И еще большое и незабываемое для Смурыгова событие было в тот вечер: ему вручили партийный билет.
Потом был торжественный ужин. У многих на груди засверкали первые ордена. Тосты. Вспомнили тех, кто никогда не полетит с тобою рядом. Под баян пели родившуюся на Южном фронте песню "Давай закурим", кто-то прочувственно читал облетевшее тогда все фронты:
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло...
Но коронным номером оказался сольный танец, исполненный самим командиром полка. Он что-то шепнул нашему баянисту технику Юрченко. Ждали "Барыню", а услышали вдруг "Я Чарли безработный...". Гетьман вмиг преобразился: удивленно выпучил глаза, расставил в стороны носки сапог, засеменил "елочкой", расшаркивался, делая выпады, точь-в-точь как Чарли Чаплин. Хохотали до упаду. Николай Смурыгов пришел в такой восторг, что хлопнул но колечке своего соседа. Им оказался генерал Алексеев. И ничего, совсем не суровым человеком оказался повеселевший генерал!
На торжественном вечере не было Виктора Шахова. Боевую награду ему так и не успели вручить.
С боевого задания он не вернулся еще в начале января, когда базировались в Ново-Александровке.
Летал он тогда один на разведку погоды, и что с ним случилось за Северным Донцом, где были немцы, - никто не знал.
Январь в Донбассе был метельным. На аэродроме навалило столько снега, что из-под сугробов торчали лишь кабины, кили да высоко задранные моторы штурмовиков. К ним не могли пробиться ни заправщики с горячей водой и подогретым маслом, ни бензовозы. А летать нужно: за Северным Донцом наши войска начали наступление на Барвенково и Лозовую.
Взлетную полосу расчищали с помощью единственного трактора и лопат. Для этого потребовалось несколько дней. Получилось что-то наподобие огромной снежной траншеи, по обеим сторонам которой образовались высоченные валы. Если хоть чуть не выдержишь направление при взлете или на пробеге после посадки, то непременно воткнешься в сугроб. Но не только снег мешал полетам: над аэродромом непрерывно лохматились низкие облака, то и дело наползали волны промозглого тумана.
От генерала Вершинина получили телеграмму: "За Донцом хорошая погода. Наши части на Барвенковском плацдарме наступают, вылетайте хоть по одному".
Начали летать. Первому летчику не повезло: в конце разбега влетел в сугроб, пришлось долго откапывать самолет. Взлететь удалось командиру звена лейтенанту Выприцкому, но самолет после отрыва попал в туман, летчик потерял пространственную ориентацию, сорвался в штопор и оказался на дне реки подо льдом. Кто-то при посадке снес поврежденное шасси - самолет зарылся в снег, снова откапывали.
Взлетел Виктор Шахов. Сразу же после отрыва самолет попал в "муру", его не стало видно. Прошло расчетное время полета. Шахов не возвращался. Боевую задачу он все же выполнил, но, перелетев через Донец, попал в густой туман и никак не мог найти аэродром - сверху и снизу "молоко". Случайно заметил паровоз, уцепился за железную дорогу и долго ходил между двумя станциями, пока не определил, где находится. Отыскал-таки аэродром, благополучно приземлился в "траншею", правда, на последних каплях горючего.
После этого трудного боевого вылета Шахов был взвинчен. Злился на небесную "канцелярию", которая преподносит такие сюрпризы, будто бы нам назло. Там, на плацдарме, где наши наступают, - погода хорошая. Фрицы летают стаями, бомбят штурмуют. Мы же с горем пополам поодиночке за Донец пробиваемся, летаем без истребительного прикрытия. А "мессеры", словно гончие за зайчишкой, гоняются за нашим братом. За мной два истребителя увязались, и если б они не потеряли меня в тумане за Донцом, то валялся бы я где-нибудь теперь..."
Почертыхался Шахов вволю, потом вспомнил, что еще не обедал. Побрел в барак, служивший столовой, куда из кухни привозили в термосах еду. Там было пусто: всех обслужили, остатки увезли на кухню.
- Спасибо за сытный обед! - зло бросил Шахов дежурному по штабу.
- Извини... Я позвонил, сейчас привезут.
