Развитие нации — противоречивый процесс. Он всегда представляет собой единство и противостояние этнической общины, общества граждан и государства. Дело в степени остроты означенной коллизии. В период модернизации или в момент кризиса она становится критической.
Сегодня современное правозащитное законодательство наделяет индивида правом свободно идентифицировать себя с этнической группой. Это правовое положение отражает определенные исторические реалии, обусловленные упомянутым противоречием. Бывает и так, что этническая культура, не выдержав испытания модернизацией, вытесняется в своего рода резервацию и становится экспонатом краеведческих музеев, в лучшем случае — бытовым атрибутом. Примеры «несостоявшихся государств» показывают, что может происходить, если частный интерес этнической группы остается непреодолимым барьером для строительства государства и формирования гражданского общества. Имеется в виду негибкость общины, ее слабая способность к изменению. Между тем именно способность этноса к внутренним переменам не только повышает возможности его адаптации к изменяющимся внешним условиям, но и содействует становлению гражданского общества и государства.
В некоторых случаях мы наблюдаем шизофреническое раздвоение культур. В качестве примера обычно приводится современное турецкое общество, где гарантом и проводником вестернизации являются официоз и преимущественно военное сословие, а остальная часть населения ориентирована на традиционные ценности ислама. Такой баланс подвержен срывам и нестабилен.
Между тем творческое взаимодействие этнической традиции и стандартов модернизации может приводить и к синтезу. В этой связи интересен опыт финнов. Финляндия еще в начале прошлого века представляла собой далекую периферию Европы. Теперь ее социальная организация является одной из образцовых на континенте. Пройдя через внутреннюю перестройку, финский этнос, не утратив своей самобытности, содействовал в то же время становлению общественных и государственных институтов.
Очевидно, что грузинский этнос обладает высокой степенью способности к выживанию. Несмотря на многочисленные вторжения и сильный ассимиляторский пресс со стороны могущественных империй, ему всегда удавалось отстоять свою культуру, религию и язык. Даже в самых тяжелых условиях его идентичность не только сохранялась, но и обогащалась. Более того, в той или иной мере сохранялись территория и политический суверенитет Грузии.
Однако способность к выживанию не есть нечто неизменное. Она может как наращиваться, так и становиться неадекватной в изменившихся условиях. Чем больше издержек с ее осуществлением, тем выше себестоимость и драматизм исторических процессов, в которые включен этнос.
Сегодня грузинский этнос стоит перед новым вызовом: вестернизацией и ассоциируемыми с ней модернизацией и глобализацией.
Промежуточной формой противоречия является двойной стандарт.
Он может представлять собой основную стратегию выживания этноса. В таких случаях уже вся система являет собой предмет сделки между традиционными структурами (community), с одной стороны, и обществом (society) и государством (state) — с другой. Такую стратегию выживания этноса можно назвать защитной. Но с ее осуществлением связано множество неудобств, чтобы не сказать вероятностей фатальных последствий.
Сделку нельзя путать с общественным договором и согласием. Последние предполагают единообразное толкование ценностей, которые сплачивают социальные группы и индивидов, а не возможность быть исключением из правил. Как бы «по умолчанию» при двойном стандарте предполагается пиетет по отношению к официозу и его установлениям, но реально отдается предпочтение частным ценностям и интересам.
В кризисных ситуациях двойной стандарт порождает дефицит легитимности, или аномию. В стране ощущается нехватка согласия относительно законности конкретных действий истеблишмента и доверия к ним. Общественное мнение напоминает детектив, в котором постоянно муссируются сплетни о заговорах, в ситуации двойного стандарта «нет ничего святого», так как все происходящее обусловливается коррупционной сделкой неких «групп интересов».
По большому счету, гарантом легитимности системы должно выступать гражданское общество, подкрепленное демократическими институтами. Оно представляет собой системное качество, нечто самодостаточное по отношению как к государственным институтам, так и к традиционным общинам. Слабость гражданского общества приводит к тому, что оно превращается в механический конгломерат соперничающих друг с другом или в лучшем случае не связанных друг с другом социумов и индивидов. Общественность активно ищет моральные авторитеты. Есть общества, где традиционные этнические ценности, пусть даже те представляют пережиток, остаются главным аргументом против хаоса.
В полиэтничном государстве аномия чревата противостоянием титульного этноса и этнических меньшинств.
Двойной стандарт создает трудности в деле налаживания эффективной государственной машины, происходит эрозия правового сознания. Законам трудно конкурировать с традициями партикулярных сообществ. Традиции для замученных раздвоенностью людей выглядят более убедительно, нежели бумажные предписания официоза.
