Ты — просто очередной неудачник
Я бы удивился, если бы Армстронг, выпроводив мальчишку, снова не нагрянул ко мне в кабинет. Он вошел и замер около входа, буравя меня неодобрительным взглядом.
— Считаешь, я совершил глупость?
Слуга промолчал, но по его чуть сгорбившимся плечам стало ясно — именно так он и считает.
— Брось. Что мне сделает этот пылкий заморышек?
Арми снова ничего не ответил, предоставив мне самому выбирать вариант своей будущей ужасной смерти.
— Ты же слышал, что он сказал. Это просто очередной неудачник, пожелавший прославиться на моем скандальном имени, — терпеливо объяснил я.
Армстронг не из общительных. Он крайне редко открывает рот, когда дело не касается выполнения обязанностей дворецкого. Мне это ничуть не мешает — я общаться люблю и могу делать это за нас обоих. К тому же, слуга умеет доносить свои мысли: красноречиво смотреть, многообещающе пыхтеть ну и все такое.
Сейчас дворецкий чуть покачал головой и устало поднял глаза к небу, выражая недовольство моим желанием спасать каждого встречного горемыку.
— Нет, каждого — вовсе не обязательно. Я действую по наитию… И чаще всего это окупается сторицей. Как было в случае с тобой.
В выражении глаз Арми промелькнула тень вины, но сдаваться так просто он не собирался. Мужчина сложил руки на груди и посмотрел на меня с явным осуждением и немым вопросом.
— Зря ты так, я согласился вовсе не из-за аристократов. Плевать я хотел на их мнение… Меня зацепило другое…
В выражении лица друга проступил вежливый интерес, но я вдруг раздумал делиться с ним. Глупо надеяться, что он сможет понять… Сам еще до конца не понял.
— Уверен, ты не спустишь с него глаз, поэтому волноваться не о чем. Ступай, Арм. Мне пора заняться работой, — я взял в руки ворох бумаг и прикрылся ими, желая наконец отделаться от навязчивого подчиненного.
Тот скептически фыркнул («Работой, как же!»), и с удивительной ловкостью для человека его комплекции выскользнул за дверь, а я выдохнул, уронил бумаги и рухнул на них лбом. Знаю, дворецкий просто беспокоиться обо мне, но его забота порой становится слишком уж тягостной. Я — «Король порочного Лондона», в конце-то концов! Взрослый, прожженный и циничный представитель британской аристократии двадцати четырех лет от роду.
Так, или мне уже двадцать пять?.. Последние годы празднования моих дней рождений проходили так одинаково бурно и насыщенно, что потеряться в датах не составило труда…
А, без разницы. Сути дела не меняет.
Почему я согласился на сотрудничество с журналистом? Пожалел его? Ну, если только самую малость. Даже у тех, кому не очень повезло от рождения, есть возможность выбиться в люди более достойным способом, чем клепанием лживых россказней про недавних заключенных…
Амбиции подтолкнули? Определенно, да — правильная статья могла бы здорово стимулировать мой бизнес.
Но было и еще кое-что.
Разговор с корреспондентом разбередил внутри меня нечто колкое, тянущее, неприятное. «Разве вам не хочется облегчить душу?», выкрикнул он…
Душа.
Та эфемерная, бездоказательная субстанция, которой люди привыкли прикрывать свои слабости и опрометчивые поступки. Любой, кто слышал мое имя, скажет: «У Клиффа Кавендиша нет души», и в чем-то я с ними согласен, но…
Три года прошло, а груз на сердце так и не стал хоть чуточку легче. Тюрьма осталась позади, а неподъемная гиря, прикованная к ноге тяжеленной цепью, все еще волочится позади, не давая с облегчением шагнуть в будущее.
Может, пора и правда рассказать правду, пусть даже одному единственному человеку?.. Не уверен, что это поможет, но остальные способы уже испробованы.
Скуку долой
После такого дня ночка выдалась еще более изматывающей, чем обычно. Заснул, по обыкновению, далеко за полночь, проснулся около семи. Уже перед самым пробуждением мне приснилась Марс. Рыжая чертовка манила, то согревая пронзительной нежностью, то окатывая нестерпимым холодом. Даже во сне она не подпускала меня к себе, надменно хохоча и вздымая брови. А я все равно тянулся к ней, шел неуверенной походкой тяжелобольного…
Как же я скучаю по тебе, милая моя…
У меня не осталось ни одного портрета невесты. Точный облик девушки давно стерся и поблек, поселившись в голове бледным призраком, сотканным из неясных ощущений. Но иногда, глубокой ночью, когда грань между нашими мирами истончалась, образ леди О'Коннор просачивался обратно. Восставал из глубоко закопанных в недрах памяти воспоминаний, разворачивался во всей своей губительной красоте: яркое облако волос, дерзкий взгляд зеленых глаз, насмешливо изогнутые губы, тонкость рук… Бил в самую мякоть, заставлял замирать в благоговении, корчиться от боли.
