Но все же не они определили (если не считать Ф.Достоевского) пути развития русского уголовного романа. Новая ветвь отечественной литературы стала, во-первых откликом общества на поток западной литературы, хлынувшей на российский рынок едва ли не после выхода первых рассказов Э.По. Читатели с жадностью набросились на грошовые книжки с описанием похождений Ника Картера, Ната Пинкертона, знаменитой сыщицы Сесиль Кинг. В свое время Николай Островский, автор знаменитой “Как закалялась сталь” вспоминал, с каким нетерпением ждал он появления очередного выпуска “похождений…”. Дешевые, изданные на газетной бумаге, с массой ошибок, эти брошюрки знакомили малоразвитых читателей с другой, неведомой им жизнью, где добро всегда торжествовало над злом, где хитроумные злодеи терпели поражение от честных мужественных сыщиков. Видимо, не случайно и в нашей литературе появились “русские Лекоки”, “русские Шерлоки Холмсы”, “русские Наты Пинкертоны” и другие.
Первые (да и не только первые) русские романы появились как бы в ответ на обилие переводов зарубежных авторов. У.Коллинз, А.Конан-Дойль, Э.Габорио и другие творцы готовили читателя к появлению произведений русских авторов. А сами русские авторы переняли многие приемы зарубежных коллег. Тем не менее, отечественный детектив имел свои собственные специфические черты.
Чем отличается русский детектив? Не надо думать, что во второй половине прошлого века западноевропейское общество очень отличалось от русского. И там и там развивалась промышленность, быстро росли мегаполисы. И там и там были очень богатые и очень бедные люди. А, значит, были и желающие незаконно перераспределить богатство в свою пользу. И там и там им противостояли полиция, суд, прокуратура. Там, где государство не в состоянии было помочь пострадавшим, и в Европе, и в России возникала фигура частного сыщика. Обычно такой частный сыщик был удачливее государственного. Впрочем, это разговор особый.
Нам предстоит попытаться понять, почему же, несмотря на кажущуюся схожесть европейских и российских проблем на нашей почве вырос детектив, не похожий на своего более зрелого собрата.
Думается, что первая и главная, пожалуй, отличительная черта дореволюционного детективного романа, прежде всего, в его гуманистическом подходе. Русские писатели (те, у кого было побольше таланта) главное внимание обращали не на само расследование, а на психологическую линию: состояние преступника, попытку выяснить причины, которые привели к преступлению. Вспомним уже упоминавшийся неоднократно роман Ф.Достоевского “Преступление и наказание” или “Леди Макбет Мценского уезда” Н.Лескова.
Второй особенностью русского национального детектива, по нашему мнению, стало то обстоятельство, что главной причиной, приводящей к преступлению, чаще всего становится не корысть, а сильные чувства и эмоции: неразделенная роковая любовь, неслыханное коварство, измена, месть и т. д. Роковые страсти, любовный треугольник и случайность, повлекшая за собой трагедию — в основе романа Н.Крушевана “Дело Артабанова”. Автора и здесь больше интересует психологический аспект: для людей высшего света — любовников — жизнь в ожидании расплаты превратилась в кошмар…
В третьих, российский уголовный роман отличается от западного тем, что многие российские авторы не “сочиняли” в прямом смысле сюжеты своих произведений, а использовали уже готовые — брали уголовные дела и создавали на основе их художественные произведения. Некоторые критики пытались доказать даже, что и Раскольников у Ф.Достоевского списан с некоего Данилова, студента, совершившего двойное убийство в квартире ростовщика, правда, не в Петербурге, а в Москве. И только в последнее время удалось выяснить, что Данилов совершил свое преступление в то время, когда “Преступление и наказание” уже было написано.
Зато сюжет своей пьесы “Живой труп” Л.Толстой позаимствовал из жизни, из истории, случившейся с Екатериной и Николаем Гимер, что, впрочем, нимало не снижает достоинство пьесы, созданной великим писателем.
