Не успели толком устроиться на новом месте, как потянулись к школе и палаткам казачки с крынками молока и сметаны, с мисками домашнего творога, с караваями свежеиспеченного хлеба, с яблоками и сливами. Принимать продукты от местного населения запрещалось, но женщины не слушали уговоров и объяснений:
- Да будь ласка, доктор! В мени ж сын воюе, а у Гапы чоловик та два хлопца! Будь ласка!
К вечеру привезли новую партию раненых, потом их поток стал расти непрерывно: бои разгорались...
Больше всего раненых по-прежнему поступало ив отряда майора Суховарова. Сражаясь с численно превосходящим противником, имеющим к тому же перевес в танках и авиации, бойцы и командиры передового отряда проявляли беспримерный героизм, стояли насмерть.
В медсанбате тогда много и почтительно говорили о медработниках передового отряда - военфельдшере П. С. Карапуте и санинструкторе Таисии Монаковой. Первые медики дивизии, принявшие непосредственное участие в боях с врагом, они не уступили в мужестве стрелкам, артиллеристам и танкистам Суховарова.
Самые жестокие бои передовой отряд вел под хутором Красный Яр. Сначала военфельдшер Карапута занимался ранеными на батальонном медпункте. Но пули и осколки не щадили санинструкторов в ротах. Тогда Карапута пополз в передовые цепи. Под ураганным огнем отыскивал раненых, оказывал им первую помощь, выносил с поля боя, доставлял вместе с Монаковой на медпункт, снова полз в огонь. Карапута погиб на третьи сутки сражения: приподнялся, чтобы перебинтовать голову раненому пулеметчику.
Тело военфельдшера вытащила на медпункт Таисия Монакова, кстати сказать, учительница по профессии, преподававшая в одной из акмолинских школ и ушедшая в армию добровольно. Монакова сказала находившимся на медпункте легкораненым, чтобы похоронили погибшего, и вернулась на поле боя. Она спасла жизнь еще многим красноармейцам и командирам, прежде чем сама упала и навсегда закрыла глаза, сраженная пулеметной очередью из танка...
В медико-санитарный батальон раненые поступали, как правило, спустя несколько часов после ранения. Иные после многодневных боев оказывались уставшими настолько, что впадали в глубокий, непробудный сон еще до того, как санитары успевали их раздеть и обмыть. Так, в сонном состоянии, попадали на операционные столы, и наркоза им поэтому требовалось меньше обычного.
Очень сложно работать с людьми, получившими тяжелые ранения, сознающими возможные последствия хирургического вмешательства, прибывшими в медсанбат с уверенностью, что останутся инвалидами, что будут в тягость даже близким. Мрачные, подавленные, они не желали отвечать на вопросы врачей, отказывались-от еды. Нередко и от операции отказывались:
- Не троньте! Лучше помереть, чем жить калекой!
Были и другие - полная противоположность отчаявшимся, угнетенным. Они прибывали в возбужденном состоянии, на увечье смотрели вроде бы легко, так же легко соглашались на операцию. А когда проходило владевшее ими напряжение боя, начинали понимать, что случилось, и наступала тяжелая реакция...
Но самую большую тревогу вызывали раненые в шоковом состоянии. Жизнь в этих людях едва теплилась, пульс прощупывался с трудом, побелевшие лица покрывал холодный пот. Чтобы быстрей вывести бойцов из такого состояния и подготовить к операции, врачи, фельдшеры и медсестры сутками не отходили от коек шоковых, старались обеспечить им полный покой, тишину, тепло, укрыть, своевременно перелить кровь, сделать необходимые уколы.
Позволю себе небольшое отступление.
Мало кто задумывался и задумывается над тем, какие переживания выпали в годы войны на долю медицинского персонала наших войск. А между тем война - даже в периоды успешных наступательных операций - оборачивалась к нам, медикам, исключительно тягостной, губительной стороной. Мы всегда и везде имели дело с муками, страданиями и смертью. Наблюдать это нелегко. Еще тяжелее хоронить тех, кого не сумел выходить, спасти. Тут не выручает никакой профессионализм.
Конечно, медики и в мирное время наблюдают болезни, смерти. Но в мирное время болезни и тем более гибель молодых, полных сил людей - роковое отступление от норм, результаты несчастного случая, они не носят массового характера. А на войне мучения и страдания, даже гибель, становятся повседневным, рядовым уделом миллионов сильных, здоровых, как правило, именно молодых людей. Да и спасать жертвы войны приходится, не зная, избавишь ли их от новых мук или от неисправимой беды...
Поистине безграничны были выдержка, терпение и любовь к людям, позволявшие нашим врачам, фельдшерам, медсестрам и санитаркам возвращать раненым не только жизнь, но и интерес к жизни. Особо хочу сказать о медсестрах и санитарках.
