- Поглядывай хорошенько назад, "мессера" нам житья не дают. Заметишь стучи по плечу. Будем плюхаться и разбегаться в разные стороны. Понял?
- Понял...
В Кагальницкую я добрался лишь к вечеру второго дня. Со старта ко мне быстро шагал майор Холобаев. Хотел доложить ему о прибытии - не стал слушать. Обнял и, не отпуская, долго хлопал меня по спине. А потом сказал:
- Будешь командовать третьей эскадрильей...
- А что с Мосьпановым? - встревожился я. Он был моим командиром эскадрильи.
- Вчера похоронили... Над аэродромом его сбили "мессеры"...
...После ужина у копны душистого сена расположились летчики и техники. Я рассказывал о своих приключениях. На почтительном от меня удалении примостились незнакомые сержанты - это прибывшие только вчера из Уральска выпускники авиационного училища. Среди них были Иван Остапенко, Георгий Бондаренко, Виктор Корсунский, Василий Баженов, Иван Дудник. Григорий Снопко... Они тоже дружно смеялись со всеми, когда я рассказывал о своем пребывании в курятнике и уговаривал глупых птиц: "Курочки, тише, тише..."
Ближе всех ко мне лежал младший лейтенант Михаил Талыков. Он тоже не так давно прибыл в полк. Пришлось мне как-то его отчитывать за безрассудство и своеволие и полете. Тогда он был у меня ведомым, а теперь назначен моим заместителем.
Война быстро выдвигала людей, она же была к ним и беспощадна...
Я лежал на сене, откинувшись навзничь. С неба мне весело подмигивала Полярная звезда...
Завтра снова боевое задание.
"Ни шагу назад!"
Безрассудный ведомый
Ведущий на фронте ценится на вес золота. Он летит на головном самолете. Это самый опытный в группе летчик. Если в полку есть ведущие, то часть боеспособна. Ведущему можно было "нацеплять на хвост" сколько угодно молодых необстрелянных летчиков. А молодые были не только необстрелянные, но и недоученные, потому что выпускались по ускоренной программе военного времени.
Поначалу этих молодых приходилось откармливать после полуголодной тыловой нормы. Потом проверяли их технику пилотирования, давали тренировочные полеты. И только после этого пускали с ведущим для боевого крещения.
Ведущий - вожак в полете и лучший советчик молодому летчику на земле. Он может быстро собрать взлетевшие за ним самолеты; может провести группу по намеченному маршруту; может хитро обойти зенитные и истребительные заслоны противника; отыскать на переполосованной траншеями и искромсанной снарядами земле цель; тактически грамотно и, сообразуясь с обстановкой, выполнить атаку.
Но прежде чем постичь все эти военные премудрости, ведущему нужно было самому поболтаться у кого-то в хвосте и выжить. Сбит ведущий - и боевое задание может сорваться.
Ведомому тоже нелегко. Летит он, стараясь держаться в строю. А сосед почему-то все время дергается: то провалится, то "вспухнет" над строем. За ним нужно следить. Почти не остается времени, чтобы взглянуть на приборную доску, заметить разрывы зенитных снарядов или приближение "мессеров". Ведомый не успевает вести ориентировку и обычно не знает, где летит. Ну а если ведущего вдруг собьют, а ведомые его все неопытные летчики - что тогда?
Случалось и такое. Я уже рассказывал об этом.
Но и ведомый ведомому рознь.
В одном боевом вылете я очень разозлился на своего ведомого...
Мы шестеркой штурмовали противника в районе Лисичанска. Под нами - голая, порыжевшая от зноя, бугристая степь. По ней, развернувшись фронтом, по-черепашьи ползут немецкие танки. Танки ведут огонь. Один из них дымит, кружит на месте. Позади танков залегли редкие цепочки немецких солдат. Значит, наши с переднего края прижали их огнем. В самый раз подоспела наша шестерка.
Мы перестроились цепочкой и один за другим, с разворотом пошли вниз, открыв огонь. Заходили вдоль фронта немецких танков. У самой земли открыли выливные приборы. Под штурмовиками огненный дождь: горит фосфор. Все внизу скрылось за клубами белого дыма.
Снова набираем высоту. В бледном, словно слинявшем от жары, небе около наших самолетов непрерывно появляются и медленно тают дымные хлопья: бьют зенитки. Но нам сейчас не до них. Стали в круг - началась штурмовка. Одна атака, вторая...
Мы ходили в кругу, а в это же время невдалеке десятка полтора немецких "юнкерсов-87" - "лапотников" с торчащими из-под фюзеляжа колесами, тоже устроили карусель. Поблескивая на солнце стеклами фонарей, они поочередно сваливались на крыло и почти отвесно пикировали на железнодорожную станцию Яма, ныряя в черный дым. Над "юнкерсами" разгуливали парочки "мессеров" и сверху высматривали добычу. А добыча для них - наши штурмовики, прилетевшие без прикрытия.
