– Ого, да ты творец? Дай глянуть, – вернувшийся Диня ловко выхватил у меня блокнот. – Это Светка? Ничо, похожа. А Герману ты чёт плечи разбабахал. Это я? Это не я! Это вообще карикатура какая-то! Сожги сейчас же! Жги, говорю, а то обижусь.
Я отобрал у него рисунки и, разумеется, сжигать ничего не собирался.
– Какая у вас здесь Сеть? Мне нужно подключить интернет.
– Ну… так-то он только у директора, но, если обещаешь не показывать мой портрет остальным, так и быть, скажу пароль.
– Договорились.
Я забил настройки вайфая. Вроде подключается, но связь аховая.
– Наследие мрачных потсхрущёвских времён, – поддакнул Денисыч, заглядывая мне через плечо. – Слушай, бро, а подари мне этот рисунок? Ты ещё кучу таких сделаешь, а я тебе даже попозировать могу, как Фрина Праксителю.
– То есть голым? Вот этого точно не надо. Просто возьми на память.
– Дурачочек, – голосом Голема из «Властелина колец» захихикал он. – Наивная душа, мог бы что-нибудь слупить с меня за подарок.
– Мы же друзья.
– Кто? Мы?! Типа что ли ты и я? Ой, бро, я тебя умоляю, с таким, как я, не дружат…
– С чего вдруг?
Диня присел на краешек кровати, одутловатое лицо его стало очень серьёзным.
– Ты думаешь, почему мы все здесь? Очень любим возиться с пыльными артефактами, ржавыми пряжками и битыми-перебитыми черепками? Светка обожает расписную посуду? Германа хлебом не корми, дай мрамор полапать? Я знаю два раза по шестнадцать на фиг никому не пощекотавшихся языков, а смысл? Директор из дома уходит с рассвета до заката, туда только переночевать идёт, значит, очень хорошо ему там, да?
– Расскажи, – сухо попросил я.
Он покосился на сумку в углу, мне пришлось встать и достать из неё холодную амфору, и после двух-трёх больших глотков прямо из горла Диня вытер губы и тяжело вздохнул. Речь его была не всегда связной, где-то он уходил в себя, где-то, наоборот, тараторил с такой пулемётной скоростью, что мне приходилось переспрашивать. Учтите ещё, что время от времени (то есть через очень короткие промежутки) Диня делал глоток-другой. Но тем не менее что-то важное я для себя вычленил.
Светлана Сергеевна Гребнева до поступления на работу в музей успела побывать замужем. Её супруг был некрасив и хромоног, зато владел собственной металлургической компанией. В общем, они были слишком разные, и в итоге она изменила ему с каким-то военным, тоже из высоких чинов, вроде бы даже родила от него, но отношения с детьми не заладились. Всё кончилось разводом, истериками, лечением от депрессии, и вот уже третий год она трудится в Крыму.
Герман Земнов раньше был известным спортсменом. Культуризм, поднятие тяжестей, экстрим, участвовал в соревнованиях, даже потрудился знаменитым тренером и консультантом в нескольких фильмах. Был женат, жена трагически погибла.
Виня себя в её смерти, ушёл добровольцем в Сербию, плавал на крейсере, не поладил с начальством, шлялся по горам, ища просветления, сидел в иранской тюрьме, где над ним измывались, заставляя носить женское платье. Но в конце концов его буквально за шиворот вытащил директор «Херсонеса», предложив стабильную работу и весь пакет социальных гарантий. Просто примите это как данность.
Сам Феоктист Эдуардович действительно страдал редким заболеванием глаз и вынужденно носил тёмные очки даже в помещении. Он организовал частную фирму и сам музей по просьбе своей сестры, ярой экозащитницы и старой девы одновременно.
Женат ни разу не был, как-то не срослось, хотя мужчина видный и, мягко говоря, не бедный. Имеет серьёзные связи в верхах, уровень информации почти запредельный. Добряк, каких поискать, но сердить его не рекомендуется: пару раз на глазах сотрудников буквально впадал в неконтролируемую ярость, вспыхивал ежеминутно ни из-за чего, было дело, чуть не спалил весь музей!
