, а динамита не было с нами, чтобы взорвать их на воздух.
Ну, и что же?
О! у англичан такое огромное количество тяжелых орудий; пусть они возьмут себе еще и эти два для того, чтобы властная рука, держащая скипетр, стала бы еще тяжеловеснее. Многое ли может измениться от того, что прибавятся две пушки к четырем сотням пушек, которые Англия - одна из сильнейших и старейших держав в свете - направила на маленький народ, взявшийся за оружие, чтобы спасти свои права.
Особенно тяжело было мне то, что в этот день, 23 февраля, в день годовщины утверждения независимости Оранжевой республики, я должен был отдавать врагу свои орудия. Бывало, в счастливые дни, в кругу друзей, мы праздновали этот день почетными выстрелами, а теперь мы были принуждены единственные две пушки, которыми мы могли бы еще сами стрелять, отдать с тем, чтобы ими же, - как знать? - быть застреленными{63}.
Минуты, подобные тем, которые я тогда пережил, не забываются никогда! О том, что трепетало тогда в глубине души, может составить себе понятие лучше, чем кто-либо другой, англичанин-бурофил. Он, смотря на дело с точки зрения высшей справедливости, не соглашался со своими собственными соотечественниками. И не потому, чтобы он относился враждебно к своему правительству или не стоял за могущество Англии, - нет, но единственно потому, что у него не пропала совесть, и что он не мог, заглушив ее и насилуя чувство справедливости, соглашаться на всевозможные бессовестные дела.