Я жил ради этих моментов. Ждал их и панически боялся. Потому что после них становилось еще хуже. Они были инъекцией чего-то искреннего, правильного, настоящего… Тем, после чего мой нынешний картонный домик из пороков и возлияний казался совершенно убогим.
Так случилось и сегодня… Ни капли отдыха подобный «сон» не принес мне, но уснуть снова можно было и не надеяться. Я встал с постели и, пошатываясь, добрел до туалета. Во многих домах Лондона, даже обеспеченных, до сих пор обходятся лоханью, поставленной прямо в спальне. Я же, выбирая особняк, делал упор не на роскошь, а на удобство и технологии. В нем есть целых две ванных комнаты, проведена канализация, электричество и даже телефон — диковинный аппарат с научных выставок, о котором большинство жителей столицы еще не прослышали.
Я открыл рукомойник и подставил голову под резво бежащую струйку воды. Студеная жидкость оставила на затылке очертания ледяного цветка, скользнула по лицу, щекоча уши и заливаясь в нос. Я не стал сушить волосы полотенцем, просто откинул их, зачесал пятерней назад… Ночная сорочка тут же намокла, и я стянул ее через голову и швырнул на диван. Подошел к окну, через которое уже доносились отзвуки хмурого февральского утра.
Я живу в Бромптоне, тихом провинциальном пригороде почти на самом отшибе Лондона, вдали от праздничного Вест-Энда и исторического Сити. После сумасшедшей, наполненной событиями юности и выматывающего судебного процесса мне захотелось спокойствия и умиротворенности. Парадный фасад выходит на улочку, застроенную коттеджами таких же скрытных и нелюдимых личностей, а задний примыкает к границе Бромптонского кладбища.
Как раз на него и выходят окна моей спальни, да и всех мало-мальски значимых помещений в доме. С высоты второго этажа открывается хороший вид на раскинувшееся по соседству царство сна и забвения. Пристанище мертвых отделяет высокий кованый забор и небольшая рощица: в теплое время года зелень частично скрывает склепы и могилы, зато сейчас страна усопших лежит открыто, словно на ладони, а тощие и корявые силуэты деревьев лишь придают пейзажу атмосферности. Меж ними ютятся могилы и захоронения. Стоят кресты, надгробные камни, небольшие склепы и каменные фигуры скорбных, сложивших крылья ангелов.
В общем, мой дом расположен в чудесно умиротворяющем месте. Как раз таком, которое и подходит демонизируемой персоне вроде меня.
Я старался поселиться как можно дальше от живых людей, но и тут прогадал. Вход на кладбище находится совсем недалеко, и под моими окнами чуть ли не каждый день разыгрываются похоронные спектакли. Вот и сейчас… Солнце только встало, а по главной аллее уже тащится толпа народа, и шума от них, как от бродячего цирка или цыганского табора. Черные цилиндры, пальто и кринолины покачиваются, словно волнующееся чернильное море. Одна половина собравшихся плачет и воет, излишне театрально, на мой взгляд, другая спорит между собой. В центре копощащейся хмурой массы медленно ползет гроб, и безмятежный старичок в нем выглядит единственным адекватным существом среди всех них.
Через щели в неплотно пригнанных досках рамы ощутимо сквозило. Холод согнал утренную заторможенность, но мерзкая грусть никуда не делась. Она поднималась из живота, свивая внутренности в спазмированный клубок, медленно сжимая грудь стальными тисками неотвратимости. Одна из провожающих покойного дамочек вдруг вздела сложенный зонт и начала лупить им по голове шествующего рядом седого господина. С трудом оторвавшись от увлекательного зрелища, я отвернулся от окна и вышел из спальни.
Спустился по лестнице, шагая быстро и бездумно. Уже в самом низу споткнулся и чуть не пересчитал лбом все ступеньки… Ничего, выровнялся, всем туловищем врезался в дверь гостиной, распахнул ее и ввалился в комнату.
Напротив меня на серванте стоял пузатый графин с виски. Не видя ничего другого, я оказался рядом, дрожащими руками плеснул манящий напиток в бокал. Сделал глубокий глоток, и, издав, блаженный стон, замер, запрокинув голову…
Позади меня кто-то шумно выдохнул. Недоуменно моргнув, я резко обернулся, оглядывая пустую, как мне казалось, гостиную.
На краешке дивана, еле касаясь задницей бархатной подушки, сидел вчерашний журналистик. Выпрямленный и напряженный, он изумленно взирал на меня, готовый в любой момент взмыть в воздух. Ну прямо нахохлившийся галчонок, застрявший посередине между двумя ипостасями: уже не пушистый комочек перьев, но и не взрослая сильная особь. Так, недоразумение какое-то…
При еще более внимательном осмотре комнаты нашлась и причина его настороженности: Армстронг был рядом с писакой: не то, чтобы стоял прямо над душой… Хотя, даже находясь в нескольких метрах от гостя, дворецкий все равно производил именно такое впечатление.
