- Нет, почему же? Рассказывала, как их на КП дивизии бомбили.
- А как фашистских разведчиков в плен брала, говорила?
- Клава?
- Да, да, Клава.
И Кузьменко поведала, что в октябре, доставив на остров грузовик с ранеными, Клава Шевченко услышала от подбежавших гражданских обитателей острова (тогда еще не всех успели эвакуировать на левый берег), что неподалеку, в лесочке, прячутся два человека в красноармейской форме. Они сторонятся других бойцов и вообще подозрительны...
Во главе пяти легкораненых Клава побежала к указанному месту, но раненых опередила и вышла к подозрительным людям одна. Их оказалось не двое, а четверо. Форма на них действительно была советская, но вот сапоги короткие, с широкими голенищами, типично немецкие сапоги!
Клава не дрогнула. Крикнула: "Стой, руки вверх!", а для убедительности еще и полоснула из автомата над головами незнакомцев. Те растерялись, вскинули руки. Тут и Клавины раненые подоспели...
Схваченных отвели к коменданту переправы. Тот под конвоем отправил всех четверых куда-то дальше. Позже из разведотдела дивизии сообщили: военфельдшер Шевченко задержала фашистских лазутчиков.
- Постойте, ведь об этом была заметка в дивизионной многотиражке! сказала Кузьменко. - Не читали?
Я призналась, что не читала: не всегда есть возможность почитать хотя бы многотиражку. А Клава меня поразила. Надо же, ни словом не обмолвилась! Да и Мотя...
- Знаете, чудесные у нас девчонки все-таки! - сказала Кузьменко. - Нет слов, чтоб каждой отдать должное. Ну, Женечку Капустянскую вы в деле видели. И Лизу Невпрягу, и Фросю Коломиец, и Дусю Шумилину... Хотя нет, Дусю вы не можете знать, она у нас недавно: Персианову заменила. Специалистка высшего класса! У других девочек подготовка послабее, но все равно. Кстати, большинство из них - сталинградки.
И Кузьменко рассказала о мужестве и самоотверженности этих девушек, добровольно пришедших в медсанбат: о студентке Сталинградского педагогического института Маше Приходько, о Лизе Погореловой, Ане Куровской...
- Лиза пришла в медсанбат с отцом, - рассказывала Кузьменко. - Их дом гитлеровцы разбомбили, а отец у нее хоть и старый, но тоже хотел чем-нибудь помочь Родине. Вот и служат: отец в приемно-сортировочном взводе, а Лиза в хирургическом. Девочка внешне слабая, такая же, как Маша Приходько, но обе стойкие. Вы же знаете, каково в операционной! И кровь, и гной, и стоны, и ампутированные конечности... С непривычки ох как несладко! А девчонки держатся. И никто не просится на другую работу. Твердо знают слово "надо".
Рассказала Кузьменко и про нового ведущего хирурга, заменившего А. М. Ската, про военврача III ранга Русакова:
- Молод, не в меру резок бывает. Но руки золотые!
Повидать в медсанбате всех, кого хотела, не удалось: времени не было. На прощанье заглянули с Кузьменко лишь в бывший наш госпитальный взвод, где я повидалась со знакомыми медсестрами и санитарками.
А потом опять была переправа через Волгу, и фонтаны воды из-подо льда, разбитого снарядами, и спасительный высокий правый берег, и попутка на КП дивизии...
Сойдя с машины вблизи передовой, я огляделась. Странно, тут ничего не изменилось! Умом понимала: ничего и не могло измениться, прошло каких-то семь-восемь часов. Но казалось, что прошло чуть ли не десять лет. Что вернулась я из какого-то другого времени.
Справа, метров за триста, стали рваться мины. Начинался очередной огневой налет.
Глава двенадцатая.
Прикрывая товарищей
Ранним утром 19 ноября с севера донесся небывало мощный гул орудий. Тут же открыла огонь артиллерия нашей армии.
Бегу на КП. Юрков, Макагон, прикомандированный к батальону командир саперного взвода, телефонисты - все стоят возле землянки с возбужденно-счастливыми лицами.
- Что это? - кричу на бегу.
- Началось! - отвечает Макагон. - Наши пошли, товарищ доктор!
В тот день пошли войска Юго-Западного и Донского фронтов. Уже в 7 часов 30 минут оборона противника под Сталинградом была одновременно прорвана на двух участках Юго-Западного фронта.
Из политотдела дивизии по телефону весь день сообщали о новых и новых успехах советских войск. Эти известия немедленно передавались в роты, доводились до каждого бойца.
Мы отходили к Сталинграду с такими тяжелыми боями, столько пришлось вынести, выстрадать на ближних подступах к городу и в самом городе, мы так долго, так страстно верили, что принесенные жертвы не напрасны, так долго ждали торжества справедливости, что не ликование, а умиротворение, покой овладели людьми: наконец произошло то, чего враг не мог, не должен был избежать.
Ощущение мощи, силы наступающих армий всегда становится у солдат ощущением собственной мощи и силы. У людей повеселели лица, заблестели глаза, (Вот пишу об этом сорок один год спустя и чувствую себя помолодевшей, испытываю прилив бодрости, как тогда, в ноябре сорок второго...)
