Потомственный рабочий Аким Болдырев стал на защиту революции с первого дня ее существования. В девятнадцатом его приняли в ряды большевистской партии. Когда был объявлен набор в народную милицию, Болдырев, еще не оправившись после тяжелого ранения, пошел работать туда. Сначала его назначили начальником Новороссийского окружного управления милиции, затем перебросили на Дон, в Сальск, где он стал политическим комиссаром и начальником окружной милиции.
Много лет отдал Аким Степанович Болдырев любимой работе. Сейчас он — персональный пенсионер, живет в Волгограде, пишет воспоминания о тех суровых днях и героической борьбе своих товарищей. Два отрывка из его записок мы предлагаем вниманию читателей.
Заря только-только занималась. Ночные тени еще метались по степи, ища овражки и ложбинку чтобы отлежаться в них до следующего вечера. Всадники ехали медленно, осторожно. На душе у комиссара было неспокойно. Волновала предстоящая встреча с бандитами Андрианова. Удастся ли задуманное? Допустят ли к самому главарю? И с чего начать разговор с ним?
Комиссар тряхнул головой, прогоняя тревожные мысли, взглянул на Доценко, отметил про себя: «Экий же ладный мужик! Хорошо, что взял с собой именно его. Уравновешенный, спокойный, смелый. Да и с Андриановым они — старые знакомые».
На взгорках тревожно перешептывались под ветром травы. Еще не просохшая роса скрадывала звуки. Но стоит солнцу высунуться из-за горизонта, как ночная прохлада исчезнет и тогда каждый звук будет стозвонно перекатываться по выжженному пространству степи.
— Скорей, — торопил комиссар. — А то, неровен час, заметят.
Всадники свернули на зимовник бывшего коннозаводчика Королькова.
— Далеко еще?
— Да нет. Сейчас переедем речушку, а там близко...
Жутковато, тревожно молчала степь, полная неожиданностей.
Вдруг громыхнул выстрел, за ним другой. Мимо. «Они, — мелькнуло в сознании комиссара, — бандиты!». Инстинктивно рванул и тут же осадил коня:
— Стой! Не стреляйте!
Из-за кустов выскочили шестеро вооруженных. Один схватил под уздцы лошадь:
— Кто такие? Откуда едете?
— Из Великокняжеской, от окружного военного совещания. Важное дело к Андрианову.
Ошеломленные бандиты молчали.
— Ну, чего глаза вытаращили? — крикнул Доценко. — Перед вами комиссар сводно-кавалерийских отрядов по борьбе с бандитизмом Степан Бондаренко. А ну опустите винтовки! По стойке «смирно» стоять полагается перед начальством.
Бандиты послушно опустили винтовки. Только белобрысый парень с наглыми глазами угрожающе двинулся вперед...
— Ладно, гражданин начальник, к атаману вас доставим, а вот оружьице отдайте.
Степан расстегнул ремень с кобурой, бросил на землю. Доценко нехотя передал шашку и наган. Окружив комиссара и начальника милиции, бандиты направились к хутору Дубовому.
Двигались молча. Пока все шло удачно. Как-то встретит Андрианов? Степан ехал к нему уже в третий раз. Он припоминал свои первые неудавшиеся «визиты».
А было это вот как. Республике Советов шел от рождения четвертый год. Интервенты с белогвардейцами, как ни старались, не сумели накинуть ей на шею смертельную петлю. С внешними фронтами было покончено, но оставался внутренний фронт. Вся мразь, вся нечисть, жаждавшая возвращения к старому, собиралась в банды, свирепствовала. От упоминания одних имен Андрианова, Дарогана, Вербицкого, Сыча, Маслака мирное население на Дону и Ставрополье приходило в ужас. Бандиты врывались в хутора и станицы, грабили, изуверствовали над женщинами, стариками, детьми. То тут, то там в степи раздавались выстрелы, унося в могилы советских и партийных работников. Специальные отряды, сформированные из народной милиции, сбивались с ног, мечась по степи в поисках банды. Но, странное дело, после очередной удачной операции бандиты словно проваливались сквозь землю. И милиция, гнавшаяся за ними буквально по пятам, прибывала на пустое место. Они были здесь, в степи, дома. Рассасывались по хуторам, по медвежьим углам. Некоторое время отсиживались поодиночке в своих семьях, у родственников, а потом опять мгновенно собирались в кулак, чинили погромы, терроризировали мирное население.