– А ты?
– Чо я? Я… этот… пьянь зель-ная, вот. Какой от меня толк? Вышиб-бали отовсюду, людишки злые… ничо они ни-и поним-мают. Ни-и вхо-одют в по-ло-жение… Фсё! Пошли завтр… тр… тркать?
– Может, тебе прилечь лучше?
– Может…
Он свернулся калачиком у меня на кровати, я прикрыл его тонким покрывалом и посмотрел в окно. Солнце поднималось всё выше, надеюсь, уже больше восьми и наша прекрасная сотрудница не ходит голой по коридорам. Умывшись и приведя себя в порядок, я относительно легко нашёл дорогу из спального крыла в сад.
Герман и Светлана уже были там. Стол был накрыт почти как и вчера утром: ничего мясного или рыбного, всё лёгкое, но питательное.
– Херсонес основали греки, – зачем-то начал объяснять мне Земнов. – А они всегда были противниками пустых обжорств. Традиции многочасовых пиров пришли к нам с востока, вечные войны с персами и турками взаимообогащали культуры народов, но…
– Какой он нудный, правда? Садитесь, Александр.
– Можно просто Саша, – я опустился на скамью рядом с девушкой.
– Александр звучит благороднее, – не согласилась она. – А где наш несносный Диня? Вчера вы ушли вместе.
– Невежливо об этом спрашивать, – опустил взгляд здоровяк. – Они оба взрослые люди, с кем захотели, c тем и ушли.
– Ой, да можно подумать, я ревную…
– Денисыч спит, – поспешил вмешаться я, пока их намёки не переросли в утверждения. – Он успел набраться уже с утра. И нет, между нами ничего не было, мы просто друзья.
– В этом нет ничего дурного. Просто друзья тоже могут быть…
– Я сказал – нет! – мне пришлось последовать совету директора, повысив голос на Германа. – Не нужно за меня заступаться. Лично я стою за традиционные отношения между полами. Но если пьяненький друг уснул в моей… комнате, то я его не выгоняю. Так понятно? Ещё вопросы?
Все опустили глаза и переключились на завтрак. Наша Афродита и вправду ободряюще похлопала меня по колену под столом, но этого никто не видел. И вот, поверьте, я готов был поклясться чем угодно, что невозможно представить, будто бы эта девушка (женщина, да?) уже рожала, имела детей, как вообще было трудно представить её в чьих-либо объятьях. Ну, кроме моих собственных. Какой там металлург, какой военный, что за бред…
После завтрака, когда бутерброды с сыром, мёдом и молоком уже не лезли в горло и мы лениво грызли орехи, я спросил:
– Что у нас на сегодня?
– Отдыхаем, – спокойно ответили мне.
– В смысле? То есть мы ровно сидим тут в саду, ничего не делаем, не занимаемся научной работой, не проводим экскурсии для посетителей, не разбираем архивы, не переписываем коллекции, вообще ничего не делаем?
– Здорово, правда?
– Нет, – отрезал я, решительно вставая и аккуратно снимая с колена нежную руку прекрасной сотрудницы. Звучит патетично, но так оно и было. – Я приехал сюда строить карьеру, учиться чему-то новому, расти как специалист, делать что-то полезное. А вы – нет, никак?
Светлана и Герман неуверенно переглянулись и одновременно прыснули:
– Нет, конечно!
Я был уверен, что моя пламенная речь найдёт хоть какой-то отклик, но, как оказалось, жестоко ошибался. Сотрудники «Херсонеса» явно не были бурыми энтузиастами своего дела, и, наверное, лишь пьяненький знаток древних языков говорил правду: все они здесь не по своей воле, а лишь благодаря капризу судьбы. И ничего ты с этим не поделаешь.
Но если Герман сумел взять себя в руки чисто из понятий мужского братства, то Гребнева смотрела на меня искоса с непередаваемой смесью насмешки и сострадания, словно на отбитого на всю башку домашнего мопса, вообразившего себя волкодавом. Такое бывает.
Положение спас вдруг откуда-то появившийся в саду Церберидзе. Кстати, как он это делал, ума не приложу? Словно возникал прямо из-под земли, честное слово.