В вышедшем сравнительно недавно сборнике “Чисто русское убийство” сюжеты большинства произведений выдающихся писателей XIX века, содержащие криминал, взяты из уголовных дел. Если великие и выдающиеся “заимствовали”, то что же говорить о средних и малых литераторах? Впрочем, и сейчас многие громкие детективные авторы не чураются порыться в милицейских делах. Вспомним, как пример, “Тайну Кутузовского проспекта” Ю.Семенова. Кстати, многие его произведения цикла “Экспансия” имеют документальную основу. Да и вряд ли у Э.По, А.Конан-Дойля или Дж. Х.Чейза найдешь какие-либо следы документалистики. Это, прежде всего, особенность нашего детектива.
Наконец, четвертой особенностью русского уголовного романа можно, пожалуй, назвать сюжетное построение произведения. Если в западном детективе сыщики старательно, долго, терпеливо идут по следу, разыскивая преступника, и мы узнаем его имя в последней главе, то русские писатели предпочитают чуть ли не с первых страниц указать на лицо, совершившее преступление, а остальное место отвести, например, социально-психологическому анализу действий преступника и обстоятельств, приведших его к преступлению.
Так и поступил А.Шкляревский, признанный законодатель уголовной моды в небольшой повести “Что побудило к убийству?” Этот пример оказался заразительным. Ему следовали многие современники плодовитого писателя — А.Соколова, Н.Гейнцэ, А.Зарин, Н.Животов и другие. Впрочем, о структуре и поэтике разновидности нашего детектива — русского уголовного романа — разговор еще предстоит.
Мы не случайно обозначили название этой главы словами, открывшими известную повесть Ивана Бунина “Дело корнета Елагина”. В российском детективе, как, впрочем, и во всяком другом, принято было с первых же страниц нагнетать атмосферу загадки, страха, необъяснимого явления. Впрочем, по мере того, как перелистывались страницы, все становилось на свои места. Гроб, который необъяснимым образом появился в жалкой лачуге, оказывается, был спрятан приятелем, у которого за долги могли описать имущество. Раскрывается и секрет появления трупа в запертой комнате. Выясняется, каким образом исчезли бриллианты у некой барыни старинного дворянского рода. “Все тайное становится явным” — первая заповедь писателей, работающих в жанре уголовного романа. Кстати, почему именно романа? Ведь русская ветвь детектива являла миру немало образцов разных жанров: и судебные очерки, и короткий рассказ и небольшую повесть, и, конечно же, роман, и целую антологию повестей и романов, связанных едиными героями. Взять ту же “Шведскую спичку” А.Чехова, украсившую одну из популярных зарубежных антологий детектива. Это рассказ. А сборник “Трущобные люди” В.Гиляровского отнесен к жанру очерков. Произведение М.Ордынцева-Катрицкого под названием “Тайна Несетова” являет собой короткую повесть. В отличие от масштабного романа, точнее, сборника четырех романов “Царица хунгузов” А.Лаврова.
Если говорить о жанровом многообразии, то, на наш взгляд, российская ветвь детектива явила миру многие образцовые жанры, которых нет, пожалуй, и в зарубежной литературе.
Впрочем, оставим это исследователям жанра. А сами попытаемся провести хотя бы условную квалификацию того, что попытались писать в жанре детектива. Если понимать жанр в широком его значении, то нельзя не выделить разбойничий роман, самый ранний по времени его появления (М.Комаров. Повесть о Ваньке Каине). Сам же детектив берет свое начало с уголовных или судебных очерков второй половины XIX века (Н.Соколовский, А.Соколова, В.Гиляровский, П.Степанов и др.). В 1872 году вышли в свет первые собственно уголовные романы (А.Шкляровский, Н.Ахшарумов, Ф.Иванов и др.).
Следует выделить еще и такие подвиды как авантюрный роман (Л.Кормчий “Дочь весталки”), в котором сильно детективное направление, а также — появившиеся в конце прошлого — начале XX века сериалы (П.Никитин “Шерлок Холмс в России”), а также военные и шпионские детективы (Н.Брешко-Брешковский “Шпионы и герои”, “В паутине шпионажа”…)
Думается, что другие исследователи смогут определить и другие подвиды детективного повествования. Ведь в дореволюционной России было написано (и напечатано) более двухсот произведений этого жанра. Самых разных и, как уже говорилось, не только романов.
Каждый автор — хозяин своего слова. Каждый автор пишет в силу своего таланта, умения и понимания. Поэтому так неровно и смотрятся на детективной карте гребни и вершины литературных произведений. Высочайшая вершина, конечно, “Преступление и наказание”. После Федора Михайловича все было ровнее и глаже. Литераторы-уголовщики не сумели подняться до высот гуманистических проблем великого писателя. Они убрали философские пласты, до предела укоротили стиль изложения, схематизировали характер действующих лиц. А менталитет читающей российской публики был таков, что чем страшнее повествование, чем оно проще, тем большим успехом пользовалась книга, тем охотнее она раскупалась, что, собственно, и требовалось. Даже в наши дни, читая уголовные произведения таких известных мастеров слова как Л.Андреев (“Мысль”), Н.Лесков (“Интересные мужчины”), В.Даль (“Хмель, сон и явь”) и др., невольно убеждаешься, что и для маститых писателей романы на уголовные темы были делом второстепенным. Впрочем, многие исследователи совершенно справедливо полагают, что для всего литературного мира России писание книг о расследовании преступлений было делом чуть ли не постыдным. Многие литераторы поэтому и называли свои книги документальными: “Записки следователя” (И.Соколов), “Рассказ судебного следователя” (П.Крушеван) и т. д. Большинство произведений российской литературы пыталось морализировать, воспитывать, учить, в то время как уголовный роман “всего-навсего” приглашал читателя принять участие в расследовании какого-нибудь преступления. Как будто это не есть воспитание простого народа. Ведь детектив читали и купцы, и гимназисты, и фабричные рабочие, и даже аристократы.
Да, детективный роман имел широкое распространение в России. Его издавали не только отдельными книгами или собраниями сочинений (как, к примеру, произведения главного сочинителя уголовных романов прошлого века А.Шкляревского), но и активно печатали на страницах газет, в подвалах газетных полос (“Свет”, “Гражданин” и др.), и в тонких журналах — с продолжениями (“Нива”, “Живописное обозрение”, “Родина”). Если тиражи книг не превышали 2–3 тысяч экземпляров, то газеты и журналы печатались тиражами и 20, и 40, и 80 тысяч экземпляров, а с приложениями разовый тираж многих изданий достигал 120 — 130 тысяч экземпляров. И во многом такие тиражи достигались публикацией романов-преступлений. Получалось, что критики, литературные генералы, дружно ругали уголовный роман, а широкий читатель запоем читал о похождениях разбойника Чуркина или о том, как расследовал преступления “русский Шерлок Холмс” — сыщик Путилин…
Между тем, произведения этой тематики писались достаточно легко. Вот, что рассказал о нравах прошлого века известный журналист и не чуждый уголовной тематики писатель Владимир Гиляровский:
“…Одним из главных магнитов, привлекающих простодушного читателя “Листка” были ежедневно печатавшиеся в газете романы-фельетоны… наконец сам Н.И.Пастухов (редактор “Листка” — В.Р.) “загремел своим романом “Разбойник Чуркин”… Он начал печатать своего “Разбойника Чуркина” по порядку протоколов, сшитых в деле, украшая каждый грабеж или кражу сценами из старых разбойничьих романов, а Ваську Чуркина преобразил чуть ли не в народного героя… Газета в первый месяц удвоилась, а потом все росла, росла…
Московские газеты стали намекать, что описание похождений Чуркина развращает молодежь, учит, как воровать и грабить… Слухи и жалобы заставили генерал-губернатора В.А.Долгорукова вызвать к себе Н.И.Пастухова:
— Вы что там у меня воров и разбойников разводите своим Чуркиным? Прекратить его немедленно, а то газету закрою.
