Через три часа в штаб дивизии сообщили, что успешной контратакой враг выбит из хутора. Позднее стало известно, что в решительную контратаку вели командиров и солдат именно Шурша и Киселев. Оба погибли, но перелома в ходе боя добились.
К исходу 5 сентября бои под Елхами затихли. Теперь противник яростно атаковал на других участках. На девятые сутки непрерывного сражения, 12 сентября, враг сумел прорваться к Волге в районе села Купоросного, отрезав 64-ю армию от 62-й. Но ценой каких потерь добился враг этого успеха, последнего своего успеха на юго-западном участке обороны Сталинграда! Десятки танков, догорев, остались в степи, десятки бронетранспортеров, сотни автомашин и многие, многие тысячи фашистских солдат...
Смещение боев в район Купоросного позволило дивизии и приданной ей 65-й морской стрелковой бригаде улучшить позиции и пополниться. В дивизию влился сводный курсантский полк. На его основе возродили 128-й стрелковый полк дивизии. Поступало в большом количестве новое вооружение. Прибывали новые командиры батальонов и рот. На должности командиров взводов выдвигались хорошо показавшие себя в бою младшие командиры и даже рядовые красноармейцы... Но в те же дни сменилось руководство дивизии. Анатолия Ивановича Колобутина отозвали в Москву. Говорили, ему предстоит принять командование другой, недавно сформированной дивизией. В штаб армии был отозван и стал там работать начальник штаба дивизии Д. С. Цалай. А Колобутина сменил подполковник А. И. Лосев, прежде командовавший бригадой морской пехоты. Начальником штаба у Лосева стал майор Г. К. Володкин.
Перед отъездом полковник Колобутин собрал находившихся на КП товарищей, поблагодарил за службу, пожелал успешных боев. Уехал, а точнее говоря, ушел Колобутин из дивизии уже к вечеру: разъезжать по степи на машине, пока не стемнеет, не приходилось из-за висевших в воздухе истребителей и бомбардировщиков врага.
* * *
Недолго оставалась на КП дивизии и я. День, когда получила новое назначение, помню очень ясно. Утром, ранним и холодным, разбудил голос штабного почтальона:
- Товарищ военврач, письмо!
Приподняв край плащ-палатки, заменявший в землянке дверь, почтальон подал измятый конверт. Это была первая весточка из дому, полученная после летних боев. Я обрадовалась, но увидела, что номер полевой почты и фамилия выведены каллиграфическим почерком отца, и забеспокоилась: прежде все подписывала мама. Поспешно разорвала конверт, вытащила сложенный вчетверо тетрадочный лист, натолкнулась взглядом на слова "...схоронил вчера".
Почему я сразу поняла, что отец сообщает о смерти мамы? Ведь она никогда прежде не жаловалась на недомогание и если беспокоилась о чьем-то здоровье, так это о моем! Отец писал, что у мамы случился внезапный приступ аппендицита, вызванный врач ошибся в диагнозе, а, когда наконец спохватились и положили больную на операционный стол, было уже поздно.
Уткнувшись лицом в санитарную сумку, служившую подушкой, я рыдала от сознания чудовищной нелепости случившегося, от невозможности что-либо изменить.
...Мама моя! Она росла без отца, кроме нее, у бабушки было еще одиннадцать детей, все с малолетства занимались тяжелым, изнуряющим трудом. Не принесло маме избавления от нищеты и замужество: хатенка в витебской деревушке Киреево кособочила, ветер трепал соломенную крышу, заваливал хилый плетень...
Жуткий пожар, спаливший Киреево дотла, вынудил родителей перебраться в город. Тут отец устроился было на завод, но стал часто болеть, и вся забота о семье окончательно легла на плечи матери: нанималась убирать и стирать, по ночам шила на людей. Как выдерживала, откуда брала силы?
Теперь знаю - из бездонной криницы женской, материнской любви. Даже спустя годы, когда я уже училась в Москве, в очень голодное время, мама ухитрялась каждый месяц присылать то сухари, то кусочек сала...
Брезент санитарной сумки царапал лицо, но я все крепче стискивала ее. Сердце сжимала боль. Нет, не спешила я воздать маме добром за все, что она делала: считала - успею... Даже тревоги за малолетнего сына, оставшегося на руках у немощного отца, в тот момент не возникло, так остра была боль, таким неизбывным было чувство вины перед умершей.
К действительности вернул оклик адъютанта нового командира дивизии:
- Товарищ военврач, вы у себя?
Адъютант явился сообщить, что я назначена врачом в Отдельный учебный стрелковый батальон, где плохо с медицинской помощью, и передал записку комдива с указанием немедленно отправиться в распоряжение командира учебного батальона.
Дождавшись, пока адъютант уйдет, я встала с топчана, вытерла слезы, спрятала письмо отца и записку комдива в нагрудный карман гимнастерки. Заполнявшая меня боль не проходила, но отступила куда-то вглубь, словно не хотела мешать делать то, что полагалось. Теперь я часто думаю, что внезапное назначение на новую должность, необходимость подчиниться приказу и немедленно выполнить его были для меня в ту минуту великим благом.
* * *
Отдельный учебный стрелковый батальон нашей дивизии, подобно многим другим учебным стрелковым батальонам, входившим в состав действующих воинских соединений, сражался против гитлеровцев наравне с остальными стрелковыми и артиллерийскими частями. Батальон занимал оборону на левом фланге дивизии, юго-восточнее хутора Елхи, временно захваченного врагом. Командный пункт учбата располагался в балке Безымянная. Младших командиров в батальоне готовили, попеременно выводя в тыл то один, то другой взвод.
