Насиловать сестёр, изменять супругам по поводу и без, спать со своими же детьми, подставлять героев, удовлетворять себя всеми преступными средствами – всё норм! А ты упрекаешь меня за то, что я пью?!
– Ну ты же не бог.
– П-щему? Пусть самый и… и эт… младший, но глянь на м-ня, чем я те не… ни… ик!
– Диня, тебе достаточно, – я попытался отобрать у него амфору, и он вдруг безропотно отдал мне её, тихо попросив отвести его баиньки.
Вот, несмотря на устоявшийся алкоголизм, человек всё-таки знает, когда ему хватит, и не творит хрень. Это хорошее качество, достойное уважения. Я подхватил его за плечи и отвёл в свою комнату, уложив на кровать. По-моему, он уснул, ещё когда мы шли, то есть храпел на ходу. Потом я вернулся в сад, остальные ещё не расходились.
Светлана присела ко мне на колени, обняла за шею, прижимаясь упругой грудью, и также попросила несудить товарища строго. По её словам, Денисыч был глубоко несчастен. Отец принадлежал к самым верхам правящей партии, а мама, наоборот, была самой обычной женщиной, на которую упал сластолюбивый взгляд начальства. В результате мальчик вообще не знал матери. Никогда.
Папаша из жалости устроил его дегустатором на винный завод в Абрау, там он и спился уже окончательно. Женился поздно, жена то ли гуляла, то ли не предохранялась, но нарожала ему порядка двадцати детей. Всё кончилось тем, что Денисыч сбежал. Скитался, бомжевал, выступал на передачах типа «Большой стирки», но в конце концов был замечен и принят в штат «Херсонеса». Откуда эта пьянь знает столько языков – вопрос открытый до сих пор…
– Он как-то говорил, что все, кто тут работает, всерьёз имеют реальные проблемы по жизни, – ляпнул я, тут же пожалев о сказанных словах.
Гребнева мгновенно замкнулась, оставила вино и, сославшись на усталость, быстро ушла к себе. Герман сидел за столом при свете электрической лампы, над которой вились мотыльки, и по-прежнему вертел в руках фибулу, словно пытаясь раскрыть её секрет. Это уже немного походило на сумасшествие, но я знаю, что многие музейщики такому подвержены. Не стоит сразу звонить в психиатрическую клинику или вызывать экзорцистов.
А вот мне больше ни пить, ни есть, ни тем более спать не хотелось. Я вернулся в свою комнату забрать блокнот, карандаши и гелевые ручки. Душа требовала отдохновения, а мозг – реализации всего увиденного за сегодня.
Рисовал я уже в саду. Во-первых, там было достаточно светло, а мне не хотелось включать свет в комнате, чтобы не разбудить Денисыча; а во-вторых, Земнов мне не мешал, он был слишком занят этой странной круглой застёжкой в форме меча. Не желая более забивать себе этим голову, я просто нарисовал её. Ну и ещё немного из воспоминаний последних дней. А они, оказывается, были нереально насыщенными.
Я по памяти нарисовал профиль Гюзель. Потом попробовал в три четверти, получилось лучше: чисто портретно, в очках, чёрные волосы ниже плеч, мягкая полуулыбка – так, как она запомнилась мне до своего жутковатого превращения. Пока она была человеком…
Вот эту часть я бы хотел вообще развидеть и навеки вычеркнуть из своей памяти, но не уверен, что получится. Может быть, как раз стоило бы поступить наоборот и подойти к решению вопроса с точки зрения русской психологии, где клин клином вышибают?
– Многие считают, что для того, чтобы избавиться от тяжёлых мыслей, их надо визуализировать, записать или нарисовать, а потом сжечь, – почти вслух проговаривал я, делая набросок карандашом. Потом прошёлся по серым линиям гелевой ручкой, прорабатывая детали, и закончил несколькими штрихами чёрного маркера. Вроде так.
Не знаю уж, насколько стало легче, но рисование всегда успокаивает, так же как любой вид творчества, по сути, может являться терапией. А когда рисунок получается, тем более. Я скинул несколько фото на почту директора, как и обещал.
Великан Земнов пару раз бросал взгляд исподлобья, но ни разу не пытался встать и посмотреть. Он сидел перед лежащей на столе фибулой, сравнивая её со всех сторон с изображением на экране сотового. Мне тоже было интересно, чем таким уж важным он занят?
– По-моему, невозможно любоваться на обычную медную заколку уже больше двух или даже трёх часов, – не отрываясь от блокнота, протянул я. – Хотя почему бы и нет, мы, музейщики, народ странный во всех смыслах.
Собственно, на этом всё и закончилось. Герман так и остался в саду, а я всё-таки решил отправиться спать. До рассвета было ещё несколько часов, так что шанс есть. Моя кровать была занята храпящим в две дырки дружком-полиглотом, поэтому пришлось стянуть с него плед и улечься прямо на полу. Жёстко, но не холодно – ночи здесь тёплые.
Уснул быстро. Снов не помню, хотя почему-то уверен, что они были. Когда проснулся от прямых солнечных лучей, бьющих прямо в нос, то где-то далеко в подсознании всё ещё грелось ощущение чего-то очень красивого и нежного. Это было похоже на поцелуй, хотя, кажется, я не целовался ни с кем уже целую вечность, но всё равно…
Часы показывали восемь сорок утра. Денисыча в комнате не было, на кровати всё всмятку: и подушка, и простыни. Но в качестве благодарности на моём подоконнике стояла полулитровая амфора вина. Вполне в стиле нашего полиглота. Я встал, потянулся, отжался пятнадцать раз от пола вместо утренней зарядки и направился в ванную комнату.