В соответствии с логикой развития двойного стандарта коррупция власти ведет к ее криминализации. Власть смыкается с «блатным» миром, с гангстерскими синдикатами (наркомафией и др.), которые создают так называемые «эскадроны смерти» и устраивают несудебные расправы над противниками режима.
На этом фоне «полезными» выглядят военные перевороты, цель которых «погасить дефицит легитимности». Армия иногда являет собой последний оплот стабильности государства, гаранта сохранения государственности как таковой. Под лозунгами борьбы с коррупцией, охватившей гражданские институты, она захватывает власть. Другое дело, что правление военных клик не отличается ни демократичностью, ни эффективностью.
Дефицит легитимности заполняется, когда на арену вступает «вождь» — харизматический лидер, который за счет личного авторитета и выдающихся способностей призван придать законность (легитимность) системе. Имидж вождя обретает облик этнического героя, если консолидация в рамках этнической группы представляется обществу как путь к спасению. Излишне говорить, что обретенная подобным образом легитимность не отличается устойчивостью. Вождь уязвим, и сами массы с готовностью развенчивают его.
Решающее значение может иметь внешний фактор. Если его начинают воспринимать как единственную альтернативу внутреннему разброду, то общество по существу расписывается в своей несостоятельности и неспособности к самоуправлению.
Однако двойной стандарт не является чем-то безусловно отрицательным. Этот феномен может быть вынужденным и даже «полезным». Например, он может стать спасительной стратегией для этнического меньшинства, находящегося в окружении иной культуры, тем более если это меньшинство испытывает на себе ассимиляторское давление.
Или, в условиях неполного суверенитета или его отсутствия, двойной стандарт представляется защитной реакцией на чуждый этносу истеблишмент. Отношения с ним оцениваются как неизбежное зло и становятся, следовательно, также неизбежно конформистскими.
Так на всем протяжении грузинской истории из-за постоянной угрозы агрессии и геноцида центральная власть нередко становилась предметом сделок с империями. Манипуляции вокруг царского трона приводили к сбоям династического наследования, что подрывало легитимность верховной власти. После тяжелых кризисов, связанных с вторжениями завоевателей, в осадке всегда оставались исторические этнические или субэтнические общины. Крушение этого последнего бастиона привело бы грузинский народ к исчезновению.
В этой ситуации православная религия фактически взяла на себя роль хранительницы языка, культуры этноса и служила главным объединительным фактором. Она объективно не могла участвовать в государственном строительстве ввиду отсутствия соответствующих условий. Ее этатистских тенденций хватало лишь на то, чтобы поддерживать в народном сознании идею о неделимой и единой стране и воспоминания о «золотом веке» — то есть сохранять потенциал для объединения страны, воссоздания нового общества и государства.
Впрочем, этатистским идеалам противостояла реальная тенденция партикуляризации. Она усугублялась тем, что в Грузии центральная власть — царь — была заложницей интриг удельных князей, это продлило здесь период феодальной раздробленности. Благие намерения некоторых царей-объединителей порой трактовались как попытка установления господства того или иного субэтноса. Сказывается также то, что Грузия не знала абсолютной монархии, а ведь именно она стала фундаментом государственных устоев современной Европы. Не говоря уж о сакрализации государственных институтов, которую можно наблюдать в дальневосточных конфуцианских культурах.
Имели значение географический рельеф страны, неразвитость коммуникаций между регионами, отсутствие внутреннего рынка. В тех условиях, когда не существовало ни экономических, ни политических предпосылок для общенационального интереса, партикуляризм был действительностью, а мечты о едином государстве казались недосягаемым идеалом. Сегодня, в более благоприятных исторических условиях, некоторые проявления местнического интереса тех времен рассматривают как вопиющие акты предательства общего дела. Однако не исключено, что в ту пору они воспринимались иначе, чем и объясняется их многочисленность.
Нельзя сказать, что влечение к двойному стандарту фатально. Он как носитель «перекрестного давления» в общественной психологии и культуре сам по себе — бремя, которое становится тяжелее в быстро меняющихся условиях.
Более нормальным является стремление к монизму, который снимает внутреннее напряжение в обществе. Но и здесь должна существовать своя мера. Здоровый монизм не предполагает полного исключения противоречий между общим и частным интересами.
То, к каким катастрофическим результатам могут привести крайние формы монизма, демонстрирует эпоха Сталина. Властная вертикаль в ту эпоху доминировала безраздельно и подмяла под себя и общество, и традиционный сектор. Семья — связующее звено между обществом и общиной — была «огосударствлена». Нечто подобное происходило и с традиционной общиной, которую пытались загнать в колхозы и совхозы. Тотальное доносительство в пользу государства породило феномен Павлика Морозова. Этот «герой того времени» «сдал» властям богатых общинников и даже членов собственной семьи.