После нескольких атак, когда боекомплекты к пушкам и пулеметам были уже на исходе, я заметил, как в нашу сторону направились четыре вражеских истребителя. Не иначе как по рации их наводили. Я подал команду уходить от цели.
Отвернул к линии фронта, вслед за мной потянулись ведомые. И вдруг один из них, к моему изумлению, отделился от нас и снова начал пикировать.
Какое безрассудство! Пришлось нам всем кружиться у линии фронта, на виду у немцев ждать отбившегося одиночку - верную жертву истребителей. К счастью, все обошлось: не замеченный истребителями штурмовик пристроился к нам, и мы взяли курс на аэродром.
После посадки я с глазу на глаз отчитывал за своеволие младшего лейтенанта Михаила Талыкова.
Он хоть и был кадровым (успел перед войной закончить авиационное училище), но до лета сорок второго года еще не воевал.
Передо мной стоял, насупившись, недовольно поджав губы. двадцатилетний паренек. Ниже среднего роста, скуластый, с крупным упрямым подбородком. Смотрел на носки своих хромовых сапог.
- Ты слышал мою команду уходить от цели? - спросил его строго и. конечно, приготовился выслушать всякие оправдания. А оправдания в подобных случаях такие: приемник, мол, оказался неточно настроенным на волну, а как все повернули от цели - вовремя не заметил. Но ответ Талыкова был настолько неожиданным, что я опешил.
- Слышал... - небрежно ответил он и коротко взглянул на меня исподлобья серыми глазами.
- А если слышал, так почему же сразу не пристроился?!
- Так ведь пушки и пулеметы у меня еще стреляли! - произнес он скороговоркой, убежденный в своей правоте. Из ответа выходило, что я был не прав, потому как преждевременно ушел от цели, не дав ему полностью расстрелять боекомплект. А то, что на случай воздушного боя с истребителями при возвращении с задания положено было оставлять часть патронов для пушек и пулеметов, - для него не закон!
Возбуждение после боевого вылета еще не улеглось. И тогда, еле сдерживаясь, я крикнул ему:
- Идите!
Он козырнул, круто повернулся, придерживая рукой планшет с картой, и пошел, твердо ступая с каблука.
Я долго смотрел ему вслед. Запомнились хромовые сапоги с собранными в гармошку голенищами. Он шел по жухлой траве, сбивая с нее пыль. Я смотрел вслед Талыкову и успокаивал себя: "Ничего. Остепенится парень, когда ему зенитки и "мессеры" перышки обобьют. Кто из нас на первых порах не хорохорился?"
И мне невольно пришел на память свой первый боевой вылет с ведущим младшим лейтенантом Иваном Бобровым. Я тогда тоже отчудил, да еще дважды в одном вылете.
Сразу после взлета, когда группа проходила над аэродромом, я пристроился к ведущему так близко, что, взглянув на меня, он, наверное, и дышать перестал. В таком плотном строю мне приходилось перед войной летать на спортивном самолете УТ-1 во время воздушного парада. На фронте я узнал, что такой сомкнутый строй - всего лишь красивость, он лишает маневра и для войны совершенно непригоден. И все же прижался к Боброву. А для чего? Чтобы оставшиеся на земле подумали: "А тот, что справа, не лыком шит!"
А потом во время штурмовки автоколонны я сделал лишнюю атаку, чтобы показать свою храбрость перед ведущим.
Мой разговор с Талыковым произошел в начале июня сорок второго года, за несколько дней до событий, которые были так неожиданны для всех нас.
Мы видели начало успешного наступления наших войск южнее Харькова. Потом эта группировка оказалась окруженной. Лавина фашистских танков и автомашин хлынула по Донбассу на восток.
Пришлось часто менять полевые аэродромы: Погорелое, Шахты, Кагальницкая... Через пять дней мы уже оказались за Доном, южнее Ростова.
Видеться с Талыковым в те дни почти не приходилось: он уже успел стать ведущим и со мной вместе не летал.
Как-то на аэродроме в Шахтах, за ужином, Талыков вошел в столовую вместе с несколькими летчиками-сержантами. В их числе были новички, только что прибывшие в полк: Григорий Княжев, Николай Письмиченко, Виктор Оленин. Кажется, в этот день Талыков водил их в первый бой, стал их "крестным отцом". Движения Талыкова, как всегда, были порывисты. Он сдернул с головы надвинутую на брови пилотку, с размаху опустился на скамью. Со стороны можно было подумать, что он на кого-то зол. Усталость тенями легла под его глазами. В тот день он трижды слетал на штурмовку войск, пытавшихся форсировать Северный Донец в районе Белой Калитвы.
Талыков ел молча и быстро. А когда водка ударила ему в голову всеми сорока градусами, он оживленно заговорил с соседями по столу. Ребром ладони бил но краю стола - доказывал что-то молодым ведомым...
И в общежитии после ужина шумел: