Мой штурмовик буквально стелется над степью. Справа и чуть выше идет одна пара истребителей с белыми крестами на фюзеляжах и окрашенными в желтый цвет тупыми консолями крыльев. Слева - в таком же положении - другая пара. "Мессеры" так близко, что я хорошо различаю фашистских летчиков в шлемах и очках. Поглядывают в мою сторону. Никогда не приходилось видеть их так близко... Пара слева, пара справа - будто почетный эскорт. Эти сейчас не опасны. А где же третья пара? Через маленькое заднее окошечко, закрытое бронестеклом, вижу еще двух. Они уже на одной со мной высоте, передний водит капотом - прицеливается. Я резко сработал рулями. Дымные следы "эрликонов" прошли сбоку, разрывы засверкали на земле перед самолетом.
Атаковавшие "мессеры" пошли наверх, заняли место сбоку, а эскортировавшая пара начала отставать - перестраиваются для атаки с хвоста.
Мне опять удалось уклониться от очереди, и снова началась смена пар. Перестроения выполнялись немецкими летчиками быстро и четко. Они решили меня добить шутя, будто игру затеяли...
Однако я приспособился к этим маневрам: все внимание сосредоточил только на тех, которые заходили с хвоста. Каждый раз, когда они, прицеливаясь, начинали водить капотом, я бросал штурмовик попеременно то в правое, то в левое скольжение, выводя его из крена в считанных метрах от земли.
Время работало на меня. Истребителей удалось оттянуть на юг от Дона километров на тридцать. Самое страшное, что могло случиться, - упасть на территории, занятой врагом. Теперь хотя бы это мне не грозит.
Очередная атака. Штурмовик снова скользнул вниз с левым креном, на сей раз "эрликоны" дробно застучали по поднятому крылу. Попытался убрать крен - ручка управления не двигается: снарядами разворотило элерон и заклинило управление. По всем писаным законам техники пилотирования мой штурмовик должен сейчас встретить консолью левого опущенного крыла набегавшую сбоку землю - и я окажусь под обломками...
Инстинктивно двинул вперед до отказа педаль руля поворота - самолет резко вильнул, и опушенное крыло нехотя поднялось. Ни секунды не раздумывая, выпустил шасси, выключил двигатель, покатился по полю.
Еще на пробеге глянул вверх: четверка истребителей повернула к Дону, а атаковавшая меня пара пошла свечой вверх. Потом стала в вираж. Нет, оказывается, не просто в вираж - собираются пикировать на меня сбоку. Успел выскочить из кабины, ткнулся головой к колесу. Лежу на боку, спиной к истребителям. Грохнула очередь, следом вторая... Что-то потекло под мотором не то вода, не то бензин бежит тонкой струёй. Истребители опять разворачиваются. "Добьют они меня здесь". И пока "мессершмитты" были ко мне хвостом, я сорвался с места и побежал к единственному кусту на поле, отбрасывавшему длинную тень.
Бежать неудобно: парашют бьет под коленки, ноги подкашиваются. Упал в тень, смотрю, как истребители снова пикируют.
Что это? Неужели успели заметить мою перебежку и целят не по штурмовику, а по мне? Ведущий "мессер" дал очередь, разрывы рванули недалеко от моих ног, вспахав грядку земли. Истребители опять просвистели над головой.
Последний раз "мессеры" спикировали без единого выстрела - израсходовали весь боекомплект. Поджечь штурмовик им так и не удалось.
Стоял мой искалеченный ИЛ и будто плакал. Струйка бензина текла из-под капота на сухую, горячую землю. Я освободился от парашюта. Глянул на ранец он словно мышами изъеден, из многочисленных дыр лезет белый шелк: посекло осколками "эрликонов". Защитил меня парашют от ранений.
По обстановке вижу, что переправившиеся немцы скоро будут здесь. Снял самолетные часы. Дулом пистолета разбил приборы, выстрелил в нижний бензобак и зашагал на юг. Думал о Николаеве и Кладько и все вспоминал слова приказа: "Ни шагу назад!"
Впереди показался поселок. Два ряда домиков прижались к дороге с обеих сторон. Сориентировался но карте - должно быть, консовхоз No 36.