Особой жестокостью и изощренностью отличались андриановцы. Все попытки изловить и уничтожить их были безуспешны. Чоновцы (так звали бойцов особых частей) выбивались из сил. Люди, полуголодные, измученные, не спали порой неделями. И ни один из них не был гарантирован, что через час не получит пулю в спину, из-за угла. Надо было менять тактику. Тогда-то членам окружного военного совещания — штаба по борьбе с бандитизмом — и пришла в голову мысль попробовать убедить главарей банд сдаться, вернуться к семьям, обещав им жизнь и свободу. Решили начать с Андрианова. Это чрезвычайной трудности дело взял на себя Степан Бондаренко.
Долго искал посредников, через которых можно было бы пригласить кровавого атамана на «свидание». Наконец договорились встретиться в казачьем хуторе Ремонтном, за Котельниково. Ехал, а на душе было скверно. Кругом враги. Кто знает, чем кончится эта дипломатия. Может, убьют, может, пытать будут. Да и говорить с убийцами противно. Но ничего — встретили мирно, проводили в хату. Вошел Андрианов, высокий, плотный, глаза черные — посмотрит, что выстрелит. Только разговор начали, вдруг врывается в горницу парень да как заорет:
— В балке у него отряд! Порубать нас хотят!
Все бросились на комиссара. Ну, решил, смерть пришла. Отскочил к стене, выхватил револьвер!
— А вы что думали, с голыми руками к вам прибыл? Если хоть раз выстрелю, все погибнете! Давайте лучше продолжать переговоры...
Куда там! Повскакали «дипломаты» на коней, и — давай бог ноги. Пришлось снова гоняться за атаманом, через третьих лиц назначать ему «рандеву». А он заосторожничал. На уже известные квартиры перестал наезжать. Потом дошел слух, что видели его раз в Новоселовке, на берегу Грузского озера. К кому там атаман мог бы наведываться? Всех перебрали. Остановились на священнике. Решил комиссар еще раз попробовать.
Выехали поздно, в одиннадцать ночи. Зима уже во всю хозяйствовала: метет — ни зги не видно. Рта открыть нельзя — снегом забивает. Ветер с ног валит. Возница — местный был — говорит:
— Не доедем, товарищ комиссар, повертать надо.
— Ты чем думаешь?.. Чтоб к утру в Новоселовке были! Или тебе своих не жалко? Слышал, небось, как Андрианов лютует.
Возница рванул поводья. Светать начало, кое-как к месту все-таки добрались. Нашли дом священника. Постучали. Услышали: возня за дверью, а не открывают. Комиссар прикрикнул. Приоткрылась дверь, в щелке — заплывшее жиром женское лицо.
— Кого надо?
— Батюшку.
— А сами-то кто будете?
— Да открой, старая, зла не сделаем. Советская власть...
— О господи!..
Лицо исчезло и в просвете отворившейся двери появился сухонький старичок в рясе. Весь какой-то черно-серый, ну совсем как ворон.
— И что это ты, мать, своих не признала. Заходите, гости дорогие. Кипяточек сейчас соорудим. Промерзли, небось?
Степан широко шагнул в сенцы и сразу приступил:
— Вот что, отец, по делу я. Знаю, батька Андрианов у тебя бывает. Вот ему записка. Передашь, как придет.
Старик всплеснул руками:
— Бог с тобой, мил человек, мы люди тихие, с нечистью не водимся. — А сам — глаза в сторону.
— Ладно, не трясись! Я не спрашивать с тебя пришел, помочь прошу. А откажешься — обязательно спросим, зачем бандитов привечаешь. — Сунул попу бумажонку и вышел. Теперь Степан уже не сомневался, что атаман здесь действительно бывает.
А встретились они через неделю в той же Новоселовке. Сопровождали комиссара андриановцы прямо с выгонов: подвоха опять боялись. В самую богатую хату ввели. Увидел Степан «батьку» и обрадовался: почернел тот, осунулся, глаза еще острее стали. Значит, сговорчивее будет.