Очень вовремя, как оказалось, потому что прямо передо мной скрипнула закрывающаяся дверь комнаты Светланы Гребневой. Значит, она уже приняла душ, теперь моя очередь. Не буду вдаваться в детали, в общем, когда я довольный, освежённый, с вымытой головой вышел в коридор, меня ждал всё тот же мрачный сторож из Абхазии.
– Добрый день, Сосо. Как я понимаю, Феоктист Эдуардович ждёт?
– Да, – коротко подтвердил он.
– Одну минуту, я переоденусь – и идём.
Церберидзе прорычал что-то невразумительное, но более ничем не выразил недовольства или спешки. Хорошо, значит, директор просто хочет меня видеть, а не вызывает на ковёр. Это уже приятно. Повинуясь импульсивному порыву, я вдруг протянул руку и почесал горбуна за ухом. Но прежде чем до меня дошло, ЧТО вообще я творю, старик-сторож неожиданно расслабился и удовлетворённо заворчал.
Мы простояли так минуты три: я чесал, он довольно жмурился. За этим делом нас и застукал выруливший из-за поворота Денисыч. На лице его не отразилось ни малейшего удивления:
– Бро, ты не к директору? Ну, там типа, если что – я вчера не напивался. Пил, но не в дрова же, да? Пжалуйста!
– Без проблем.
И когда я прошёл мимо, тихо добавил вслед:
– И это, того… ты не приманивай его так уж, слишком, потом не отвянет…
Не уверен, что я всё расслышал правильно. Диня часто спьяну или в муках похмелья несёт маловразумительную чушь. Короче, я по-быстрому переоделся, и тот же суровый Церберидзе проводил меня до директорского кабинета. Получалось всего два поворота и один длинный коридор вообще без дверей. Но мне почему-то казалось, иди я сам, то даже с планом эвакуации на руках нипочём бы не добрался до нужного места.
Я поблагодарил сторожа, и он впервые ответил мне каким-то подобием улыбки, больше похожей на собачий оскал с вываливанием языка вбок. Лучше б он этого не делал, жутковатое зрелище, если честно. Я собирался предварительно постучать, но дверь гостеприимно распахнулась сама. Меня ждали Феоктист Эдуардович и смущённый Земнов.
– Спешим приветствовать отважного героя, что чести не утратил и в бою стал рядом с другом крепче, чем скала. И все ветра, все бури, все ненастья, что выпущены были из ларца капризницы Пандоры, оказались вдруг бессильны перед двумя мужами на арене!
– Уф, – опустив голову, выдохнул я. Если и будут казнить, то не сегодня.
– Что ж, Герман рассказал мне всё, чему лично был свидетелем, – уже нормальной речью продолжил директор музея. – Мне, конечно, доводилось слышать, что в Анапе делают крутые гладиаторские шоу, они выиграли большой гранд по линии министерства культуры, но я и не подозревал, что их спецэффекты могут быть такого высокого уровня! Нам бы такое… – он побарабанил пальцами по столу и обернулся ко мне: – Да, рисунки я получил, спасибо. А почему вы изобразили меня без очков?
– Ну вы же не всегда их носите.
– Вообще-то всегда, но неважно. Присаживайтесь, Александр!
Я оглянулся на здоровяка, он продолжал стоять у окна, задумчиво опустив голову и скрестив руки на груди. Ладно, сяду. Феоктист Эдуардович полез было за бутылкой и бокалами, но мы оба дружно отказались. В объявлении о найме соискателя не указывалось, что пить придётся каждый день и даже не по одному разу. Если бы написали такое, я бы, может, и не поехал, зато от скучающих алкашей с высшим образованием у них бы тут отбоя не было. Стопудово!
– Итак, друзья мои! Не стройте планы на завтра, я попрошу вас съездить в Батуми, там для нас приготовлен небольшой сувенир. Так называемое «золотое руно». Нет, разумеется, не настоящее! Но забрать его надо. Управитесь вдвоём?
– Если удобное расписание самолётов, то почему нет? Из Крыма до Грузии лететь не больше двух часов, – предположил я. – Вполне уложимся.
Директор переглянулся с Земновым, аккуратно поправил очки и объяснил, что прямого авиасообщения между нашими странами сейчас нет, если только через Армению или Белоруссию, да и вообще, политическая обстановка сложная. А где она простая?
Поедем на скоростном катере, то есть даже ещё более быстром, чем тот, что возил нас в Гурзуф. Все вопросы с пограничными службами и таможней улажены. Фактически нам можно даже не сходить на берег, просто примем пакет с пристани – и сразу домой.
– А ты чего такой мрачный? – спросил я, когда мы с Германом покинули кабинет начальства.
– Не люблю Грузию.
– Чего? – искренне поразился я. – Прекрасная страна, гостеприимные люди, шикарная кухня! А танцы, а песни, а вино?
– Ты там был? – напрямую спросил он, глядя мне в глаза.
Я помотал головой:
– Лично побывать не пришлось, но мой папа работал там пару лет ещё при Союзе, так вот он, вспоминая, рассказывал только хорошее. Да и вообще, изучая искусство Грузии, удивительной и древней земли, её ковры, керамику, вышивку, работу по металлу, ювелирные украшения, ты видишь такую красоту, которой трудно подобрать эпитеты. До последних лет грузинские художники брали медали и дипломы на всесоюзных и российских выставках! Хотя, с другой стороны, тот же Зураб Церетели такого в Москве понаворотил, что до сих пор слёзы на глазах…
– Так вот я тоже не был, – не обращая внимания на мою реплику, продолжил Герман. – Мы тогда большой мужской компанией скооперировались: молодые, горячие, за границу в первый раз собрались. А тут такая возможность – морем вдоль всего побережья, от нас к ним, погода хорошая, всё оплачено, но… В общем, хлебнули мы тогда все…