Шахов хлопнул дверью, вышел из блиндажа на морозный воздух, снова закурил. А его самолет уже заправляют горючим, подвешивают бомбы. Около самолета стоит рослый человек в расстегнутой длиннополой шинели. Шахов узнал военного корреспондента фронтовой газеты "Во славу Родины", с которым была долгая беседа в минувшую ночь. Они лежали на топчанах и при слабом свете коптилки вели разговор. Спокойный, задумчивый человек с бритой головой и тремя шпалами в петлицах - старший батальонный комиссар - назвал себя Борисом. В отличие от других газетчиков, с которыми доводилось встречаться Шахову, этот не торопил вопросами, не направлял разговор в нужное ему русло, ни разу не вынул отпугивающей собеседника записной книжки - может, ее у него и не было? Шахов рассказывал обо всем, что творилось на душе, и, пожалуй, меньше всего о войне. Борис слушал не перебивая, а только прикуривал одну папиросу от другой, еще не погасшей. Потом сам поведал летчику много интересного о Донбассе, о своей юности, проведенной на шахте.
Шахов встал до рассвета, как обычно поднимают летчиков. Борис еще спал. Осторожно натянул на себя меховой комбинезон, сунул ноги в унты. Запомнились крупные черты лица, бледность, круглая бритая голова. Ворох мятых окурков на тумбочке. Укрыл корреспондента своей шинелью, вышел на цыпочках, тихо притворил за собой дверь.
Шахов сегодня не выспался. Потом был труднейший полет, который чуть не закончился катастрофой. Шахов не ощущал голода, просто ему было обидно, что о нем забыли, хоть летчиков наперечет. Официантку из БАО уже вызвали, она вот-вот должна появиться, но ему уже не до обеда: самолет готов, снова нужно лететь на плацдарм, где наступают наши. Летчик сел в кабину, запустил мотор, начал выруливать. Бросив взгляд в сторону, он увидел бежавшую по глубокому снегу и проваливавшуюся по колени женщину в белом переднике. А около КП, лицом к старту, стоял в расстегнутой на все пуговицы длинной шинели Борис Горбатов. Он приветственно поднял руку, провожая Шахова в трудный полет.
Вслед за Шаховым полетел и Смурыгов. Ему задание - бить эшелоны на станции Барвенково.
Видимость отвратительная. Смурыгов летел как можно ниже над темневшим лесом, чтобы не потерять землю. А за Донцом, действительно, была прекрасная погода! Пролетая по своему маршруту на Барвенково, Смурыгов увидел круживший около села Долгенького штурмовик. Это, конечно, Шахов обрабатывает немецкий обоз, больше некому. Там что-то сильно взорвалось, на дороге валяются опрокинутые сани, в глубоком снегу барахтаются лошади. А самолет все кружил...
Подлетая к Барвенкову, Смурыгов увидел отходивший в сторону Лозовой длинный железнодорожный состав. Немцы в тыл хотят его утянуть, упускать такую цель не следует.
На самолете Смурыгова были подвешены под крыльями две ракеты крупного калибра, каких у нас в полку еще никто не применял. Летчику было поручено испытать боеприпасы от ракетной установки "катюши". Этот новый вид артиллерии был впервые применен нашими войсками на Западном направлении 15 июля 1941 года батареей Флерова. Эффект одновременного взрыва 100 мощных "эрэсов" по станции Орша был потрясающим. У немцев значительно позже появится нечто подобное, и назовут они это оружие "ванюшей". Пехотинцы по этому поводу шутили: "Посвататься хотят".
Смурыгов решил ударить по паровозу, чтобы задержать эшелон. Прицелился, нажал на кнопку. Два дымных следа с огнем метнулись к земле. Мгновенная вспышка - будка машиниста разлетелась, как карточный домик, вырвались на морозный воздух клубы пара, закувыркались обломки разнесенного в щепы переднего вагона.
Возвращаясь, за Донцом снова попал в "молоко". С трудом нашел аэродром и благополучно приземлился в снежной траншее.
На КП он увидел тарелки с остывшей едой.
- Шахов не вернулся, - сказали ему.
Один за другим взлетали штурмовики с занесенного снегом аэродрома и скрывались за Донцом. Там, на Барвенковском плацдарме, были введены в прорыв наши кавалерийские части. Несмотря на глубокий снег, они успешно развивали наступление. Не довелось немцам на Южном фронте спокойно отпраздновать новый, сорок второй год. В жарко натопленных избах наши солдаты видели украшенные елки, а на столах - недопитый шнапс и недоеденную снедь. В Барвенкове войска 37-й армии генерала Лопатина захватили крупный немецкий склад, богатые трофеи.
Вместе с передовыми частями, ворвавшимися в Барвенково, был фотокорреспондент фронтовой газеты "Во славу Родины" и наш частый гость Анатолий Егоров. Ему пехотинцы преподнесли большую коробку лезвий для безопасной бритвы. Встретивший его первым в редакции Сергей Михалков сказал:
- Вот теперь сам ими и будешь закусывать.