…Струсил Н. И. Пастухов. На другой день появился последний фельетон: конец Чуркина, в котором свои же разбойники в лесу наклонили вершины двух деревьев, привязали к ним Чуркина и разорвали его пополам…”
Таковы нравы прошлого века. Так или почти так писались и многие уголовные романы, которые столь страстно ждала и читала публика. Писатели-детективщики, биографии многих из которых мы не знаем и по сегодняшний день, были чаще всего выходцами из простого люда, что по большей части можно определить по манере письма (языку, стилю), и знали мрачную уголовную среду, в которой вращались их герои. Но из правил бывают исключения. И мрачный мир героев подземелья иной раз сменялся просторными дворцами, в которых жили кавалеры и дамы с утонченными манерами. Авторы утверждали, что преступники не только, и даже не столько, простолюдины — они есть и среди светских дам и кавалеров. Все это прекрасно укладывалось в концепцию, о которой мы писали выше: русский уголовный роман (примем распространенное название жанра) чаще всего населялся преступниками не алчущими добычи, а людьми, преступившими закон из-за неразделенной любви, ревности, мести… Видимо, именно это и влияет на то, что зачастую западным сыщикам с их привычным дедуктивным (Шерлок Холмс) мышлением весьма трудно понять логику поступков российского преступника.
Следует сказать, что детективная интрига никогда не была для российских литераторов основной, они хорошо понимали менталитет своего читателя, который больше болел за “птичку-жалко”, нежели следил за всеми перипетиями следствия.
Тем не менее, многие российские детективы были по-настоящему интересны. Даже если не учитывать вершину этого жанра, “Преступление и наказание” или коротенькие, но искусно выполненные рассказы А.Чехова, многие отечественные писатели работали крепко и добротно, создавая яркие образы многочисленных героев, населявших уголовный роман. Как правило, героев повествования можно разделить на несколько групп: преступник, сыщик, жертва и прочие — очевидцы, прислуга, добровольные агенты. Причем, эти люди самых разных классов и сословий. В “Русском Рокамболе” А.Цехановича — законный и побочный сыновья графа Радищева, в повествовании В.Александрова “Медуза” участвуют дворяне, их слуги, прокурор, следователи… В романе Л.Кормчего “Дочь весталки” действуют некие загадочные персонажи — граф Полярцев, некто Гомсинг, подозреваемый в шпионаже, ротмистр Баут и прочие лица, имеющие столь же загадочные имена — Свит, Зорбегам и другие.
И преступники и преступления произрастают в совершенно разной человеческой среде. А вот расследующие их сыщики очень часто похожи друг на друга. Главный герой любого детективного романа — сыщик. Он может служить на государственной службе или быть частником, нанимаемым за деньги. Но в любом случае он обязан расследовать любую, даже самую ничтожную улику и путем сбора доказательств, показаний свидетелей и собственных размышлений и умозаключений найти истину. Помните, как в “Шведской спичке” следователь по обгоревшей спичке нашел исчезнувшего помещика? А в “Преступлении и наказании” Порфирий Петрович, почти не имея никаких улик, путем долгих бесед с подозреваемым в убийстве, добивается признательных показаний…
Думая о природе русского детектива, о его истории, приходишь к выводу, что отечественная литература такого направления не могла появиться раньше последней трети XIX века. Ведь наше судебное производство появилось только после отмены крепостного права. В 1866 году была создана сыскная полиция. Конечно, и раньше занимались поиском преступников. Но как? Главный аргумент следствия — кнут, крепкий кулак.
Ведь не случайно знаменитый Ванька Каин так быстро дал признательные показания. Методы следствия середины (да и конца прошлого века) хорошо описаны в фельетоне известного журналиста Власа Дорошевича, где известный своей мощью и миролюбивым характером пристав кротко увещевал известного преступника, который “много плакал” и в конце концов признался, что именно он ел “пирог с околоточным надзирателем”…
В России позднее, чем в других странах, пришли к пониманию того, что под пытками можно получить любые показания, которые будут весьма далеки от правды. Именно тогда и родился образ главного действующего лица уголовного романа. Каким был он, этот неугомонный исследователь нравов человеческого дна? Обратимся к свидетельствам очевидцев и самих писателей. В первой половине прошлого века в России шла мрачная слава о знаменитом детективе — приставе Гаврииле Яковлеве. Прожил он около 60 лет и умер от холеры, оставив огромное состояние и массу дорогих подарков. По свидетельству современника Л.Хамотина Яковлев особенным умом не отличался, был крайне жесток и привержен к неумеренному пьянству. Успех же в сыске заключался, в основном, в том, что был он наделен особым чутьем для преследования преступников. К тому же ему помогало множество подручных, которых Яковлев вербовал среди преступников, полагая, что “только вор может выследить вора” (как тут не вспомнить знаменитого французского Видока, русского Ивана Каина!). Добиваясь признания, Яковлев не останавливался перед самыми жестокими пытками… Современником Яковлева был другой московский сыщик, но уже любитель, Хотинский. Он командовал полицией одной из московских частей (районов) и в его обязанности не входило следствие. Тем не менее, среди современников Хотинский был известен именно подвигами на ниве сыска. Вот как описывают очевидцы сыскные методы сыщика-любителя:
…Перед огромным столом, покрытым свисающей до пола скатертью, восседал грозный пристав. Введенный преступник с криком: “Помилуйте!” бросался в ноги и незаметно подсовывал под свисающую скатерть то или иное приношение. Иногда бросаться в ноги приходилось по несколько раз, прежде чем даваемое удовлетворяло сыщика…
С одной стороны сыскная полиция была достаточно профессиональной, чтобы ловить преступников, с другой — она погрязла во взятках. Естественно, русские литераторы не хотели, да и не могли представить такого героя читателям. Поэтому миру являлись образы рыцарей без страха и упрека, таких, к примеру, как Мефодий Кириллович Кобылкин из романа А.Лаврова “Столица хунгузов”:
“…Мефодий Кириллович Кобылкин, которого называли “русским Лекоком” превосходно знал о впечатлении на души человеческие его профессии. Всю свою жизнь, чуть ли не с детства, посвятил этот человек отчаянной борьбе с преступными натурами, борьбе, где главное не сила, а ловкость, изворотливость, хитрость, и так изощрился в ней, что про него говорили, будто он за месяц чует, где и когда должно совершиться преступление… У Кобылкина выработался особый нюх: очень уж близко знал он преступную душу и те условия, при которых разыгрываются хищные инстинкты… Благодаря такой способности самые сложные преступления, окутанные непроницаемой тайной, совершенно легко раскрывались им. В преступных делах загадка для этого человека существовала очень недолго. Немного времени нужно было для него, чтобы отыскать путеводную нить и по ней добраться до середины клубка, и часто там, где справедливое возмездие предоставлялось воле Божьей, являлся Кобылкин, и людская справедливость торжествовала…”
Не правда ли, здорово закручено? Если к этому добавить автобиографические записки бывшего начальника сыскной полиции Российской империи А.Кошко, опубликованные уже в эмиграции, во Франции, воспоминания современников о великих русских сыщиках И.Путилине, К.Фрейберге и других, станет ясно, что русская читающая публика воспитывалась на деяниях идеальных героев, рыцарей добра и справедливости.
Но, пожалуй, такие герои, хоть и писалось о них много, были все же исключениями. Большинство русских следователей, если судить по литературе (а она в силу известных обстоятельств была заполнена всевозможными “записками следователей”), было довольно посредственными, незаметными и не очень умными. У С.Панова в повести “Три суда или Убийство во время бала” следователь даже не стал вникать, “как попали сюда эти люди” (во время поиска богатств были обнаружены три полускелета). Он был поражен лежащими в открытом сундуке огромными богатствами. В романе “Медуза” А.Александрова следователь Крылов уводит следствие в поисках убийцы совсем по другому пути и лишь в конце романа уже на смертном одре сам убийца (некто Авриев) признается в совершенном преступлении. А у одного из родоначальников отечественного детектива А.Шкляровского в “Рассказе судебного следователя” сам герой закрывает следствие: “Надо ли говорить, что меня отстранили от следствия. Все улики были против меня, а не против Ластовой. Я запер дверь, я сочинил ее признание… я выдумал какой-то будто бы найденный у нее в доме перстень”…
И все же какими слабыми, зачастую схематичными и ходульными иной раз (далеко не всегда!) ни казались бы современному читателю сыщики, все же они, а не кто-либо другой, являлись истинными героями произведения. И, учитывая то, что в современной русской детективной литературе в основе преступления лежали не меркантильные, а эмоциональные мотивы, которые с большим трудом поддавались логике расследования, читателю всегда было интересно наблюдать за движением мысли расследователя, спорить с ним или соглашаться…
А что касается лихо закрученных сюжетов и ужасов, то наши детективщики не хуже западных умели нагнетать страсти:
“…Гендал невольно отпрянул. Под передними лапами собаки лежала человеческая рука, отрезанная по самое плечо. Он успел вырвать у нее кусок мяса…” Это из романа А.Зарина “В поисках убийцы”. И здесь же: “…В коробке лежала глубокая глиняная чашка овальной формы, заполненная кусками рубленого мяса и на кровавой почерневшей груде лежала безносая голова с выражением безмятежного покоя на обезображенном лице…” А вот еще из расследования Карла Фрейберга: “…я бы сказал, что это мясо человеческое, — отрезал доктор. Крик ужаса вырвался из уст всех присутствующих. Кухарка, бросившись на пол, вдруг завыла, запричитала во весь голос. — Я так и знал, — прошептал сыщик, бледнея, — значит, я два раза ел человеческое мясо…” Может быть, хватит?