Наш Сталинградский фронт перешел в наступление 20 ноября. День рождался хмурый, тяжелые, серые облака висели низко, иногда порошил снег. Но плохая погода, мешая вражеской авиации, была нашей союзницей, и мы радовались ей.
После мощной артподготовки ударная группировка 64-й армии в 14 часов 20 минут перешла в наступление. Вступили в бой и другие армии фронта. Оборона противника была прорвана на нескольких участках, командование ввело в прорыв танковые и механизированные части, и они устремились на северо-запад, навстречу войскам Юго-Западного и Донского фронтов.
Мы в бой пока не вступали - готовились. С утра до ночи общевойсковые командиры всех рангов проводили рекогносцировку местности, уточняли полученные задания, договаривались о взаимодействии во время наступления. Артиллеристы вели разведку и пристрелку целей. Саперы по ночам уползали в нейтральную зону, делали проходы в минных полях.
По утрам во взводы и роты доставляли свежие газеты и размноженные политотделом дивизии последние сводки Совинформбюро, принятые по радио. Командиры, их заместители по политчасти, агитаторы дополняли сведения, содержащиеся в сводках, устной информацией об успехах наших войск, полученной по телефону штабом батальона. Капитан Юрков почти все время проводил на переднем крае, в окопах.
Приближение часа атаки волнует людей всегда. Сильнее других нервничают необстрелянные новички. Но и ветераны не остаются бесчувственными, хотя держат себя в руках: ведь пуля или шальной осколок с заслугами не считаются! В это время опасно оставлять людей один на один с тревогой за жизнь, надо направить их мысли на то, как разумнее действовать в будущем бою, как быстрее достичь победы.
И Юрков делал это, не только разъясняя бойцам роль дивизии и нашего батальона в предстоящем сражении, но и показывая, как лучше двигаться в начале атаки, где ни в коем случае нельзя залегать, чтоб не попасть под убийственный огонь вражеских минометов или пулеметов, а где, напротив, лучше собраться, сосредоточиться, преодолев первую фашистскую траншею. В то же время Юрков требовал, чтобы бойцы непрерывно улучшали исходный рубеж атаки, глубже зарывались в землю.
Разумеется, комбат не хотел преждевременных потерь от вражеского артогня. Однако, думаю, прежде всего он хотел сохранить высоким боевой дух командиров и солдат: ведь безделье - враг победы, оно способно разъесть человеческую душу. Не зря бывалые солдаты пошучивают, что от безделья тоска, а от тоски - вошка заводится...
Днем 22 ноября заглянул комбат и на медпункт: проверил, готовы ли к наступлению медики.
Вечером я пошла на КП за ужином. Возвращаясь с кухни, встретила парторга батальона Каца. Он спросил, когда я подавала заявление о приеме в партию. Огорчился, услышав, что еще весной.
- Моя недоработка... При первой возможности схожу в политотдел дивизии, переговорю. Вам пора быть в партии.
В ту ночь мы с Дусей долго не могли уснуть. Прикорнули друг возле друга только в третьем часу. Разбудил нас артиллерийский залп. Вскочили с нар, откинули заменявшую дверь плащ-палатку. В лицо - холод, снег, нарастающий грозный рев орудий.
* * *
...Перед мысленным взором - заснеженное, в черных пятнах воронок и толовой гари, полого уходящее на северо-запад, к хутору Елхи, поле.
В однообразный гул артиллерии то и дело вплетается звук, похожий на внезапное завывание сотен безумных сирен, воздух над головой будто разрывают, и сначала видны стремительно взлетающие над позициями врага черные столбы разрывов, мечущееся среди этих столбов пламя, а потом кажется, что начинает с бешеной скоростью бить в гигантский барабан сумасшедший барабанщик: "катюши".
С шуршанием проносятся над головой - вот-вот заденут! - тяжелые мины, выпущенные из установок, прозванных "Иванами Грозными". Земля гудит, дрожит, уши ломит от неутихающей канонады. В редкие промежутки между залпами и взрывами слышно, как тоненько, печально, словно жалуясь на что-то, посвистывают пули.
Разглядеть панораму боя невозможно: подниматься рискованно, а, приподняв голову, видишь только небольшое пространство, где залегли цепи рот, где торчат серые, как волдыри, вздутия вражеских дотов и бронеколпаков, остервенело извергающие огонь пулеметов.
Полдень 25 ноября. Вторые сутки непрерывного боя. Несмотря на мощную артподготовку, части дивизии ворваться в Елхи не смогли. Противник контратакует. Отбив контратаку, роты Отдельного учебного стрелкового батальона поднимаются, но, добегая до бетонированных колпаков, до мощных дотов, падают, как трава под косой.
Четыре танка, брошенные уничтожить бетонные колпаки, попали под огонь вражеской противотанковой артиллерии. Три остались гореть на поле боя. Четвертый вырвался к своим.
Приказано подползти к вражеским огневым точкам как можно ближе. Двигаюсь за стрелками. Держусь борозды, проложенной теми, кто впереди. Перед глазами подметки грубых солдатских ботинок. Бойцы попеременно подтягивают то одну, то другую ногу. И пока подтягивают - хорошо, значит, живы. А перестали подтягивать - надо спешить к людям: может, не убиты, а только ранены.
Ракета - сигнал к атаке - при дневном свете выглядит ненастоящей. А солдаты уже встают, и уже слышно набирающее силу "ура!"...