С улицы прибежала девочка, испуганно затараторила:
- Дяденька, дяденька, а там едуть, едуть!..
Я бросился с крыльца, посмотрел за угол дома. В поселок въезжала колонна немецких машин. На переднем бронеавтомобиле поверх люка у пулемета восседал фриц.
Я назад. "Немцы!" - зло шикнул солдатам. Они метнулись за кучу кизяков и скрылись в лопухах, а я влетел в сарайчик. Меня ошеломило громкое кудахтанье всполошившихся кур. Я скорчился у двери и окаменел, прильнув глазами к щели. Какая глупость, что залез сюда, а не побежал с солдатами! Но менять укрытие было уже поздно: головная машина подъехала к колодцу, остановилась. Фрицы набирали в канистры воду, заправляли радиаторы, умывались. Один даже рубашку снял, другой ему поливал на спину. Несколько солдат, повернувшись к моему курятнику, бесцеремонно справляли нужду. "Неужели расположатся здесь на привал? - подумал я. - Что тогда? Первым делом займутся курятником. Куры попадут в лапшу, а я? Отступать некуда, разряжу обойму в упор по любителям курятины - вот и все..."
Решил переменить неудобную позу - ноги онемели, осторожно пошевелился куры подняли гомон. Тогда злобным шепотом обратился к глупым птицам: "Курочки, тише, тише..." Мерзавец петух, склонив набок голову, косил на меня немигающим глазом и продолжал подавать предательские сигналы тревоги. Ох, с каким удовольствием я бы ему свернул шею!
Передовой отряд гитлеровцев после непродолжительной остановки двинулся дальше. Когда колонна скрылась за бугром, я выскочил из своего убежища. Появились, как из-под земли, и мои солдаты.
- Вот оно, молоко ваше... - сказал я им. - За мной!
Перебежали через дорогу и заторопились по степи на юг.
...Шли степью, без дороги. Выдерживать направление на юг мне помогала Полярная звезда. И вспомнил я тогда своего первого школьного учителя Сергея Григорьевича Черевиченко. Высокий, сутулый старик с желтыми прокуренными усами и седым ежиком на голове, всегда хмурый, расхаживал между рядами парт, время от времени отвешивая подзатыльники нерадивым. Больше всего доставалось Саньке Онищуку. "Осел! Пш-шел в угол!" - часто гремел учитель. Теперь, шагая по степи, я с благодарностью вспомнил Сергея Григорьевича, пожаловавшего как-то и мне подзатыльник за плохо выученный урок. Наверное, с тех пор я накрепко усвоил, как по ковшу Медведицы отыскивать путеводную звезду...
Брели долго. Солдаты просили сделать привал, но я торопил. Разреши им только прилечь - потом не поднимешь. Я - в сапогах, а солдаты шли по стерне босиком, сбивая ноги. Я сегодня обедал в Кагальницкой, а они уже несколько суток без пищи. Я отдыхал, а у них позади несколько бессонных ночей...
Говорю им:
- Отдых дам только на рассвете. Надо подальше от Клейста уйти.
Думал напугать, а они плетутся молча. Клейст для них- пустой звук, они дремлют на ходу, спотыкаются.
Потом я услышал скрип телег, фырканье лошадей, тихий говор. Присели в стороне от проселочной дороги, приглушались: речь русская, видны огоньки папирос. Решил выяснить, куда эти люди направляются. Ведь там уже противник. Вышел навстречу.
Телеги загружены чемоданами, десятка два штатских шли за ними и один военный. Отозвал военного в сторону:
- Что это за команда?
- Призывники.
- Откуда?
- Из Мечетинской.
- Куда направляетесь?
- В Константиновскую на сборный пункт.
Объяснил работнику военкомата, что Константиновская занята противником, через конесовхоз на Орловку прошел передовой отряд. Тот мне сразу не поверил. Ему тоже читали приказ, где слова: "Ни шагу назад!"
На рассвете мы набрели на скирду соломы. Солдаты мои свалились на привалок, и я понял, что теперь их не поднять даже силой оружия. Однако тормошу за плечи, объясняю:
- Видите тот населенный пункт?
- Видим... - сонно бормочут.
- Запомните, это хутор Калиновский. Немножко отдохнете и идите в том направлении. Потом переправитесь через Манычский канал...
Солдаты мгновенно уснули, не дослушав меня до конца. Иду один. Опять думаю о сержантах Николаеве и Кладько. Первый боевой вылет оказался для них и последним. Они летели со мной до самой цели, не отстав ни на метр. Николаев погиб у меня на глазах. Кладько под обстрелом истребителей не свернул с боевого курса, и если не бомбами, то, может быть, своим самолетом угодил в мост...
Остатки батальона Мисарова до последнего держались под Лисичанском, прикрывали переправу, а потом перебирались вплавь через Дон.
А эти два солдата, спящие под скирдой соломы... Проснутся, пристанут к какой-нибудь части и снова закопаются на новом оборонительном рубеже. Собраться бы только с силами...
Я шагал на юг, спешил добраться до Кагальницкой, в свой полк.
Далеко в стороне низко пролетело к Дону звено ИЛов. Может быть, ребята из нашего полка?
На пыльном проселке догнал подводу. В пустой телеге сидел сгорбившийся солдат. Кляча еле тащилась, но ездовой предложил:
- Садись, летчик, подвезу...
Я уже еле переставлял ноги. Подсел к солдату.
- Куда путь?
- За снарядами для батареи.
- А машин нет?
- На том берегу остались.
- Гнедая-то совсем оплошала.
- Фуража нет, трава выгорела, а сена не наклянчишься, - оправдывался солдат.
Мы проезжали мимо тока. Сказал солдату:
- Бери ведро, корм-то под боком лежит.
Пока он ходил, я отгонял назойливых мух, роившихся у сбитой хомутом и смазанной дегтем холки лошади. Кляча стояла понуро, нижняя губа отвисла. И вспомнил я нашего старого мерина белой масти, на котором мы с отцом когда-то возили на Камышинскую пристань арбузы. Мой папаня - большой выдумщик на всякие прозвища - назвал его именем царского генерала. Когда воз, бывало, застревал в песке, отец, теребя вожжи, причмокивал:
- Ну, Скобелев, трогай!
Мы налегали плечами на воз, и низенький мерин, несмотря на свои преклонные годы, рвал с места так, что гужи скрипели. А эта гнедая стоит, будто неживая, даже не отмахивается хвостом от мух... Сколько же рейсов без корма и отдыха сделала она на далекую батарею! Если нет пределов подвигу, то существует предел усталости. Гнедая рухнет в упряжке, хрястнут оглобли, и тогда уже ее не поднять, как и тех солдат, что спят сейчас под скирдой перед очередным боем.
Ездовой вернулся с пустым ведром.
- Не дает сторож зерна. Говорит, не дозволено колхозное добро разбазаривать. Берданкой грозился.
Я схватил ведро, сам побежал к току. Пришлось показать сторожу пистолет. Возвращаясь к подводе с зерном, я услышал сказанное мне вдогонку:
- Вот пальнуть бы солью - помнил бы одним местом. Дед, оказывается, тоже не собирался сдавать своих позиций на Дону.