Интересно, что сталинский монизм исключал существование элиты. Она так и не состоялась. Ротация номенклатуры происходила регулярно, иногда эта номенклатура просто «отстреливалась». Известный факт: не было такого члена тогдашнего Политбюро, который не стал бы заложником системы, поскольку у всех ближайшие родственники подвергались репрессиям. Фигура Сталина выступала единственным непогрешимым и неподкупным гарантом легитимности совдепии.
Даже в периферийной Грузии формирование «революционных» кланов не было явно выражено. Борьба с кумовством, местническими интересами, семейственностью велась постоянно. Едва давший было о себе знать этнорегиональный партикуляризм раздавили безжалостно. Имеется в виду «мингрельское дело», возбужденное НКВД в 1951 году.
В послесталинский период, во времена хрущевской «оттепели» и брежневского застоя, уже не генсек, а коллективный орган — партийно-хозяйственный актив стал гарантом легитимности. Во времена Хрущева появились первые признаки двойного стандарта. Из сталинского прошлого были позаимствованы внешние атрибуты почитания официоза, выторгована мера личной пользы для себя. В пору правления Брежнева порожденные двойным стандартом «теневые структуры» разрослись непомерно.
Наиболее очевидные формы двойной стандарт принял в социалистической Грузии. После сталинской диктатуры он оживился здесь как ни в одной другой республике СССР. В стране особенно ощущался такой его элемент, как дефицит государственного мышления. Более того, считалось правилом хорошего тона козырять анархистскими замашками. Но к власти стремились, чтоб с ее помощью наживаться. Коррупция стала «всенародной» и фактически работала на укрепление традиционных этнических структур.
В самом обществе возродился дух круговой поруки. Позиции традиционного образа жизни укрепились. Кумовство как механизм консолидации традиционной структуры перед лицом государственного истеблишмента по-прежнему воспринималось как ценность и совсем не ассоциировалось с негативным понятием непотизма.
Однако последствия сталинского правления давали о себе знать в кадровой политике государства. Разного рода «групповщина», основанная на кровнородственных, клановых узах (региональных или субэтнических) открыто себя на высшем уровне не проявляла. Рецидивы «мингрельского дела» не допускались. Правда, в народе шутили, называя здание ЦК КП Грузии гостиницей «Гурия» — по наименованию региона, откуда был родом Шеварднадзе. Первый секретарь построил свою карьеру на том, что активно боролся с «антиподами» (термин, использовавшийся во время «чисток» в 70-е годы прошлого века). В качестве наиболее одиозного проявления деятельности антиподов был объявлен протекционизм. Однако «борьба с негативными явлениями» носила характер «крестовых походов» и была обречена, так как имела своей мишенью конкретных людей, а не систему.
Вместе с тем в Грузии наибольшего развития достигли мафиозные группы, построенные по отраслевому принципу, — «винные», «цитрусовые», «табачные», «курортные». Они представляли собой теневые образования партийно-хозяйственного актива. Их деятельность была тесно связана с коррупционными структурами в имперском центре. Монопольно высокие цены на «экзотическую» продукцию из Грузии устанавливались и утверждались там. В этих группировках этнорегиональное представительство обусловливалось географией соответствующих отраслей промышленности.
Двойной стандарт в Грузии достиг своего апогея, когда коррупция стала переходить в криминал. Произошла негласная реабилитация преступного мира. Если образ казнокрада казался будничным, то с фигурой «вора в законе» связывали «блатную романтику». В качестве «свадебных генералов» открыто фигурировали «воры в законе». Известен случай, когда на похоронах одного колоритного тбилисского горожанина академиков и министров было столько же, сколько известных казнокрадов и… представителей преступного мира.
а) Крайности этнонационализма
Если функциональность двойного стандарта, вызванную необходимостью выживания народа, еще как-то можно объяснить и допустить, то его деструктивность в процессе строительства независимого государства не вызывает сомнений.
Попытку преодолеть двойной стандарт предпринял Гамсахурдиа. Он предложил народу борьбу как с самой партийно-хозяйственной номенклатурой, так и с ее теневым образованием — мафией. Энтузиазм, с каким участвовали в процессе преобразований широкие массы населения, обусловливался не только идеей государственной независимости, но и привлекательностью лозунгов борьбы за социальную справедливость, против засилья мафии.
Симптоматично, что из обихода освободительного движения напрочь исчезла лексика, связанная с классовой борьбой. То есть борьбе за социальную справедливость не придавался классовый характер. Взамен Гамсахурдиа предложил модель монизма, основанного на идеологии этнонационализма. Принято считать, что эта доктрина была защитной реакцией на политику пролетарского интернационализма, которая на местах воспринималась как ассимиляторская. Однако вместо того, чтобы предложить новый вариант строительства гражданского общества, национально-освободительное движение впало в крайности этноцентризма, что повлекло за собой дробление общества. Это дробление дошло до уровня «мегрельского сепаратизма», «сванского трайбализма» и так далее, то есть возникла угроза целостности грузинского этноса как такового. Не говоря уже о сепаратистских движениях в Абхазии и Южной Осетии и скрытом ирредентизме[1] в Джавахетии и Нижней Картли — в местах компактного проживания меньшинств.
Более того, в стране произошла тотальная атомизация общества, его распад на маргинальных индивидов. Общество все более походило на калейдоскоп многочисленных неустойчивых связей. Такой «бесконечный плюрализм» не предполагал наличия готовности к диалогу и консенсусу.
Характерно, что вместе с тотальным кризисом общества распадался и двойной стандарт, который также предполагает консенсус, пусть и двусмысленный. Правда, в пылу борьбы с коммунистической мафией новые власти не заметили опасности возникновения нового партийно-хозяйственного актива «круглых» (от названия доминантного политического движения «Круглый стол»). Однако новая мафия не успела состояться.
Существует мнение, что «старая» мафия взяла реванш и легко расправилась с обессилевшим от раздоров обществом и подорванной государственной машиной. На самом деле могущественные «отраслевые» мафии экономически были ослаблены ввиду быстро наступившего организационно-экономического коллапса курируемых ими отраслей. Впрочем, недооценивать ее роль в свержении Гамсахурдиа не приходится. Общество, ставшее на путь саморазрушения, легко поддавалось манипуляции.
На фоне всеобщего распада общества набирал силу этнорегионализм. Актуализировался «тбилисский шовинизм», противостоявший этнорегиональному партикуляризму, стихии «гоимизации». Так называли явление, связанное с процессом этнизации общества (преимущественно с мегрельским акцентом), что ассоциировалось у тбилисской интеллигенции с засильем провинциализма. Военные акции в Мегрелии в тот период чем-то напоминали «мингрельское дело» 1951 года.
Альянс тбилисской интеллигенции с криминальной группировкой «Мхедриони» и гвардией, возглавлявшейся политическим деликвентом Тенгизом Китовани, был столь же чудовищным, сколь и вынужденным. В стране не было сильного военного сословия, которое в некоторых странах третьего мира выступало гарантом сохранения государственности. Трудно понять, чего было больше в действиях командующего гвардией Китовани — попыток государственность сохранить или ее разрушить. Наиболее активным «свергателем» Гамсахурдиа стал именно «Мхедриони». Ситуация не покажется парадоксальной, если учесть, что паразитирующий на теле общества криминал может быть заинтересован в сохранении истеблишмента. В конце концов, действия гвардии и «Мхедриони» только ускорили процесс распада государства и общества.
Скоротечный режим Гамсахурдиа явил собой пример не только несостоявшегося государства или несостоятельности строительства этнического государства, но и пример того, как с гибелью государства и общества теряет свой смысл и двойной стандарт.
б) Размытый фундамент
«Призыв во власть» Эдуарда Шеварднадзе, жившего в Москве, стал шансом спасения грузинского общества и государства. На смену этнонационализму во времена Шеварднадзе-демократа пришли лозунги строительства гражданского общества. Опытный политик долгое время полагался только на свои силы, пока не убедился, что без собственной партии власти ему не обойтись. Впоследствии оказалось, что созданное им политическое движение «Союз граждан» по своим ухваткам и склонности к коррупции мало отличалось от КПСС. Его основу составили бывшие члены старого партийно-хозяйственного актива, быстро обретшие буржуазный лоск.
В пору Шеварднадзе Грузия утвердилась в своем выборе в пользу западного вектора развития. Во времена коммунистов лозунги в поддержку такого выбора сочли бы проявлением инфантилизма. Во времена Гамсахурдиа их находили вполне реальными. При Шеварднадзе-демократе они стали актуальными, что было подтверждено включением Грузии в европейские структуры и экономические мега-проекты.
Шеварднадзе справился с наиболее одиозной формой мафии — криминалитетом. Иоселиани был изолирован. Но стареющий политик не смог совладать с ее респектабельной формой. Чего стоили бесчинства энергомафии, в течение 15 лет державшей население на голодном пайке, подвергая его пытке холодом и тьмой в зимние периоды. Вместо приватизации страна получила «прихватизацию» в ее самых циничных формах.