- Заходят на атаку "фоккеры"! - неожиданно услышали Воробьев и Михайлов тревожный голос Агафонова.
- Ух, сволочи! Еще их не хватает. Стреляйте, ребята... Я держусь... цедит сквозь зубы Воробьев.
- Виктор, хорошо прицеливайся! - кричит Михайлов.
Штурман и стрелок-радист ведут огонь по идущей на атаку сверху справа и сзади паре "фоккеров".
- Саша, где они? Куда мне отворачивать? Я ведь их не вижу... спрашивает Михайлова Воробьев.
- Разворачивайся, Коля, вправо!
Воробьев мгновенно бросает машину в правое скольжение. И тут же над кабиной проходит пушечная трасса. А сверху слева проскакивают вперед два "фоккера". Они уходят с набором высоты влево вперед и начинают выполнять крутой правый разворот для захода на новую атаку.
Михайлов отрывается на время от своего пулемета, наклоняется к Воробьеву и вытирает рукой с его лица кровь.
- Молодец, Коля! Держись! Отобьемся! - подбадривает он Воробьева.
- К пулемету, Саша, к пулемету. Вон уже "фоккеры" развернулись и опять идут на нас... - еле слышно говорит ему Воробьев и часто моргает, чтобы лучше видеть приближающихся врагов.
"Фоккеры" все ближе и ближе.
Вот уже дистанция шестьсот метров.
Четыреста...
Триста...
Сейчас будет дан залп!
Воробьев резко отдает от себя штурвал, резко давит ногой на правую педаль. Яркая вспышка! Но трасса огня снова проходит над кабиной. И тут же вверху проскакивают "фоккеры". Михайлов с "Березины", а Агафонов со "ШКАСа" дают им вдогонку по длинной очереди.
- Держись, Николай! - кричит Михайлов.
- Держусь, держусь... - со стоном отвечает Воробьев.
- Братцы, ура! "Фоккеров" "яки" зажимают! - раздается радостный крик Агафонова.
- Вот это вовремя. Бейте их, братья-истребители! - кричит Михайлов.
И уже вдали и выше завертелась карусель воздушного боя. Преимущество было на стороне наших истребителей. И вскоре оба "фоккера" начали удирать в направлении своей территории.
Когда бой закончился, два "яка" подошли к Пе-2 Воробьева и стали рядом.
- Ну, как, Николай, долетим домой? - наклонился к Воробьеву Михайлов.
- Долечу. Надо, Саша, долететь...
...Под самолетом литовская земля. Пройдены аэродромы штурмовиков и истребителей.
У Воробьева вновь начала кровоточить рана перебитой руки. Михайлов вторично туго перетянул ее ремнем От планшета.
Из пробоин лобовых стекол по лицу Воробьева хлещут упругие струи воздуха. Они мешают смотреть, но и помогают - обдувают обескровленное лицо.
- Может, в Каунасе сядем? - понимая, как тяжело вести самолет Воробьеву, спрашивает Михайлов.
- Нет, Саша. Будем садиться на своем аэродроме.
Чувствую себя на пять с плюсом, - пробует шутить Воробьев, чтобы успокоить штурмана.
Еще он пробует подвигать рукой. Плечо работает, но рука все также лежит на панели неподвижкой.
Наконец впереди показался родной аэродром.
- Витя... Предупреди... Садиться буду с ходу... - говорит Воробьев Агафонову слабым голосом.
- Командир с КП Мальцев спрашивает: "Что в экипаже случилось?"
- Передай, что я тяжело ранен. Все остальное - нормально...
- Передаю, командир! Саша, помогай ему при посадке, ведь ты же до войны закончил аэроклуб, - говорит Агафонов, беспокоясь за самое ответственное приземление самолета.
- Ладно, не беспокойся.
...Высота восемьсот метров. Впереди, на удалении семи километров, аэродром.
Воробьев повернул голову вправо и посмотрел на рукоятку шасси: Михайлов поставил ее в положение "Выпущено". Вышли шасси. Вследствие этого у самолета создался небольшой пикирующий момент на управлении, и Воробьев зажал коленями штурвал. Затем он дал Михайлову правый рог штурвала, а сам с трудом дотянулся правой рукой до расположенных слева сзади на панели управления штурвальчиков и, вращая их вперед, облегчил шаг винтам. Лотом убрал моторам газ. Самолет начал планировать.
"Теперь нужен точный расчет на посадку. Подтянуть не смогу - нечем дать газ", - подумал с тревогой Воробьев. И опять все той же правой рукой он дотянулся влево, к тумблеру на панели управления, и выпустил посадочные щитки.
Расчет на посадку точен: линия планирования самолета направлена в точку выравнивания.
Все меньше и меньше высота полета, все ближе и ближе до точки выравнивания.
Вот уже Воробьев вместе с Михайловым начали выравнивать машину над землей. Собравшись с силами, закусив от боли губу, Воробьев ударил правой рукой по секторам газа и вдвоем с Михайловым они стали "добирать" на себя штурвал.
Все получилось хорошо: машина мягко приземлилась. Однако ее скорость еще большая - 170 километров в час. Воробьев нажал пальцем на гашетку тормозов. После торможения (секторы газа нужно держать в убранном положении левой рукой) "взвыли" моторы и быстро понесли машину вперед.
Михайлов крепко держал добранный штурвал, а Воробьев потянулся правой рукой вперед влево на панель и выключил зажигание аварийной кнопкой.
Наш аэродром маленький по размерам. Вокруг лес и пески. И хотя Воробьев изо всех сил давил на тормозную гашетку, Пе-2 все же выкатился за границу аэродрома. Колеса зарылись в песок и Пе-2 медленно, словно нехотя, стал "на нос".
Михайлов попытался сорвать фонарь кабины, но его крепко заклинило.
В это время подбежали техники. Они быстро сняли фонарь и бережно вынесли Воробьева из кабины, положили на траву.
Я стою и смотрю на бледное лицо Николая. И даже не бледное оно, а белое... Глаза ищут кого-то. Вот они увидели замполита Кантора.