Многие из них были совсем юными. Пятерым подружкам - Гале Довгуше, Оле Кононенко, Вере Городчаниной, Лизе Невпряге, Фросе Коломиец и Кате Беспалько - только-только исполнилось восемнадцать. Другие девушки были ненамного старше. Им бы в таком возрасте веселиться, радоваться жизни, а приходилось и тяжелые носилки таскать, и сутками стоять возле операционных столов, вдыхая тяжелые запахи эфира и крови, и судна давать лежачим больным, и целые вороха белья и окровавленных бинтов перестирывать... В таких условиях не то что веселость - простую сдержанность, приветливость утратить можно.
А девушки не только образцово справлялись со служебными обязанностями, но и нежно разговаривали с воинами, которым грозила инвалидность, убеждали их, что не все кончено, что обрадуются им жены, найдутся красавицы невесты. Они терпеливо выслушивали мужские жалобы, могли всплакнуть вместе с ранеными, и этим соучастием в беде, интуитивной Деликатностью, женской нежностью, удивительной в столь молоденьких девчонках, спасали людей там, где бессильными были бы любые лекарства.
Не знаю, как других, а меня в Новоаксайской не покидало ощущение оторванности от дивизии, чуть ли не чувство покинутости... В Акмолинске медсанбат размещался неподалеку от штаба дивизии, рядом с разведчиками и саперами. Мы знали в лицо формировавшего дивизию полковника Ф. Н. Жаброва, начальника штаба дивизии полковника Д. С. Цалая, начальника артиллерии дивизии подполковника Н. Н. Павлова, да и других работников штаба. Того же Г. М. Баталова, например, занимавшего должность помощника начальника оперативного отделения.
А уж про саперов и разведчиков говорить не приходится! Командира разведроты, девятнадцатилетнего, пытавшегося скрывать присущую его возрасту подвижность и жизнерадостность лейтенанта Вознесенского, и политрука роты двадцатисемилетнего, чуть прихрамывающего после госпиталя старшего политрука Михаила Татаринова, командира саперного батальона, высокого, веселого старшего лейтенанта Быстрова и его помощников мы видели ежечасно.
Они не раз выручали персонал медсанбата, когда дело касалось выполнения тяжелых, не женских работ. Вблизи Волова, к примеру, саперы по приказу Быстрова построили и оборудовали для работников медсанбата добротные землянки, так что в апреле мы не страдали от ночных холодов.
Словом, прежде всегда были с людьми и на людях. Знали: в случае чего соседи помогут. В Новоаксайской же оказались одни. Неизвестно было, кто ближайшие соседи, где они. Полагаться приходилось только на самих себя. Вероятно, поэтому с особенным нетерпением ожидала я почтальона с пачкой дивизионной многотиражки.
Впрочем, не я одна. Газеты у почтальона буквально расхватывали, жадно вглядывались в заголовки, в свежие снимки. Сначала внимательно прочитывали текст сообщений Совинформбюро, потом пробегали глазами тексты коротеньких статей и заметок, пытаясь уяснить, что произошло за минувшие сутки в полосе дивизии. И радовались, встречая в материалах имена товарищей, друзей.
Так мы, хотя бы мысленно, приобщались к событиям на передовой, обретали прежнее чувство локтя с соседями.
Накал боев нарастал. Жители покидали Новоаксайскую, она с каждым днем становилась все безлюднее, а медсанбату прибавлялось работы. Раненых теперь привозили не только из частей дивизии, но и от соседей, сражавшихся слева и справа. Разницы между "своими" и "чужими", разумеется, не существовало. В приемно-сортировочном взводе военфельдшер Сережа Кужель - юный, красивый, как девушка, - обращал внимание на номер части поступившего раненого лишь для того, чтобы правильно заполнить документы. В дальнейшем раненых делили только на легких и тяжелых.
Командир приемно-сортировочного взвода военврач III ранга М. М. Поздняков быстро определял, кто нуждается в неотложной операции, а с кем можно повременить. Раненых, требующих сложной полостной операции, как правило, направлял к Скату, остальных распределял между хирургами Васильевым и Веремеевой. У каждого из них - свой почерк в работе, своя манера обращения с коллегами и подопечными.
Андрей Михайлович Скат, отличающийся, невзирая на полноту, великолепной строевой выправкой, к раненым очень внимателен, но бесед с ними во время операции не ведет. Любит, чтобы хирургические сестры понимали его без слов, поэтому чрезвычайно ценит Ираиду Моисеевну Персианову, с которой он оперировал еще во время финской кампании, и предельно внимательную быструю Женечку Капустянскую. Замечания оплошавшим помощникам делает спокойным тоном, даже простояв у операционного стола десять-двенадцать часов подряд.
Прямая противоположность Скату - А. Г. Васильев. Сухощав, с ранеными шутит, интересуется, откуда они родом, велика ли у них семья. Никого из хирургических сестер не выделяет, но, уставая, покрикивает на всех одинаково, порой не выбирая выражений.
Мне больше всех по душе Ксения Григорьевна Веремеева. Эта высокая женщина обладает сильной волей, к подчиненным в рабочей обстановке предельно требовательна, а в свободное время внимательна и участлива. К тому же она наделена чувством юмора, в ее карих глазах нередко прыгают веселые бесенята.
