Взяв из моих рук умолкшую трубку, Юрков покачал головой:
- Знал бы, что так получится... Я расстроилась:
- Но как же быть?!
- Успокойтесь, - пробасил Макагон. - Все уладится! Придумаем что-нибудь.
Возвратясь на медпункт, снова обошла раненых. Поила их водой, поправляла повязки, делала уколы самым тяжелым, старалась бодрым голосом сказать каждому ласковое слово.
- Доктор, скоро нас увезут? - спрашивали те, кто был в силах говорить.
- Скоро, - отвечала я. - Еще немного потерпите, родные, еще немного!
А сердце сжимала боль. Ведь звонок Володкину результата не дал, а Юрков и Макагон, конечно, ничего придумать не смогут.
* * *
На юге ночь наступает быстро. В восьмом часу в октябре хоть глаз коли. И тут послышался слабый гул автомобильных моторов, он приближался. Я боялась поверить ушам. Раненые тоже услышали гул, приподнимали головы, спрашивали, что это.
- Лежите тихо! Успокойтесь! - уговаривали санитары.
Рокот моторов делался все отчетливее, пока не придвинулся вплотную, чтобы тут же стихнуть. А в балочку нашу, помаргивая ручным фонариком, уже опускался какой-то человек, негромко, но весело спрашивал, где тут военврач.
Я отозвалась. Человек с фонариком так же весело представился:
- Заместитель комбата по снабжению лейтенант Адамов! Можно просто Гриша. Со мной пять ЗИСов. Давайте раненых!
Я готова была обнять и расцеловать этого веселого Гришу. А заодно и Юркова с Макагоном, и майора Володкина, все же отдавшего приказ автобату вывозить раненых с медпункта. И еще мне было стыдно за давешнюю горячность.
Шоферы грузовиков, беспокоясь за машины, сноровисто помогали санитарам. Не прошло и получаса, как все были уложены в кузовы. Снова зарокотали моторы. Не зажигая фар, ЗИСы медленно пошли в тыл.
- Товарищ военврач, пора бы на КП, - сказал кто-то из санитаров. Небось кухни уже там...
Да, пора было на КП. Следовало доложить, что раненые эвакуированы.
Мы шагали в кромешной тьме. В расположении командного пункта при мерцании вражеских осветительных ракет увидели полевую кухню и сбегающихся к ней посыльных из взводов и рот. На спинах посыльных горбами темнели термосы. Тени людей и предметов, внезапно возникая, стремительно вытягивались, чтобы вновь слиться с темью до следующей ракеты. Мои санитары, едва передвигавшие ноги, оживились, перестали ворчать, заспешили на запах борща и каши.
Я добралась до блиндажа комбата. Юрков и Макагон сидели на нарах рядом и дружно орудовали ложками. Потеснились:
- Давайте с нами, доктор! Тут и обед и ужин сразу.
Находился в блиндаже и третий офицер - высокий, курносый, обветренный. Юрков назвал офицера: заместитель комбата по строевой лейтенант Косарев. Я вспомнила - это Косареву капитан предлагал не возвращаться, если не займет первой вражеской траншеи. Выходит, Косарев ее занял...
Доложила об успешной эвакуации раненых, присела на нары рядом с Косаревым. Но кусок в горло не шел: слишком устала. Вышла из блиндажа, нашла неподалеку свободную щель, залезла в нее, легла на холодную землю, опустила отвороты пилотки, подняла воротник шинели, закрыла глаза. Уснуть! Уснуть!
Но сон тоже не шел. Картины прошедшего боя, лица и раны людей вставали перед мысленным взором. Да и трескотня пулеметов, редкие, но очень близкие разрывы снарядов и мин, непрестанные вспышки фашистских ракет не давали забыться.
Так началась моя служба в Отдельном учебном стрелковом батальоне.
Часто думаю: в тот день известие о смерти мамы, мое огромное личное горе оглушили, притупили во мне чувство опасности, словно мама даже после смерти продолжала ограждать единственную дочь от тяжких переживаний.
А потом зрелище жестокого боя, вид нечеловеческих страданий, тревога за раненых, необходимость действовать притупили мою боль. Да, жизнь сурово внушала: не одной тебе суждено познать беду и нельзя замыкаться в страданиях. Если хочешь остаться человеком - выполни свой долг, облегчи страдания других.
Всю жизнь стараюсь не забывать об этом!
Глава девятая.
В непрерывных боях
Утренники были в сентябре. В первой декаде октября по утрам все опушал иней. Но потом отпускало, и днем ходили без шинелей.
