Мы с Земновым поднялись из-за стола.
– Высшие боги не любят ждать, – сторож нахмурил брови в сторону девушки.
– Никто не любит, – равнодушно парировала она. – Попудрю носик и присоединюсь.
Горбатый старик зарычал, как три пса одновременно, я открыл было рот, но тяжёлая ладонь Германа легла на моё плечо:
– Не надо. Они не подерутся.
Мы с ним пошли из сада в дом, а суровый сторож всё продолжал рычать, скулить, угрожать, взывать к совести, едва ли не лаять, но золотоволосая красавица преспокойно красила губки и поправляла выбившиеся прядки локонов, не реагируя на раздражители даже изгибом чернёных бровей. От слова «абсолютно».
Да, она действительно не пропадёт. Под нежной внешностью беззащитной девицы скрывались несгибаемый характер и стальные нервы. А я, глупец, ещё строил на неё какие-то планы…
– Amor dolor.
– Что? – обернулся ко мне великан.
– Любовь есть страдание.
Специалист по мрамору и бронзе понимающе закивал, а минутой спустя смахнул скупую слезинку из уголка правого глаза. Возможно, Денисыч рассказал мне о нём не всю правду или же он сам не всё знает. Тут каждый сотрудник – просто кладезь для преподающего психиатра. Сплошные скелеты в шкафах и тузы в рукаве.
А ведь я ничего не узнал про того же Церберидзе, словно мой пьяненький друг вообще побаивался о нём говорить…
– Друзья мои, великие мужи! Пришедшие сюда по зову сердца и чести, гласу трепетно внимая! – директор музея встретил нас напыщенным гекзаметром. – Вы слышите ли гром далёких труб, где щит на щит взбесившихся героев тени сошлись в последней битве и путём идут, что предначертан был не ими, но для них…
Мы вежливо помолчали, делая вид, что заслушались вступлением.
– Ладно, хватит, не в театре.
Нам было предложено сесть. Земнов предпочёл стоять из боязни сломать стул, но я сел. Феоктист Эдуардович, в свою очередь, опустился в начальственное кресло и сложил руки на груди.
– Где Гребнева? Почему вы тут только вдвоём? Нетактичный вопрос? Я вновь напоминаю, что любые отношения на работе не поощряются.
– Суждений быстрота полезна мудрости лишь в случаях отдельных, – тем же гекзаметром ответила за нас Светлана, появляясь в дверях. – И предков опыт учит, что из случаев тех два: охота на противных насекомых, а также диарея, что внезапно свалить храбрейшего из воинов способна, когда немытые он сливы съел…
– Афродита, полногрудая и прекраснопопая, – радостно захлопал в ладони директор. – Хвала небесам, вы пришли с подколками! А где у нас тут шляется Денисыч?
– Спит в моей комнате, – ответил я.
– Прошу прощенья, получается, вы не с Германом, а с…
– Я ни с кем.
– Ладно, ладно, это не моё дело. Я вызвал вас по другому поводу. Светлана, душечка, присядьте уже куда-нибудь. Ну, не на колени же к Грину?! – Он хлопнул себя по лбу, но в конце концов, учитывая, что в кабинете был всего один гостевой стул, уныло смирился. – Итак, к делу, друзья и соратники! Смотрим, думаем и разумно высказываем своё компетентное мнение.
Директор открыл небольшой планшет, поставил его под острым углом и развернул экран к нам. Все замерли, вытянув шеи. Что же там есть?
Ну, как по мне, так ровным счётом ничего особенного: обычный медный амулет или какое-то старое украшение с конской сбруи. Похоже на позеленевшую от времени каплю вытянутой формы. Но здоровяк Земнов вдруг хищно напрягся, подаваясь вперёд всем телом:
– Меч тавров?!
– Кто бы поспорил с зорким взглядом специалиста… Да, это фибула для плаща, явно не греческой работы, а, скорее всего, местного производства. Символически изображает знаменитый «золотой меч тавров». Его никто не видел, но все уверены, что он есть. А поскольку представители этих древних племён давно смешались с другими народами, на право владения реликвией претендуют три или даже четыре не слишком порядочные организации.
Директор поправил очки, выдохнул, достал бутылку коктебельского крымского коньяка из-под стола и, никому не предлагая, сделал глоток прямо из горла. Чувствовалось, что нервы у него на пределе. Я хотел было спросить, что случилось, но Светлана вдруг быстро приложила пальчик мне к губам:
– Позже. Ему надо выговориться.