Именно Ксения Григорьевна с Дусей Филь, несколькими санитарами и шофером санитарного фургона первая в медсанбате оказала помощь раненым, находясь под огнем противника. Это. случилось еще в июне: вражеская авиация совершила налет на станцию Волово, где задержались несколько воинских эшелонов, по тревоге туда направили одну из наших машин, а дежурила Веремеева.
Работала бригада Ксении Григорьевны под бомбами, под огнем крупнокалиберных пулеметов фашистских истребителей, в пламени занявшегося на железнодорожном узле пожара. Рискуя жизнью, пробирались наши медицинские работники к разбитым вагонам, вытаскивали пострадавших в безопасные места, перевязывали, делали обезболивающие уколы.
Сейчас Ксения Григорьевна чаще других хирургов приходит в госпитальный взвод посмотреть, как чувствуют себя оперированные ею воины, с одним беседует ласково, как мать, с другим, молоденьким, - словно любящая женщина или невеста.
Признаться, завидую ей. Сама я по-прежнему ощущаю себя военным врачом только по званию. Во мне еще крепко сидят штатские привычки, я нет-нет да и погрешу против буквы того или иного устава, чего никогда не сделает Веремеева. Кроме того, постоянно тревожит мысль: смогу ли в тяжелых условиях действовать так же решительно и самостоятельно, как она...
Случая проверить себя пока не представилось. Новоаксайскую фашисты бомбили только два раза, а передовая далеко. Конечно, персоналу госпитального взвода достается. Я уже писала, что к нам помещают только тех раненых, чье тяжелое состояние не позволяет немедленно оперировать их или отправить в полевые госпитали.
Это воины, получившие обширные ранения тела, потерявшие много крови, перенесшие сложные полостные операции. Нужно внимательно следить за состоянием каждого, своевременно переливать им кровь, давать лекарства, поддерживающие деятельность сердца, болеутоляющие.
Мы делаем все, что в наших силах, и небезуспешно. Пока не удалось спасти только троих тяжелорраненых, помещенных в госпитальный взвод. Остальные - одни раньше, другие позже - отправлены в эвакогоспиталь.
Хорошо помогает нашему немногочисленному персоналу команда выздоравливающих, созданная при медсанбате. В ней долечиваются легкораненые, которых нецелесообразно отправлять в далекий тыл. Их помощь по уходу за людьми становится просто неоценимой, когда поток тяжелораненых нарастает.
Памятны дни отправки подлеченных людей в эвакогоспиталь: радуешься не нарадуешься, что еще несколько бойцов вырваны из лап смерти, что твои труды не пропали даром и ты оказался нужен армии!
Отправляли в эвакогоспиталь военфельдшер Толупенко и его помощница медицинская сестра Елена Монастырская - люди энергичные, научившиеся выбивать транспорт для раненых в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях. Передавая людей Толупенко и Монастырской, можно было не сомневаться, что всех доставят по назначению в хорошем состоянии и в кратчайшие сроки.
Глава третья.
На Аксае
В последние дни июля раненые командиры рассказывали, что против нас сосредоточены две вражеские дивизии. Гитлеровцы яростно атакуют на левом фланге, сильно достается 106-му стрелковому полку и 154-й бригаде морской пехоты.
Потом командир батальона и комиссар сообщили, что наша дивизия отошла с правого берега Дона, обороняется по левобережью. А 4 августа после ожесточенных боев части 29-й стрелковой получили приказ отойти к реке Аксай, занять оборону по ее северному берегу и не допустить прорыва врага к Сталинграду.
Количество контуженых и раненых, рассказы легкораненых не оставляли сомнений - обстановка сложная, тяжелая, бои ведутся беспощадные. Приведу лишь одну цифру: за сутки с 4 по 5 августа к нам поступили почти четыреста раненых и контуженых!
* * *
В восьмом часу вечера 5 августа медсанбату приказали покинуть станицу Новоаксайскую и развернуться к утру 6 августа в станице Нижнекумской. Задача была труднейшая: мы не успели к тому времени эвакуировать даже половину раненых, а среди оставшихся было много нетранспортабельных.
Следует отдать должное командиру медсанбата военврачу II ранга Б. П. Орлову. Он распоряжался разумно, хладнокровно, твердо. Суматоха не возникла. В машины, предназначенные для тяжелораненых, набили столько сена, сколько вмещалось, сеном обложили и борта машин, обеспечивая максимум покоя при перевозке. Аккуратно, бережно уложили все имущество.
Машины начали отбывать в Нижнекумскую около 24 часов 5 августа, а кончили во втором часу 6 августа.
Мне полагалось сопровождать раненых, перенесших тяжелые операции. Наши машины выехали первыми и добрались до Нижнекумской перед рассветом довольно спокойно. А вот товарищи, отправившиеся позже, попали под бомбежку. При этом повторные ранения получили пять или шесть бойцов. Один человек был убит.