А еще я вдруг осознал, что стою перед ними почти голый: в одних тонких кальсонах, с мокрыми волосами и алкоголем в руке.
Неловко получилось. Давно следовало перенести виски к себе в спальню.
— Доброе утро, Арм. Скажи, что вы мне просто снитесь, — проворчал я и плюхнулся в кресло.
Вопрос был риторическим. Как и следовало ожидать, Армостронг промолчал.
Интересно, как долго продолжалась эта немая сцена — нервно сидящий Малькольм и грозно возвышающийся над ним Арми до того, как я разрушил хрустальную красоту момента своим неуклюжим появлением?
— Здр… Здравствуйте, лорд Кавендиш, — журналист прочистил горло и медленно переполз в другую, более дальнюю от меня часть дивана. — Вы сказали прийти к вам следующим утром…
— А ты точно уходил?
Малек открыл было рот, чтобы ответить, но его опередил другой голос, страшный и хриплый. Звуки выходили рваными, неровными, исторгаясь из покореженного горла в боли и муках.
— Он тут… с шести часов… торчит..
Паренек подпрыгнул, затем, рухнув обратно, испуганно вжался в спинку дивана. Вот почему Армстронг старается не говорить без лишней необходимости — на неподготовленных людей его голос действует сокрушительным образом. Даже я, знающий дворецкого уже не один год, и то вздрогнул от неожиданности.
— Похвальное рвение, — кивнул я и откинул с лица мокрые волосы. — Удивился, что я уже не сплю?
— Удивился, что вы напиваетесь… Уже.
— Выпиваю, а не напиваюсь, — поправил его я и отпил из бокала.
— И зачем вы это делаете?
Я подержал во рту теркий виски, потом медленно проглотил его. Хотел насладиться вкусом элитного напитка, но вместо этого чуть не подавился кашлем. Алкоголь впился в горло, вызвав кратковременный приступ паники и тошноты. Если вдуматься, он давно перестал отвлекать меня или или поднимать настроение… И правда, ЗАЧЕМ?
— Из-за скуки, — ответил я, когда удалось выровнять дыхание. Парень с мужчиной взирали на меня: один — с заботой, другой — с жалостливым отвращением. — Малёк, ты знаешь, что это такое — абсолютное бессилие и равнодушие?.. Когда доподлинно знаешь, что мир уже ничем и никогда не сможет удивить тебя?.. Когда главное чудо твоей жизни осталось в прошлом? Даже еще хуже — оно так и не случилось. Подошло вплотную, поманило беспредельным счастьем и гармонией и… Ушло. Умерло. Не судьба.
Парень уставился на меня своими большими светлыми глазами и будто бы затаил дыхание. То ли слушал очень внимательно, то ли наоборот, задумался и отрешился, ловя отголоски каких-то своих, личных переживаний… Странно, он выглядит совсем юным, но откуда в его взгляде такая бездонная, безжизненная пустота?
— Знаю, — эхом откликнулся он.
— Ах, бросьте, молодой человек, — отмахнулся я. — Откуда вам знать? У вас еще вся жизнь впереди…
Из пустоты в его взгляде проросла едкая злость. Он вдруг перестал сжиматься, отмер, выпрямил спину.
— Также, как и у вас, Кавендиш, — бросил юный нахал. — Сколько вам лет?
— Двадцать четыре, — пробормотал я, смутившись. — Или двадцать пять…
— Хм. Выглядите на тридцать! А рассуждаете — на все пятьдесят.
Ну, спасибо.
— Я много пью, Малек. И мало сплю. В общем, не нужно брать с меня пример.
— И не собирался, лорд, — брезгливо скривил губы он. — Оставьте возвышенные изречения для своих недалеких женщин. Звучит жалко, а не мудро.
Арми в своем углу подобрался и что-то тихо прорычал, я же обомлел от такой неслыханной дерзости. С изумлением взглянул на журналиста, который медленно багровел, мысленно готовясь к тому, что на этот раз его точно выгонят вон. Но вместо гнева меня вдруг разобрал смех.
Я расхохотался — весело и задорно. Хохот шел изнутри, заставляя меня содрогаться всем телом, ломать и сбрасывать с себя корку осточертевшей скуки… Счищать с мыслей налет меланхолии.
Этот мальчишка!.. Как давно мне не встречались люди, открыто выражающие то, что думают! Он презирает Клиффа Кавендиша — также, как и многие другие. Но, в отличие от многих, не боится ткнуть меня лицом в мои недостатки…
И это действует удивительно освежающе!