Одолев склон балки Глубокая, где размещался штаб дивизии, я огляделась. Рассвело, облака истончились, всходило огромное, по-осеннему желтое солнце. В ласковых лучах восхода особенно густо чернели окутанные дымом и неоседающей пылью развалины Сталинграда. Кое-где между ними, отливая жидким золотом, кипела от разрывов снарядов и бомб Волга. Ближе к Глубокой и южнее чернели домики Бекетовки. А на западе, всего в четырех-пяти километрах от Глубокой, изгибалась дымной, грохочущей, подсвеченной солнцем дугой линия переднего края дивизии.
Со стороны этой дуги, на иссеченную холмами и оврагами степь, на Глубокую и Бекетовку уже наплывали хорошо видные в желтых отблесках солнца фашисте-кие самолеты. Гул их моторов на время заглушил рев орудий и минометов. Кое-где вражеские бомбардировщики отделялись от общего строя, включали сирены, пикировали, сбрасывали бомбы на невидимые для меня цели. Степь вздрагивала, уходила из-под ног. А туча фашистской авиации продолжала двигаться прямиком на Сталинград.
Преодолев невольное желание лечь, переждать, пока пронесет эту тучу, я вцепилась в лямки вещмешка и зашагала своей дорогой.
Твердая словно камень земля. Голубоватые кустики полыни, комки перекати-поля, опаленные края бесчисленных воронок, осколки, и среди полыни, шаров перекати-поля, воронок множество разноцветных бумажных лоскутьев с одноглавым черным орлом. Это фашистские листовки. Гитлеровцы не жалеют бумаги, пытаясь поколебать стойкость наших воинов: пишут, будто советские армии под Сталинградом окружены, что нас ожидает неминуемая гибель, призывают убивать комиссаров, сдаваться в плен... Сволочи. Были бы уверены в победе - не стали бы ни пугать, ни зазывать в плен!
Позади осталась широкая, пологая балка, позади уже два холма. Передовая приближается, а мысли не о ней: после того, как притупилось ощущение опасности, с новой силой потрясло сознание невосполнимой утраты, понесенной нынче, возникло ощущение полного одиночества. Так, в слезах, и вышла я к маскировочным сетям, забросанным пожухлой травой и полынью, скрывающим орудия, орудийные ровики и щели личного состава. Торопливо вытерла слезы рукавом шинели: незачем людям видеть мое отчаяние.
Из ближнего окопчика поднялся светловолосый лейтенант с обветренным лицом и яркими голубыми глазами. На широкой груди полевой бинокль:
- Здравия желаю, товарищ военврач! Далеко собрались?
- Здравствуйте. Вы не из двадцать девятой стрелковой? Не подскажете, как добраться до учебного батальона?
Артиллерист развел руками:
- Ну и ну... Своих не узнают. Прикрывай вас после этого!
Оказалось, вышла я на позиции 1-й батареи 1-го дивизиона 77-го артиллерийского полка, а мой собеседник, этот молодой лейтенант, - командир дивизиона, тот самый Николай Иванович Савченко, про которого столько читала и слышала.
Узнав, зачем я направляюсь в Отдельный учебный, Савченко выделил сопровождающего - степенного немолодого солдата:
- Довести врача до самого командного пункта! Ясно?
Мой провожатый дорогу знал хорошо, пулям в отличие от меня не кланялся, но чем дальше мы отходили от батарей, тем чаще и он стал бросаться на землю: снаряды рвались все ближе, пули посвистывали все громче. Я запыхалась, глаза заливал пот. В очередной раз догнав провожатого, упав рядом с ним и не успев отдышаться, услышала:
- Прийшлы!.. Бачите вон ту балочку? На укосе? З кустами? Ось там.
До балочки, наискосок врезавшейся в пологий склон длинного высокого холма, вблизи вершины которого все клокотало от взрывов, оставалось не более ста метров.
- Спасибо, - сказала солдату. - Теперь я сама.
- А как же я доложу товарищу лейтенанту?..
- Доложите как есть. Что довели до самого КП. Боец колебался.
- Счастливо, - сказала я и поползла к поросшей низкими кустами балочке.
- Бувайте, товарищ доктор! - донеслось вслед. До Безымянной оставалось всего ничего, когда вблизи, одна за другой, стремительно разорвались мины. Осколки, казалось, снесут пилотку... Я не стала дожидаться нового налета, вскочила, промчалась пулей до кустов и бросилась "рыбкой" в их спасительную щетину.
Глава восьмая.
"Врач нужен живой!"
Неподалеку от места, где я лежала, торчали из склона балки торцы бревен. Приглядевшись, поняла: это накат перекрытия, хорошо замаскированный дерном и кустиками полыни. Может, тут находится КП? Подошла, толкнула дверь из неошкуренных горбылей.
...В тесном помещении, слабо освещенном "катюшей" - нехитрым светильником, сооруженным из сплющенной снарядной гильзы и обрывка телефонного провода вместо фитиля, едко пахло гарью. У дощатого шаткого столика коренастый сержант торопливо снаряжал пулеметные диски.
Назвалась, сказала, что хочу видеть командира батальона. Сержант, не выпуская из рук очередной диск и патрон, на миг вытянулся:
- Писарь штаба сержант Батырев! Товарищ комбат наверху, на наблюдательном, ведут разведку боем... А вы надолго, товарищ военврач?
- Насовсем. Далеко наблюдательный?
- Рукой подать! Ступайте вверх по балочке, возле третьей большой воронки - тропочка. Там поаккуратней... Да вы обождите маленько, я провожу.