Суровая осень 1941 г. была для колхозников Подмосковья очень тревожной. Враг рвался к столице. В ясные вечера видны были на горизонте кровавые сполохи далекого зарева, по дорогам на запад шли солдаты, двигались автомашины, иногда танки и артиллерия.
Муж Антониды Петяшиной, старший лейтенант, тоже на фронте. Давно не получала вестей от него, и все мысли молодой женщины были с теми, кто воевал, проливая кровь за родную землю. Да кто тогда в их деревне Пилюгино не был думой с фронтовиками? У соседки Прасковьи Седяковой сын на фронте, у Анастасии Седяковой муж, у Семеновой четверо сыновей ушли в армию. Да разве только в Пилюгино? Во всем Иваньковском районе, во всей Тульской области и по всей необъятной России люди жили одними горестями и надеждами с теми, кто защищал подступы к столице.
Тем памятным вечером легли как всегда рано. Работы осенью невпроворот, а мужчин в колхозе им. Карла Маркса не осталось вовсе, если не считать нескольких стариков.
В доме была мать, Наталья Антоновна, да пятилетняя племянница Шура.
Отец Василий Алексеевич, ему перевалило тогда за седьмой десяток, дежурил в ту ночь вместе с дедом Евдокимом Антоновичем Смирновым, охраняли колхозное добро, да смотрели, чтобы ненароком не проник и вражеский лазутчик.
Старики сошлись у конюшни, закурили цыгарки. Василий Алексеевич привычным движением разгладил усы и, глядя на черное небо, сказал:
- Далеко зашел германец, но не видать ему ни Тулы, ни тем паче Москвы. Соберут наши силу, я думаю, да и дадут ему по хребтине.
- Надо бы, - отозвался Евдоким.
- И свернут ему шею, - продолжил свою мысль Петяшин.
- Нелегкое это дело, а свернут.
И, вдруг, обернувшись на запад, тревожным шепотом сказал:
- Слышишь, самолет идет, да как низко.
Оба старика настороженно прислушались: явственно доносился прерывистый рокот и чиханье мотора, но вскоре все стихло.
- Непонятно, ушел в сторону, что ли? - задумчиво протянул Василий Алексеевич.
И вот, как бы в ответ на его слова, совсем недалеко раздался сильный треск, а затем и глухой удар о землю.
- Упал самолет-то, видно, наш он или вражеский, - взволнованно сказал Петяшин.- И, сдается, где-то возле огорода Прасковьи Седяковой.
- Евдоким, беги быстрее к бригадиру Анне Александровне, пусть она соберет несколько человек, может помощь какая срочная нужна, а может и шпионов ловить потребуется, а я пойду искать самолет. Это где-то недалеко.
Старики, забыв про годы и недуги, бегом пустились в разные стороны.
Василий Алексеевич кратчайшим путем по огородам пошел в сторону, где упал самолет. Выйдя за крайнюю избу, он увидел, что одна из трех старых ветел, что росли по границе седяковского огорода, была поломана, возле нее на боку лежал маленький самолет с отломленным крылом.
- Люди-то, видно, неживые, - сказал про себя Василий Алексеевич и прибавил шагу, и тут, вдруг, увидел, что возле самолета маячит плохо различимая в темноте фигура человека. Да, человек в летном шлеме и больших сапогах уже шел ему навстречу. - Может, немец, - мгновенно мелькнуло у Петяшина, и он крепко сжал в руках старую берданку.
- Кто будешь? - строго окликнул он пилота.
- Свой, папаша, беда у меня приключилась большая, помоги мне скорей, давай людей, да носилки или телегу какую-нибудь. Человека тяжелораненого, генерала с фронта я вез, да машина моя сдала, чудом не разбились насмерть.
В голосе летчика было столько заботы и беспокойства, что как-то нутром понял старый сторож, что перед ним друг.
- Иди, иди к генералу-то поскорее, жив ли он уж, - ворчливо сказал дед. А сам стариковской рысцой затрусил в темноте в деревню. Возле хаты Марии Семиной встретил он группу колхозников во главе с бригадиром полеводческой бригады Анной Смирновой. Здесь, кроме его напарника, были дед Федор Щеглов, колхозница Евдокия Липовкина и еще несколько человек.
Василий Алексеевич, с трудом переводя дыхание, рассказал о результатах своей разведки.
Тут инициативу взяла Анна Александровна Смирнова. Недавно она стала бригадиром, война заставила (надо фронтовиков заменять), и хоть грамоте самоучкой научилась, оказалась энергичным и толковым руководителем.