Русский детектив, родившись позже западного, сумел перенять от него наиболее характерные черты: напряженность развития, умение вовремя приоткрыть тайну, заставить читателя внимательно следить за развивающимися событиями. И в то же время наша детективология пошла по своему особому пути. Учитывая менталитет русского читателя, героем повествования стала не логика разворачиваемых событий, а психологический поединок следователя и преступника, как правило, заканчивающийся победой добра и наказанием зла, точнее, — человека, его породившего. Учитывая, что главным потребителем подобных историй была молодежь, юношество, становится понятной достаточно высокая нравственная планка отечественного детектива.
Не будем забывать, что главное для русской литературы — гуманистическая традиция, проблемы становления человеческой личности, закрепляющие успешную борьбу со злом, познание того, как становление сил — нравственных, психологических, социально-экономических приводит к трагическому исходу. Что живет в душе преступника, готового пролить кровь, попрать законы человеческого общества? Эти проблемы прежде всего интересовали писателей, в том числе и работающих в жанре российского уголовного романа. Настало время обратиться к персоналиям, т. е. конкретным людям, вырастившим русскую ветвь всемирного детективного повествования.
Мы вступаем в достаточно сложный этап этой работы. Если на западе известно если не все, то многое о корифеях и тружениках детективного фронта, если зарубежные биографы и литературные критики совершили прорыв в жизнеописании таких закрытых от общества писателей как Дж. Х.Чейз или Б.Травен, узнать что-то даже о довольно популярных писателях дореволюционной России (да и послереволюционной тоже) крайне сложно. Произведения их рассыпаны по газетам, тонким журналам, зачастую ни разу не переиздавались, а библиографические данные темны и запутаны.
Все это еще раз говорит о пренебрежении литературной элитой и критикой таким любимым и читаемым народом жанром как детектив.
Что же говорить о советском периоде, когда и современные детективы за литературу не признавались.
И только лишь в первой половине 90-х годов как из рога изобилия хлынул на прилавки поток “забытого русского уголовного романа”. Правда, счастье продолжалось недолго. Современный читатель, видимо, не оценил на фоне сегодняшнего разнообразия современных триллеров, отечественных и зарубежных, скромный и незаметный старый русский детектив. Но именно он был родоначальником нынешней убойной литературы.
Полные и подробные био-библиографические работы ждут нас в будущем. Мы же постараемся систематизировать то очень немногое, что сегодня известно.
К вышесказанному следует добавить, что здесь не место корифеям отечественной литературы как Ф.Достоевский, Л.Толстой, А.Чехов, И.Бунин, Н.Лесков и ряду других, отдавших должное детективной интриге, — “их место на другой книжной полке”. Кроме того, о них и написано достаточно много.
Александров В.
А вот о нем как раз-то и ничего неизвестно, кроме того, что он автор классического детектива “Медуза”, динамично и ярко написанного. Судя по профессионализму, роман написан опытным литератором. А В.Александровых этого времени было два: Владимир Александрович (1842 — 1906) писал только этнографические очерки. Второй же, тоже Владимир Александрович (1856 — после 1918) был не только известным драматургом, но и юристом по образованию. Свой адвокатский опыт использовал в пьесах. Он бы мог быть автором “Медузы”, но жил в Москве, а книга вышла в Петербурге, что в ту пору бывало редко.
Думается, скорее всего В.Александров — псевдоним одного из известных писателей того времени.