Два часа тогда говорили. Ерепенился атаман, все еще царьком здесь себя чувствовал. Хотелось порой комиссару выхватить наган да всадить заряд в эту сволочь, погубившую столько добрых людей. Ненавистью весь загорался. А нельзя! Одного кокнешь, другой «батька» объявится. Бандиты только злее станут. Сдерживал себя. Наконец договорились, что банда сдаст все оружие, снаряжение и возвратится в села, к своим семьям, а Советская власть гарантирует каждому жизнь и дает по строевой лошади.
— Уговорил! Пиши охранную грамоту! — хлопнул его по плечу Андрианов.
...Ехал тогда комиссар назад, в окружную станицу, удаче радовался. А спустя три недели, как снег на голову, прискакал в окрвоенсовещание вестовой, бросил у крыльца взмыленную лошадь, на самом лица нет.
— Опять Андрианов с шайкой объявился. Вчера в балке у соседнего хутора трех наших нашли. Изуродованы до неузнаваемости. А по хуторам из хаты в хату ползет слушок, что готовит атаман план захвата Великокняжеской.
Уже позже узнали работники милиции о том, что произошло. Оказалось, вернулись андриановцы к своим куреням, в родные семьи, на Дон, а местные власти не поверили выданным комиссаром документам и давай хватать людей да в тюрьму отправлять. Рассвирепел Андрианов, мигом своих собрал. Откопали оружие, что не сдали окрвоенсовещанию, а припрятали на всякий случай, и подались на Черные земли.
До чего же горько было тогда комиссару. Снова змеею ползла тревога по степи. И днем хаты на запорах держали. На улицу выходили с оглядкой. Совсем жизни от бандитов не стало.
...Вспомнил комиссар и вчерашнее заседание.
До поздней ночи сидели, все детали обдумывали. Дым в комнате — коромыслом. На столе — гора пепла от самокруток. Изложил он товарищам свой план: без предупреждения явиться прямо в логово бандитов, к самому атаману, и еще раз попробовать уговорить его. Это был риск, серьезный риск. Ведь после случившегося бандиты считали комиссара обманщиком, кровным врагом. Степан все понимал и все-таки решился на этот шаг, удививший даже его бывалых, привыкших ко всему соратников. А подтолкнуло его вот что: некоторое время назад совсем неожиданно в милицию явились бандиты — братья Ковалевы. Заявили, что хотят добровольно сдаться. Холодно встретил их комиссар, радости своей не показал, а в душе все ликовало: «Ага! Значит, и бандитам уже осточертела их жизнь, коли сами на мировую идут, через страх возмездия переступают. Поняли, гады, свою обреченность!».
— А почему мы должны знать, что вы вправду решили честно народу служить? Если действительно хотите, докажите это. Живым или мертвым доставьте Вербицкого.
Сказал и подумал: «А что, если не придут снова? Расстрелять их есть за что!» И тут же остановил себя: «Эх, Степан, как тебя партия учит? В каждой дряни хоть кусочек человеческого, а живет. Надо это человеческое в подлой душонке отыскать да на белый свет вытянуть. Вот так-то!».
Ровно через неделю братья Ковалевы доложили: нет больше в живых Вербицкого. И это оказалось правдой. Тогда-то и окрепло в комиссаре решение еще раз попытать счастья с Андриановым.
— А что, если Андрианов не поверит? — Председатель окрвоенсовещания Советкин взглянул на Степана: — Понимаешь, чем может кончиться?
— Двум смертям не бывать, одной не миновать! Чувствую, поверит.
— Ну что ж, до утра недалеко. Отдохни на дорогу. Кого с собой возьмешь?
— Доценко.
Советкин посмотрел в сторону темноволосого, крепко сбитого начальника милиции.
— А ты как смотришь?
Из-под широких, кустистых бровей озорно блеснули глаза.
— А мы с Андриановым — старые «приятели». Он за мою голову давно награду обещает. Поеду, долги сквитаю.
...Комиссар очнулся от мыслей. Дорога круто свернула за пригорок и сразу открылся хутор, будто припрятанный в поросшей кустарником лощине. У плетня стояло несколько привязанных лошадей. Одни бандиты чистили оружие, другие спали под акацией. Два полуголых, устроясь на брошенных на землю седлах, играли в карты. Как только всадники въехали во двор, их сразу окружила толпа.