- Сейчас в сарай за рыдванкой{17}, - раздался ее решительный голос, да настелить овсяной соломы, она помягче, и быстрей за генералом.
- Надо бы коня запрячь, - сказал кто-то неуверенно.
- Сами повезем, - резко возразила Анна. Это быстрей и спокойней для раненого. Время-то не ждет.
Через 10 минут рыдванка, устланная овсяной соломой, подъехала к самолету.
- Ну, ребята, аккуратно надо поднять человека. Во что ранен-то он? оборачиваясь к летчику, тихо спросил Василий Алексеевич.
- В правое плечо и ногу, - ответил ему так же тихо пилот Павел Кошуба.
Осторожно подняли колхозники раненого.
-- Куда повезем-то его? - спросила Анна Александровна.
- Конечно, к нам, - отозвалась подошедшая Прасковья Седякова, - наш дом ближний.
- Везем ко мне, - впрягаясь за коренного, безапелляционно заявил дед Василий.- Я первый нашел человека, моему дому и честь, а главное, кто лучше моей Антонидки обойдется с раненым? Кто? - настойчиво повторил дед.
Возражать никто не стал, и рыдванка медленно тронулась, врезаясь колесами в мягкую огородную землю.
Не училась Антонида Петяшина на курсах медсестер, да и в школу-то походила одну-две зимы. Но не было на селе приветливее женщины, чем она. Высокая, белокурая, она была спора в работе, а с людьми мягка и обходительна. Потому и повезли раненого в дом к Василию Петяшину, хоть было до него дальше и не был он лучшим в деревне.
Во дворе раненого осторожно сняли с рыдванки и положили на наскоро сбитые в виде носилок доски. Медленно внесли по шаткому крылечку сначала в сени, а потом в горницу. В спешке забыли предупредить домашних Петяшина, и они крепко спали.
Когда Антонида услышала в комнате голоса, ей почудилось, что муж вернулся. Она резко вскочила с постели и, увидев импровизированные носилки, бросилась к ним. Тут же, поняв свою ошибку, она все-таки не могла избавиться от ощущения какой-то неуловимой связи между судьбой мужа и этого человека.
Быстрыми ловкими движениями сменила она белье на кровати, взбила подушки. Отрывисто бросила матери: Достань из печи молоко топленое.
Через немногие минуты раненый лежал на кровати. Несколько глотков молока, покой и теплое внимание окруживших его людей облегчили страдания. Он открыл глаза и поблагодарил собравшихся.
По просьбе летчика была установлена охрана у самолета. Дед Василий запряг коня и вместе с бригадиром поехал в райцентр Иваньково сообщить районному начальству о происшествии, чтобы оно приняло меры к скорейшей доставке генерала в Москву.
Раненому было тяжело. Беда заключалась в том, что деревенский фельдшер, несмотря на свой пожилой возраст, на днях ушел добровольцем в армию, а нового не назначили.
Антонида с помощью Кошубы помогла больному. На грудь ему положили полотенце, смоченное холодной водой, раненую ногу положили высоко на подушки, поправили повязку на плече. Лишь по тому, как плотно были сжаты его зубы в те минуты, когда он приходил в себя, можно было понять, как болезненны его раны. Во второй половине ночи он забылся тяжелым горячечным сном. Ни на минуту не оставляла его Антонида, она сидела у койки, подложив руку под его горячую голову. Кошуба шепотом рассказал ей, что генерал был ранен на фронте осколками вражеской авиабомбы, сброшенной с пикирующего бомбардировщика, в момент, когда он непосредственно руководил ожесточенным боем своих соединений. Летчик не назвал фамилии раненого, не сказал, кто он по должности и откуда они прилетели. Все это, видно, было тайной, и Антонида не стала расспрашивать. Муж приучил ее к этому...
В конце продолжительной беседы, состоявшейся в домике Петяшиных, Антонида грустно сказала: Отец уже умер, года-то его были и тогда немалые. А как вы? Сколько я тогда передумала, сумеют Вас вылечить или нет. Ведь Кошуба-то, ваш летчик, крепко хранил военную тайну, так и не сказал мне вашей фамилии.
- Да ничего, дело обошлось благополучно.
Стоит сказать здесь несколько слов о Кошубе, который стал Героем Советского Союза. Спустя несколько месяцев я получил от него следующее письмо:
Генерал-полковнику тов. Еременко.