– Так вот, дорогие сотрудники, появилась информация о возможном месте нахождения золотого меча. Не буду говорить, откуда, сколько мне пришлось заплатить и какова степень достоверности полученных сведений. Этого не может гарантировать никто. Вопрос к вам: кто готов шагнуть, образно выражаясь, в царство или, честнее говоря, в пасть Аида?
Герман незамедлительно поднял руку. После секундного размышления я присоединился к нему. Гребнева, обнимая мои плечи правой ладошкой, кистью левой сделала неопределённый жест: хочу – не хочу – не знаю – не решила – может, и без меня – я подумаю— не уверена – какая скука-а…
Феоктист Эдуардович ещё, наверное, минут пятнадцать распинался о сакральном, культурном и цивилизационном значении золотого меча для понимания всей истории Крымского полуострова. При этом он дважды прикладывался к коньяку. Как впоследствии объяснил мне тот же Денисыч, винопитие в их среде является едва ли не обязательным условием приёма на работу и коммуникационной возможностью общения с коллективом.
Не пил только один сотрудник – Сосо Церберидзе! Но, кажется, я уже об этом говорил?
Когда начальственный голос стал спотыкаться на согласных и путаться в падежах, Светлана, словно волна, тихо соскользнула с моих колен. Кивком головы указав мне на дверь, она перемигнулась с Земновым, и тот так же молча подтвердил: «Идите уже, если что, я с ним побуду, пока не уснёт». Мы вышли из кабинета, девушка поправила причёску и откровенно зевнула:
– Ненавижу общие собрания. Каждый думает только о себе, у каждого свои интересы и планы. Представляете, я море вижу раз в месяц! А ведь мы живём в Крыму, под боком практически все пляжи, хоть песок, хоть галька. Александр, вы любите купаться?
– Наверное, да.
– Отлично, предлагаю удрать! Я – к себе за полотенцем, и уходим к Херсонесу, там хоть и валуны, зато вода чище.
– А я не…
– Ни слова про плавки, – она так резко обернулась, что тяжёлые золотые кудри щёлкнули меня по носу. – Мы это уже обсуждали, они вам не нужны! От слова «абсолютно»! И не смейте со мной спорить.
Какой уж там спор? Пока она уходила по коридору, а я смотрел ей вслед, всё моё мужское естество буквально парило в неведомых доселе эмпиреях, на грани божественного сочетания земной и небесной любви. Мне и дышалось-то через раз.
Есть такая картина у Тициана, где изображены две девушки, сидящие у фонтана: одна богато одета, другая полностью обнажена. И смысл подачи полотна не столько в противопоставлении земного небесному, сколько, быть может, прямо наоборот: в естественности перехода от одного к другому. Потому что и земная, и небесная любовь прекрасно могут существовать отдельно, однако высший союз божественного понимания мира лежит именно в слиянии этих двух ипостасей. Тициан был не просто художником, он был ещё и мудрецом, и философом.
«А, собственно, где моя комната?»
Я опомнился не сразу, перед глазами всё ещё покачивались восхитительные бёдра нашей прекрасной Афродиты.
И да, разумеется, кто бы спорил, у меня не было шансов. Никаких. Я обычный парень, среднего сложения и неброской внешности, без богатых родителей и особых талантов. Даже машину пока себе купить не могу. А такая восхитительная женщина достойна роскоши.
«Но, с другой стороны, разве приглашала бы она меня купаться нагишом, если я ей не нравлюсь? Так, бегом за полотенцем и…»
Мне пришлось рвануть наугад, а поскольку все гостевые комнаты расположены на одном этаже, то логичным показалось свернуть за тот же поворот, где недавно исчезла наша прекрасная специалистка по чёрнофигурной и краснофигурной росписи. Вот только за поворотом открывались ещё два: один – налево, другой – направо, ещё налево, шагов пятьдесят прямо, направо, потом по ступенькам вниз, по узкой лестнице наверх, а потом…
«Ты заблудился, – пришлось честно признаться мне самому себе. – Ну что ж, в сущности, perigrinatio est vita[7]… Пойду наугад и в конечном итоге куда-нибудь да выйду».
Перспектива вновь надрывать глотку и звать на помощь не устраивала категорически. В конце концов, я не маленький мальчик, и что бы там ни говорил наш дорогой директор, коридоры двухэтажного здания не могли тянуться бесконечным критским лабиринтом. Пусть минут десять, полчаса, час, но я найду выход. Здесь чисто по площади не может быть ничего недостижимого.
– Этот искусствовед и вправду так туп?