— Эгей, да никак «снегири»?! — взвизгнул чубатый бандит по-бабьи высоким голосом. «Снегирями» население прозвало серые с красным верхом форменные кубанки, которые носили работники милиции.
— Демьян, отколь такой богатый улов?
— Замолкни ты.
Из окна на шум высунулась заросшая голова, широкие плечи, упакованные в офицерский френч, из-под которого снежно белел воротничок сорочки. Знакомо и удивленно стрельнули темные глаза.
«Андрианов!».
— Бона, какие куропаточки в гнездо к орлу пожаловали! — с видимым удовлетворением протянул он. — А ну, ко мне «дорогих гостей», на красную скамью!
Внутри у Степана что-то холодно сжалось. В просторной, хорошо обставленной горнице было светло и чисто. Атаман сидел у стола. Лицо его было искажено злобой. Он успел уже надеть на голову папаху, поверх френча затянул широкий армейский ремень, на котором поблескивали маузер и шашка в серебряной оправе.
— Ну, сказывайте, зачем еще пожаловали? Или жить надоело?
— А тебя, видать, не учили, как гостей встречать! — усмехнулся комиссар, глядя прямо в острые глаза Андрианова. — Нас к тебе серьезное дело привело, не безделица. А расстрелом не пужай. Этого и в царских тюрьмах не боялись. Так что — будет разговор? Или коней поворачивать?
Улыбка покривила губы атамана.
— Уж так и поворачивать! Давай потолкуем. Только с глазу на глаз, без свидетелев. Эй, Костенко, — крикнул он одноглазому бандиту, торчавшему в дверях, — проводи-ка начальника в соседнюю горницу. Вишь, плакали твои денежки, сама главная милиция сюда пожаловала.
Дверь за Доценко закрылась.
— Гляжу я, смелый ты, комиссар. А что, если я кликну сейчас своих ребят да в расход тебя? Нам есть за что сквитаться...
— Нет, ты этого не сделаешь.
— Что так решил? — насмешливо сощурился атаман.
— Знаю! Ты ведь только во гневе дурак, когда с плеча рубишь. А так голова у тебя хорошо работает, — с хитринкой польстил Степан. — Я к тебе не счеты сводить явился. В тот раз ошибка вышла. Всех твоих уже выпустили, наверное сам знаешь. Одумайся, тогда простят и тебя, и твоих людей.
Андрианов вскочил и схватился за маузер. Лицо его потемнело от злости.
— Не пугай! — закричал он. — Я и пуганый, и стреляный!..
Степан спокойно выжидал, пока у Андрианова пройдет приступ гнева, пока выкричится. Теперь Степан уже знал твердо, что возьмет верх. Из двери напротив в горницу вошла молодая баба. Румяная, тугая коса змеей на затылке. Атаман осекся, грузно сел, стащил с головы папаху. Она взглянула на незнакомца, удивленно вскинув крылья бровей, и плавной, чуть качающейся походкой ушла обратно. «Хороша», — невольно про себя подумал Степан и тут же услышал:
— Что, комиссар, приглянулась? Слыхал я, до сих пор не женатый ты. Так вот случай, может, и окрутим? А?..
Усмехнулся про себя Степан, подумал: «Сообразил, что разорался зря, теперь напряжение снимает». И в тон Андрианову отшутился:
— Да нет. Пообвык уж я в холостяках-то. Так оно сподручнее. — И сразу посерьезнел. — Твои вот без тебя, небось, мытарствуют. Не жаль детей? Сколько их у тебя? Жена, наверное, все глаза проплакала?
— А ты не исповедуй, не священник, — зло огрызнулся атаман.
— Это верно! Только я не исповедую. Посоветовать хочу. Про Ковалевых слыхал?
Андрианов молчал, курил, собрав гармошкой кожу на крутом лбу.
Степан раздумчиво продолжал:
— А почем знать, что и твои завтра с тобой вот так же не сделают... Сам понимаешь, швах ваше дело. Маслак на том свете горшки чистит, приятели его разбрелись. Дароган и Сыч последние деньки догуливают. Это точно тебе говорю. А нас, как видишь, сколько вы не били, не убывает. Так что пораскинь мозгами, собирайся, едем. Меня прислали сказать, что военное совещание ждет тебя в Великокняжеской. Самого.
— Ждет... Не врешь?
