Во-первых, ценит своё личное пространство, во-вторых, как натура увлекающаяся может увязнуть в спорах с форумными знатоками: «А вы в курсе, почему на греческих вазах у героев маленькая пипирка, а у варваров большая?»
Так вот уж она-то как раз отлично знает, что её тупо разводят на дебильный спор, потому что она женщина, а значит, априори ни в чём разбираться не может. Поэтому вечно страдала от невозможности доказать идиоту, что он идиот, даже если этот идиот категорически уверен в обратном. И в-третьих, не хочет, чтобы её нашли всякие знакомые, одноклассники или однокурсники…
– Бро, она боится, шта сама нач-н-нёт искать своих бывших мужик-ков… ик!
Что ж, мне пришлось пообещать непременно нарисовать одно из этих фото и подарить ей. Гребнева довольно щёлкнула болтливого сотрудника по носу, беззлобно обозвала его «завистником» и ушла к себе, качая бёдрами, словно греческая триера.
Герман, как и говорилось выше, собрал всё золото в обычное пластиковое ведро, пожелал нам спокойной ночи и отправился к себе. Денисыч предпочёл остаться у фонтана в гордом одиночестве, потому что меня уже тоже кренило набок. А вот когда я добрался до своей комнаты и лёг, то, резко провалившись в сон, почти в то же мгновенье вдруг поймал себя на том, что вроде бы и не сплю.
Ну как, то есть сплю, конечно, но сон мой настолько материален, что его можно было потрогать, вдохнуть, войти и выйти. Не знаю, как ещё объяснить понятнее, поэтому перейду к сути: в моей комнате, на моём табурете, направив на меня свет моей же настольной лампы, сидел странный человек.
Да, именно человек, и нет, именно что очень странный. Совершенно обнажённый и словно бы слитый из двух равноценных половин – мужской и женской. Разделение было слишком откровенным и шло от головы до ног. Мне доводилось встречать подобное в набросках учеников Леонардо эпохи Возрождения. Но чтобы увидеть воочию…
– Александр Грин, – без малейшего знака вопроса определил некто (потому что совершенно непонятно, как там его следовало бы называть), – тебе никак не стоит называть нас. Мы можем читать твои мысли, словно знаки звёзд на пересечениях Млечного Пути.
«Хм, если вы читаете мысли, то, наверное, мне лучше помолчать», – подумал я.
– Это разумно. Говорить будем мы, ты откроешь рот, когда мы потребуем ответа.
«Интересно, а вот Земнов, когда качается, он пьёт анаболики или подкалывается чем-нибудь?» – неожиданно для самого себя задумался я.
– Не отвлекайся, – напомнил гость уже почему-то женским голосом. – Итак, нам важно понять.
«Да нет, если бы он сидел на химии, то рельеф был бы проработан до мышечной ниточки. К тому же от вина он редко отказывается, хлеб ест килограммами, масло трескает, углеводы в виде фруктов и овощей, белок тоже без всякой системы, так что вряд ли».
– Остановись!
– С чего бы, – вслух ответил я. – Это мой сон, творю какую угодно хрень! Не нравится – могу вообще проснуться.
– Давай я сделаю ему больно, – предложил один голос другому. – Но если он закричит, то сюда сбегутся все.
– И что? Мы сейчас нематериальны, просто растворимся, и всё.
– А смысл тогда лезть к нему в подсознание?
– Ну да, ты права. Мы не можем уйти без ответов на вопросы. Эй, Александр Грин? Ты способен к конструктивному разговору?
«Надо будет смеха ради купить ему такие спортивные стринги, в каких выступают культуристы. А то он слишком серьёзно ко всему относится».
– Хорошо, мы даруем тебе право отвечать нам вслух, – торжественно сообщил(ла) он(она). – Скажи, ты веришь в богов?
– В бога? – поправил я. – Верю, умеренно. Родители крестили в детстве. А уже в университете мы проходили религиоведение как основу зарождения самых разных видов и жанров изобразительного искусства. По сути, искусство и вера происходят из одного корня в попытке осознания окружающего мира и самого места человека в нём.
– Получается, он дурак, – вновь заспорили голоса.
– Зато образованный.
– Но он ничего не видит в упор!
– Возможно, это защитная функция психики, позволяющая не сойти с ума. Потому что не с чего сходить.
– От дурака слышу, – обиделся я. – И дуры тоже.
– Всё, ему не жить.
– Сам вали отсюда, гермафродит пидерменствующий! Это мой сон, развели тут…
Наверное, мускатное вино всё ещё не до конца выветрилось из моей бедной головы, поскольку я недолго думая запустил ему(ей) чёрным маркером прямо в середину лица.
– Попал?
Да, я попал во всех смыслах. Фломастер удачно разрисовал женскую половину носа!
– Между прочим, эта краска очень плохо смывается.
Странный человек вскочил со стула и бросился на меня, но случайно задел шнур настольной лампы. Да чего там, он его выдернул с мясом, прямо с розеткой, из стены.
Сверкнула короткая зелёная молния, моя комната опустилась во мрак, а неожиданный и странный гость при виде электрического разряда мгновенно растворился в воздухе…
Кажется, на этом моменте я проснулся, потому что точно помню, как встал с кровати, поднял лампу, кое-как осторожно засунул розетку в стену. Потом подобрал свой верный чёрный маркер, так кстати оказавшийся под рукой.
Выглянул в окно: ночь была тиха и абсолютно лишена тайн. Разве что горбун Церберидзе неспешно прогуливался вдоль забора, словно охраняя покой всего музейного комплекса. Я зевнул и вновь завалился на кровать. Больше снов не было. А утром тот же сторож постучал в мою дверь – передать просьбу директора непременно быть у него до завтрака. Судя по ухмылке старика, разнос мне не грозит, шеф в хорошем настроении.
– А-а-а! Больно!
– И что?
– Я же спал!
– А почему ты спал с таким серьёзным видом?
– Потому что пытался вспомнить, кто вообще заказал нам этот частный музей.
– Ты его не знаешь.
– Но почему тогда его знаешь ты?
– У женщин могут быть свои тайны.
– А у мужчин свои способы узнать правду…
– А-а, как больно-о…
– Повторить?
– Да-а!