Старшина не спеша прошелся но столовой, остановился около воздушных стрелков, обвел всех взглядом. Посмотрел под стол, выпрямился и протрубил:
- А нечисть придется отсюда убрать!
Шум в столовой утих. Наумов склонился над алюминиевой тарелкой и перестал вилкой шевелить. Саша Чуприна, сидевшая с ним рядом, передвинула стакан с ромашками, с укоризной взглянула на Наумова, тряхнула головой, отбрасывая со лба светлую челку. Зато, словно беркут, встрепенулся и смерил взглядом старшину воздушный стрелок сержант Васильев. У него большая плешина на крупной голове и розовый шрам от скулы до уха. Стрелки величали Васильева Батей.
- Какую такую нечисть? - строго спросил он.
Старшина молчал. Будто не слышал.
С Васильевым шутки плохи - человек он крутой. В пехоте слыл отчаянным пулеметчиком, успел побывать и в штрафбате. Но было нам известно, что туда он попал не за робость перед противником, а за излишнюю смелость перед начальством после приема внутрь горячительного. В свою часть он вернулся со шрамом через всю щеку да еще с медалью на груди. Когда объявили набор на курсы воздушных стрелков, вызвался первым.
- Раз Родина в воздух зовет - значит, хватит ползать на брюхе!
Теперь Васильев был у нас самым обстрелянным и зорким стрелком: уже "завалил" двух "мессершмиттов".
- Так какую же это нечисть, спрашиваю? - грозно повторил он.
- Да ту, что у вас под столом скрывается...
Собака перестала глодать кость, будто догадалась, что разговор о ней. Глаза у Васильева засверкали сталью, шрам на щеке побагровел.
- С каких это пор собаку стали нечистью звать?
- Так с нее же шерсть лезет... В блюдо кому попадет, - от вас же жалоба поступит...
- Следи-ка лучше, старшина, за своей шерстью! - Васильев стрельнул глазами на его волосатые руки, и в столовой наступила такая тишина, как перед ударом первого грома с черной тучи. Все знали: если Васильев уже принял полагавшуюся ему за боевые вылеты дозу да еще и доппаек Саши Чуприной, то от него мирного исхода не жди.
Тогда с места вскочил Костя Аверьянов - подтянутый и легкий, словно его кости были, как у птицы, наполнены воздухом. Младший лейтенант вмиг оказался рядом со старшиной.
- За эту собаку мы всем полком отвечаем, - сказал он. - Откормим ее перестанет линять. На довольствие к тебе ставить не будем, за волосинку в блюде жалоб не поступит. Договорились, старшина?
- А когда до дела дойдет...
- Не дойдет, - Аверьянов не дал договорить и примирительно хлопнул старшину по круглому плечу.
Так наша рыжая гостья осталась в столовой, а после ужина пошла с воздушными стрелками на ночлег в их общежитие.
В тот вечер я просто влюбился в Аверьянова. Впервые я встретился с ним месяца два назад на аэродроме у Невинномысска и "украл" его.
Прилетел я туда с фронтового аэродрома за самолетом. Приметил бесцельно слонявшегося около столовой летчика в темно-синем сплющенном картузике. Лицо бледное, щеки впалые, тонкий нос с горбинкой. Видно, замученный, но все же он чем-то и "ястреб".
- Из какой части? - спросил его.
- А, собственно, не из какой...
- Как понимать?
- Я перегонщик...
Тогда уже была категория летчиков, которые занимались только перегонкой самолетов с тыловых аэродромов на фронт. Многие из перегонщиков очень хотели попасть в действующие части, но их не отпускали. Были случаи самовольного бегства. Тогда начинались розыски - не в тылу, а в действующих частях. Сбежавших перегонщиков причисляли к дезертирам.
В Невинномысске я подумал об Аверьянове: "Хороший из него боевой летчик получится, и зачем такого маринуют в перегонщиках?"
- Идем перекусим, - предложил ему.
- Я без продаттестата остался... Два дня здесь сижу, - горючим не заправляют, долететь до места никак не могу.
- Почему не заправляют?
- Говорят, только для фронтовиков.
- Айда в столовую!
Один обед ели вдвоем. Спросил его:
- В седьмой гвардейский хочешь?
- Еще бы!
- Так полетим парой: я на своем, ты на своем.
- А в дезертиры не попаду?
- Не попадешь. На месте приказом оформим.
Так и прилетел Костя Аверьянов в полк. Воюет отлично.
...С того самого дня стрелки стали неразлучны с собакой. Она бывала с ними и в общежитии, и в столовой, и на аэродроме.
Прошло немного времени, наша дворняга преобразилась: шерсть стала лосниться шелковыми переливами, впалые бока округлились, хвост закрутился бубликом, уши - торчком, а коричневые глаза начали "смеяться".
Появление в полку рыжей собаки скрасило наши однообразные фронтовые будни с их опасностями, подвигами и неизбежной гибелью боевых друзей. Командование полка не было против не предусмотренного никакими уставами "атрибута" и времяпрепровождение подчиненных в свободный час с четвероногим другом не считало нелепой причудой.
Собака стала всеобщей любимицей, но предана была лишь одному человеку. В столовой она всегда лежала около ног Наумова, в общежитии спала под его нарами, на аэродроме неотступно следовала за ним по пятам. А тот ее не баловал, ласки не расточал. Однако сам заметно повеселел. Теперь он каждый раз приходил к ужину с букетом поздних ромашек, ставил его в стакан перед Сашей Чуприной.
- Прими от нас, доченька, - сказал он как-то.
- Тоже мне, папаша нашелся, - ответила Саша. Однажды зашел разговор о привязанности собаки к одному человеку.
- И отчего бы это? Кошка ластится ко всем, а эта тенью ходит только за Наумовым... Ответил Васильев:
- Недаром в народе говорится: кошка - для дома, а собака - для человека.
- Это как понимать?
- Кошка - для всех, а собака, если уж одному поверит, то будет служить ему до гробовой доски. Не может она без верного человека.