Комиссар пожал плечами. Андрианов напряженно задумался.
— Пожалуй, я поеду. Мне есть о чем с вами потолковать, — хитро улыбнулся. — Но ты с начальником тут останешься. Если что...
Степан выслушал, подумал, предложил:
— Пусть Доценко ждет здесь, пока ты не вернешься, а мне лучше поехать с тобой. Для тебя безопаснее.
Атаман выпрямился:
— Хорошо, едем! Эй, Андрюшка, черт мазаный, седлай моего коня. За меня здесь останешься. Да гляди, коли хоть один волос упадет с головы начальника, своей башкой поплатишься...
Летят годы над степью. Быстро летят. Та она, степь, и уже не та. Давно умерла тревога, которой она полнилась в те далекие времена. Темными ночами не слышно больше выстрелов. Разве что забредший охотник пальнет когда по шарахнувшейся птице или зайцу. Спокойно спит ночами степь. И только травы помнят. Вечерними зорями по-прежнему шепчутся они на взгорках, поверяя друг другу, уже как легенды, были тех лет: о том, как искупил свою вину перед народом бывший бандитский атаман Андрианов, как привел он с повинной своего дружка Дарогана вместе со всей шайкой, как помог уничтожить банду Сыча и других выродков, которые не хотели сдаваться на милость народу-победителю.
О многом помнят и могут нашептать травы, если послушать их хорошенько. Помнят многое и люди, те, кому довелось работать в первом наборе милиции молодой Советской республики. Как драгоценные реликвии хранятся в их семьях «снегири» — серые кубанки с красным верхом и маленькой алой звездочкой. А стены все еще украшают старые сабли и шашки, потускневшие от времени, участницы жесточайших схваток за то, чтобы новорожденное государство могло жить, дышать, расти, здороветь.
Горе гнездилось под каждой крышей. И журавли в тот год не приносили счастья.
Хлеб... Он снился по ночам. О нем грезили наяву. О, как божественно пахла крошечная, всего в пятьдесят граммов, черная горбушка! Солнце, обычно доброе и ласковое, словно решив сжечь дотла орошенную кровью грешную землю, палило нещадно. Погорели посевы. С горя земля как-то состарилась, вся изрезанная морщинами глубоких трещин. И только ветер-суховей злорадно подвывал в степных оврагах: угу-у, угу-у... Голод душил города и каждый день прибавлял свежие холмики на станичных погостах. Бедняки ели сухую траву, кору с деревьев, древесные опилки. И мерли. Самое страшное зрелище представляли дети. Нестерпимо горели их измученные голодом глаза. Они погибали быстрее взрослых.
...Впервые Михаил Свешников почувствовал себя маленьким и слабым, оставшись наедине с необъятной степью. Сначала он шел размашисто, быстро. День, два, три. Потом почти полз. По балкам, оврагам. Нестерпимо хотелось есть. Но, как на беду, по пути встречались лишь кулацкие курени. Подходить к ним даже близко Свешников опасался: форма сразу бы выдала сотрудника милиции. К утру четвертого дня он понял, что так и не дойдет до своих. Прилег отдохнуть в траву. Сколько лежал, кто знает. Обступили его горькие думы. Много месяцев бандиты за ним охотились. Все никак на одной дорожке столкнуться не могли. А тут — на тебе! — маленькая оплошность, влип. Едва отбился, бежал. Ночь помогла. Оружие вот только у них осталось. Поначалу степь спрятала, надежно укрыла его. А теперь выпускать не хочет.
Новый приступ голода вернул Михаила к действительности. Он стал настолько сильным, что сначала притупил, а потом и совсем уничтожил ощущение опасности. И, завидев хату, Михаил поднялся во весь рост, двинулся прямо к ней.
Из-за плетня громыхнул цепью и басисто залаял лохматый пес. Вышел хозяин, немолодой крепкий седоусый казак. Зло глянул:
— Чего надо?
Михаил попросил поесть. Тот минуту подумал, потом сказал:
— Ладно. Только сначала помоги телегу подмазать.