Все соединения и части 64-й армии, удерживая расположенные южнее Сталинграда высоты, вели кровопролитные бои, оттягивая на себя силы гитлеровцев, стараясь облегчить положение 62-й армии, сражавшейся против основной группировки врага.
Взаимодействуя со 106-м стрелковым полком, бился и наш Отдельный учебный стрелковый батальон. Если везло, вырывали у фашистов двести-триста метров родной земли. Не везло - откатывались от занятых было рубежей, чтобы через несколько часов предпринять новую атаку.
На день позже меня пришла в батальон медицинская сестра Маша Егорова. Невысокая, тоненькая, на вид совсем девочка, не по возрасту спокойная под огнем и очень сноровистая, она сначала удивила умением делать повязки любой сложности, а позже - ловкостью и силой, необходимыми при выносе раненых с поля боя.
Немногословная, застенчивая, добрая, самоотверженная, Маша пользовалась всеобщей любовью. Пожилые солдаты иначе как дочкой ее не называли, а молодые звали сестренкой. И не в том, обычном для армии смысле, в каком называют медсестер, а, пожалуй, в родственном, видя в ней действительно младшую сестренку, которую нужно поберечь.
Не помню, откуда Маша прибыла в батальон. Она была новенькой, ни в медсанбате, ни в штабе дивизии никого не знала, на расспросы о врачах и фельдшерах медсанбата, естественно, ответить не могла.
Жили мы с ней в щели, вырытой на медпункте. Дно выстлали травой, поверху набросали полыни. От осколков щель защищала надежно, от холода и дождя не защищала совсем. Но другого укрытия не существовало, а заниматься оборудованием благоустроенной землянки мы не могли: все время и все силы отнимали раненые.
В тогдашних тяжких боях санитары и санинструкторы постоянно выбывали из строя. Приходилось не только заниматься ранеными на медпункте, но и ползать в роты, вытаскивать бойцов и офицеров, получивших ранения, из-под огня, оказывать им первую помощь, а потом доставлять на батальонный медпункт.
Капитан Юрков постоянно предупреждал:
- Вы там не очень-то вперед лезьте!
Но предупреждал скорее для очистки совести, понимая, что, кроме нас, все равно эту работу делать некому.
Хватили мы тогда с Машей лиха... Научились питаться один раз в сутки, по ночам, да и то при условии, что не разбомбят кухню, что осколками не пробьет заплечные термосы солдат, ползущих с кухни в роты, что горячий суп, о котором мечтают во взводах, не вытечет на стылую землю.
Научились экономно расходовать сухой паек. Поняли, что такое на передовой ложка. Я, к слову сказать, заявилась в батальон без ложки и первое время выпрашивала ее у бойцов. Просьбы мои, разумеется, удовлетворяли, но только похлебав собственный суп или доев кашу. Мне же предоставлялось право выбора: либо пить суп через край котелка, либо есть его остывшим. Суп я предпочитала пить. Однако кашу не выпьешь, и ела я ее холодной, пока мне не подарил ложку раненый солдат, отправлявшийся в тыл:
- Пользуйтесь, доктор, я теперь новую раздобуду.
Признаюсь: только в окопах и траншеях Отдельного учебного стрелкового батальона я в полной мере испытала ту физическую, а главное - ту моральную нагрузку, какую на фронте доводится испытать непосредственным участникам боев. До прихода в батальон я считала себя обстрелянной, повидавшей виды. Но чего стоило пережитое в сравнении с тем постоянным напряжением, каким живут люди на передовой, даже привыкая не думать об этом напряжении?!
Сознание, что ты и твои товарищи - это и есть передний край фронта, что ближе вас к врагу нет никого, входит в плоть и кровь каждого, делает людей одновременно и необычайно внимательными, и предельно требовательными друг к другу, настороженными, готовыми в любую секунду вступить в схватку с противником.
Это не значит, что в минуты затишья не слышно в окопах и землянках шуток. Напротив! Как раз тут, на передовой, шутка ценится чрезвычайно и воспринимается крайне живо. Даже не слишком удачная. Но остается в людях в минуты передышки тоже - та собранность, та нацеленность на главное, которые и сейчас, сорок лет спустя после Победы, я вижу в глазах фронтовиков...
Шла третья неделя моего пребывания в Отдельном учебном стрелковом батальоне. Я уже знала все тропки на КП батальона, все низинки и воронки в расположениях рот, где можно отлежаться при минометном обстреле или бомбежке, знала имена-отчества всех старших офицеров батальона и командиров рот.
Вот отчеств командиров взводов не знала: тогдашних комвзводов, девятнадцатилетних или двадцатилетних юношей, старшие командиры и товарищи обычно называли просто по имени, что выходило душевней и доверительней, а солдаты - по званию, что выходило солидней и уважительней.