Но все ж таки нашелся потребитель, который использовал лезвия по прямому назначению: Борис Горбатов ежедневно брил ими свою голову. Рассказывали, что хватило ему этих лезвий до конца войны. В последний раз он побрился трофеем из Барвенкова 2 мая 1945 года, перед тем как пойти в дымящийся рейхстаг. Тогда Горбатов находился в 150-й стрелковой дивизии генерала М. В. Шатилова.
Побывал в Барвенкове и Гетьман. После возвращения он вручил Николаю Смурыгову бутылку вина с красочной этикеткой и надписью на непонятном языке.
- Вот тебе из того самого эшелона, который ты из Барвенкова не выпустил, сказал Гетьман.
...Полк опять сильно поредел. Лишь с десяток самолетов ходили за Донец. А время для отвода в тыл и пополнения было самое неподходящее: наши наступают! Гетьман послал Холобаева на завод к Сергею Владимировичу Ильюшину за новыми самолетами. А пока вся надежда была на нашу "темную силу".
"Темная сила"
Январь бушевал метелями, обжигал морозом.
Навстречу леденящему ветру, согнувшись и увязая в сугробах, с аэродрома к деревне пробирались трое в промасленных, из чертовой кожи куртках, на ногах "колеса" - огромные кирзовые сапоги. Ушанки надвинуты на самые глаза, воротники подняты.
Бредут по глубокому снегу в штаб представители "темной силы" - так сами себя называли техники нашего полка. "Темными" - за цвет пропитанного маслом обмундирования да за черноту обветренных лиц и рук. А почему еще и "сила" это понятно каждому. Сколько пятитонных штурмовиков ими поднято с брюха, сколько бомб они перетаскали своими руками! Изнуренные летчики ночью все же могли завалиться на нары и поспать, а техникам отходить от самолетов не приходилось ни днем, ни ночью. И как держалась на ногах "темная сила" - уму непостижимо.
В штаб к командиру идут лучшие техники. Впереди - Максим Иванович Шум. В полку его называют не иначе как профессор Шум. Называют только за глаза, уважительно, без издевки, а при самом Максиме Ивановиче так величать не решаются. Человек он в возрасте, молчаливый, медлительный, а работа всегда у него спорится.
Он поражал удивительной способностью на слух и безошибочно определять скрытые дефекты в моторе. Закапризничает, бывало, на штурмовике мотор АМ-38. ковыряются техники в нем с утра до вечера, а толку никакого: мотор коптит, недодает оборотов. Тогда зовут на консилиум "профессора". Идет Максим Иванович на консилиум не спеша. И ничуть не походит на профессора. Посмотришь на него со стороны - ни дать ни взять тракторист, у которого трактор больше в борозде простаивает. Какой уж там профессор!..
Подойдет Шум к самолету - все почтительно расступаются. Он молчком влезет на центроплан, уберет с сиденья парашют - чтобы не испачкать. Свернет брезентовый чехол тючком, положит на сиденье, а потом уже по-хозяйски угнездится в кабине. Запустит двигатель, долго "молотит" на малом газу прогревает да прислушивается. Потом выведет на средние обороты, а если нужно, и на форсажный режим. Выключит зажигание. Велит раскапотить двигатель и еще заглянет для порядка во все лючки. Потом уже сделает заключение:
- Думаю, придется снимать головку блока. Клапана седьмого и четвертого цилиндров прогорели.
И пойдут после этого разговоры: "Опять наш профессор угадал; колдун - да и только..."
Вслед за Шумом шагают по сугробам старшие техники эскадрильи Калюжный и Лиманский. Оба - непревзойденные мастера по восстановлению аварийных самолетов и эвакуации их с мест вынужденной посадки.
Добрались наконец до деревни. На крыльце крайней избы долго громыхали окостеневшими на морозе сапогами, хлопали друг друга рукавицами, стряхивая забившийся во все складки мелкий сухой снег. Ввалились в жарко натопленную комнату вместе с клубом морозного пара и принесенным с собою запахом бензина.
Подполковник Гетьман (ему уже присвоили очередное звание) поздоровался с каждым за руку, усадил против себя на лавку, озабоченно посмотрел на сапоги техников.
- За ноги-то крепко хватает?
- Терпимо... - степенно ответил за всех Максим Иванович, приглаживая заскорузлой пятерней жидкие волосы на голове. - А мы побольше портянок навертываем, обувка у нас просторная, позволяет...