Загнал в будку пса. Свешников втащился во двор. Напрягая последние силы, приподнял ось, снял колесо. Хозяин вернулся в дом и вышел оттуда с ведром. Подойдя к Михаилу, зачерпнул деревянной лопаточкой из ведра фунт... коровьего масла и долго, старательно мазал ось телеги. У Свешникова помутилось в глазах. Казак выпрямился, насмешливо смерил его взглядом и процедил сквозь зубы:
— Ну вот, поглядел на мое добро, тем и сыт будь. А теперь проваливай, не то пса спущу!
Едва сдержался Михаил, чтоб не плюнуть в самодовольную, наглую рожу кулака. Повернулся и поплелся прочь. А вечером набрели на него свои. Подобрали.
...Уже через полгода, зимой, еще раз довелось Свешникову побывать у того же казака в хуторе Курачей. И произошло это при необычных обстоятельствах.
Отряд милиции преследовал большую банду. Долго гонялись. Наконец загнали их в Калмыцкие степи, подальше от родных хуторов. К полудню разыгрался настоящий буран. Сначала кони еще каким-то образом угадывали дорогу, потом совсем сбились. Среди бела дня теряли друг друга. И, чтобы отыскать, палили в воздух из винтовок, ориентируясь по звуку. Так случилось, что я и Свешников оторвались от своих и, вместо того, чтобы попасть в хутор, где стояли наши, очутились как раз у хаты Мишиного «приятеля». Об этом мой спутник догадался только тогда, когда хозяин впустил нас в дом.
«К кулаку попали. Держи ухо востро», — подмигнул мне Свешников. Не зная еще в чем дело, я насторожился. Михаил сразу же уселся в темный угол, стараясь прикрыть лицо, а я, промерзший до костей, поспешил к печке. Такая позиция безопаснее: отсюда все видно как на ладони. Кто знает, какой «сюрприз» готовит нам случайная степная обитель? А были мы, надо сказать, в башлыках, тулупах, кубанках. Гимнастерки без всяких знаков отличия. Видим, старик стал в тупик. И осторожненько так спрашивает:
— Из каких же вы будете, люди добрые?
Я смекнул тут, что к чему, ухмыльнулся многозначительно:
— Да из всяких, батя.
Михаил спросил:
— А что, не проходили ли через ваш хутор красные?
Старик довольно заерзал на скамье.
— Как же, как же! Вчерась отряд махнул, — и уже доверительно: — Да вы не бойтесь, ушли они.
Поймался дед на удочку. Слово за слово, и разговор завязался. Казак не узнал Свешникова, и. тот спокойно занял место за столом. Да за каким столом! Для «дорогих гостей» хозяин не пожалел ни белого хлеба, ни свинины, ни огненного первача-самогона. Мы пили и ели, а наш хозяин, угощая и уже изрядно захмелев, рассказывал:
— А вчерась у меня один ихний ужинал. Дак чуть не сблевал, бедняга. Я его таким дерьмом потчевал, аж глядеть противно. «Нет, — говорю ему, — родименький, мучицы, да и вообще ничего нет. Сами, того гляди, с голоду попухнем». И в доказательство своих слов, самодовольно блестя сытыми, пьяными глазами, он приволок из чулана кусок черствого хлеба из лебеды и лепешку совершенно неясного происхождения.
Выпили еще по стаканчику. Хозяин совсем разоткровенничался. Хихикая, сообщил, что спрятано у него в надежном месте сто мешков зерна.
— Лучше сожгу, а красным не отдам!
Вышла из соседней комнаты жена (видно, за дверью подслушивала), поздоровалась и дернула мужа за рукав: нечего, мол, лишнее болтать. Он огрызнулся:
— Не суйся, баба! Свои гости.
Метель тем временем утихла, и мы, расспросив, где разыскать «своих», прихватив в дорогу хлеба и сала, предложенного «гостеприимным» хозяином, ускакали в ночную степь. А на другой день, разгромив банду, решили снова навестить кулака. Теперь уже со всем отрядом. Увидев нас в сопровождении нескольких сот красных кавалеристов, он затрясся от страха.
— А ну, дед, показывай-ка свои сто мешков!
Старик подчинился, повел в балку и указал место, где закопал хлеб. Зерно реквизировали. Когда мешки грузили на хозяйские же телеги, Свешников не удержался и сострил:
— Эх, легко на них ехать будет: коровьим маслицем, родименькие, смазаны.
Только теперь узнал хозяин своего давнего гостя. Злобно сверкнул глазами и весь как-то сник...