У крайней хаты колодезный журавль. Во рту пересохло. Но заходить в поселок сразу не рискнул. Ведь на Дону сплошного фронта нет, передовые части противника обходили островки нашей ослабленной обороны и оказывались у нас в тылу. Это я неоднократно наблюдал с воздуха.
На всякий случай снял гимнастерку, завернул в нее планшет, пилотку, ремень с кобурой. Пистолет сунул в карман, документы - за голенище сапог и зашагал по степи в оранжевой майке.
По дороге к совхозу показалась старушка с подростком. Заспешил им наперерез.
- Куда путь держите?
- А куда старые ноги унесут... - Поправила на голове сбившийся к затылку платок. Повернувшись к Дону, воздела к небу руки, сжала узловатые пальцы в кулаки и. потрясая ими, произнесла: - Нет креста на них, проклятых! Бомбы и на детей, и на старух у переправы в Цимлянской бросают, танками давят, из пулеметов бьют... Ироды! Ироды!
Потом ее руки бессильно повисли. Она взглянула на меня.
- Из военных?
- Да... - ответил я односложно. По брюкам и сапогам только, наверное, признала.
- А что ж так? - взглянула на мой сверток.
- Пробираться приходится. Идти далеко, а вот журавль колодезный увидел, решил попить, да заходить туда опасаюсь.
- Я Гришатку пришлю сказать. Недолго пришлось ждать.
- Немцев там нету! - сообщил прибежавший пацан.
Я надел гимнастерку, пилотку, подпоясался ремнем, заспешил к поселку. В овраге заметил двух солдат. Оба без сапог, без ремней и без пилоток. Оружия тоже не видно. Один солдатик маленький, белобрысый, почти мальчик, второй оброс густой щетиной. Белобрысый уставился не то испуганно, не то удивленно. Я подумал: "Не удержали на Дону позиции", - и спросил:
- Где ваша часть?
- Ищем, товарищ лейтенант... - отвечает небритый.
- А почему без оружия?
- Утопло, когда через Дон плыли... Сапоги и те пришлось бросить на том берегу. Река широкая...
Белобрысый солдатик не сводил с меня глаз, вдруг заговорил обрадованно:
- Товарищ лейтенант, а я вас знаю... Это же вы под Нырково в нашу траншею через нейтральную от немцев приползли?
Теперь уже я раскрыл рот от неожиданной встречи, узнав в солдатике того самого связиста, который вызывал в траншее "Акулу". Обрадовался ему как родному.
Оказалось, батальон Мисарова, долго державший оборону под Лисичанском, понес большие потери. Сам комбат погиб. Остатки батальона с политруком Мураховским прикрывали отход частей через Дон. Сами плыли последними под огнем противника: фашистские танки прорвались к переправе, смяв заслон.
Я думал о комбате Мисарове, политруке Мураховском, о солдате Бирбайере и, конечно, о голубоглазой медсестре Люде, которая тогда так ловко обработала мои сбитые в кровь колени и локти. Все это время я не переставал думать о ней, тайно мечтал когда-нибудь встретить ее...
Спросил у солдат:
- Медсестру Люду знаете?
- А как же не знать?..
- Жива, здорова?
- На Дону утопла...
- Как?!
- Побежала в воду - хромовых сапожек не сняла, да еще автомат у нее был на шее. Кричали ей: "Брось!" Не бросила. Может, он ее на дно и потянул, а может, и убило...
...У колодца мы жадно глотали из ведра студеную воду. Из крайнего дома вышла женщина. Сложив руки на груди, участливо посмотрела на нас. Потом подошла:
- Посидите на крылечке... Я сейчас коровку сдою, парного молочка попьете. Может, и мой где-то вот так...
- Спасибо, мамаша, - сказал я за всех. - Мы торопимся.
Солдаты, не евшие несколько суток, просили меня подождать.
Они ведь не знают, как выбраться к Манычскому каналу, а у меня карта...
Сидим во дворе на крылечке. Двора, собственно, нет - изгороди никакой. На отшибе от дома, прямо против колодца, стоит покосившийся, весь в щелях сарайчик, еще дальше, за ним, возвышается островерхая куча кизяков...