— Клава, ты не забыла поздравить мужа с наградой? — спросил ее Журин.
— Как же, поздравила, — ответила Шуянова. — У меня тоже есть награда медаль "За оборону Ленинграда".
— Вот этого не знал! — удивился Ж урин. — От души поздравляю! Хотя, по правде сказать, ты не медаль, а орден заслужила.
— Эта медаль мне дороже любого ордена. Я получила ее за оборону родного города в самый тяжелый период блокады.
...В эту ночь мы легли спать поздно. А теперь всем хотелось "добрать", поскольку в ближайшие часы боевого вылета не предвиделось. Усенко улегся на нарах в землянке, Губанов пристроился в оружейной палатке, Журин — на ящике под крылом самолета. Мы с Николаеней вышли из накуренной землянки. На пригорке сидел в глубокой задумчивости Сохиев. Легкий ветерок доносил запах сена, от которого приятно кружилась голова.
— Что, Харитоша, нездоровится? — присев рядом, спросил я его. — Есть папироска?
— Да нет, здоровье в порядке, — ответил он, протягивая портсигар.
— А что грустный такой? — допытывался Николаеня. Мы закурили.
— Понимаешь, Серега, тоскливо щемит сердце по родным местам. Давно я не был в родной Осетии.
— Понимаю, дружище. Велико желание побывать дома, но... одним словом, война.
— А вы знаете, други, как хорошо в наших предгорных степях! размечтался Сохиев.
Никто из нас тогда еще в Осетии не был. А он, Харитон Сохиев, с детства впитал в себя степные ароматы.
— Степь у нас хороша в любое время года. Идешь весенним утром по росистой траве и всем существом ощущаешь живое дыхание природы. Солнце щедро заливает землю ярким светом. Высоко в небе звенят жаворонки. А какой воздух! Осенью степь иная: легкий ветерок теребит сухие травы, разнося по степи нежные ароматы. Земля отдала свои соки растениям и, как бы отдыхая, снова дожидается своей поры.
Сохиев замолчал. Я вспомнил свою Харьковщину, милые сердцу родные края, где прошло мое детство и куда теперь так тянуло. Всего несколько дней тому назад наши войска освободили Харьков, и я еще не знал, что случилось с моими родителями, живы ли они. В душе кипела ненависть к немецко-фашистским мерзавцам, напавшим на нас и оккупировавшим родную землю.
Вскоре мы получили задание — уничтожить батарею осадной артиллерии, обстреливающую Ленинград из района Беззаботное.
— Снова батареи, — со вздохом сказал Николаеня. Ему явно не нравилась эта цель, так сильно прикрытая зенитным огнем и хорошо замаскированная.
Четверку "Петляковых" вел Юрий Косенко. Я шел с ним в паре, справа Сохиев с Николаеней. Плотные слоистые облака, словно купол парашюта, закрывали небо. На их фоне четко вырисовывались силуэты самолетов. Только мы пересекли линию фронта, как вражеские зенитки открыли огонь. Мы оказались у них на виду, как на ладони. Надо бы увеличить высоту, но сверху, подобно огромному прессу, давили свинцовые тучи, прижимая нас к земле. Десятки снарядов рвались вокруг. Маневрировать приходилось только по горизонтали.
Лавируя среди разрывов, пара Сохиева отошла чуть вправо. Однако снаряды следующего залпа стали снова рваться рядом. Сохиев и Николаеня взяли еще правее. Но дальше отворачивать было уже нельзя — начинался боевой курс. Где же цель? Батарея осадной артиллерии зарыта в землю и сверху замаскирована ветками деревьев. Ее можно распознать по вспышкам огня. Вот она! Так держать! В последний момент я увидел, как Сохиев бросил свой самолет в отвесное пике. Николаеня последовал за Н1?м, но в тот же миг зенитный снаряд раздробил хвостовое оперение его самолета. Неуправляемая машина, груженная бомбами, начала падать. А через несколько секунд я увидел на земле огромный столб черного дыма.
Выйдя из пикирования, Сохиев спросил штурмана и стрелка-радиста:
— Ищите Сергея, где он.
Сохиев не знал, что летчика Николаени, штурмана Зеленкова и стрелка-радиста Талалакина уже нет в живых.
— Пока не видим, — ответили Мельников и Бут.
В действительности они видели гибель экипажа Николаени, но опасались сразу сказать об этом командиру. Они знали, что Сохиев, желая отомстить за гибель друга, способен на любое безумство.
— Сергей, где ты?
До самой посадки Сохиев запрашивал по радио Николаеню. Только на аэродроме, когда зарулил самолет на свое место и увидел рядом пустую рейфугу, все понял. Медленно он вылез из кабины и, пытаясь отстегнуть непослушные лямки парашюта, молча сделал несколько шагов. Я поспешил к Сохиеву. Мы крепко обнялись, и оба не сдержали горьких мужских слез...
Подошел Косенко. Губы его дрожали, в глазах застыла глубокая печаль. Он сказал:
— Уметь переносить горе — это тоже мужество. Не расстраивайтесь... Они погибли за живых, за нас, за народ... Так зачем же плакать? Будем бороться. Будем бить оккупантов.
В тот вечер мы возвращались с аэродрома молча, будто с похорон. Каждый погрузился в свои невеселые думы, и никто не пытался нарушить эту тишину. Я вспомнил, как вчера Сергей Николаеня весь вечер тревожился, грустил и уединялся. Всегда веселый и энергичный, Валерий Зеленков тоже ходил подавленный и раньше всех лег в кровать. Мы старались его развеселить, шутили, смеялись. И вдруг Зеленков неожиданно для всех сказал:
— А хотите, ребята, я румбу станцую?
Он рывком сбросил одеяло, вскочил на стол и начал отплясывать. Мы хлопали в ладоши, отсчитывая такты танца. Зеленков недолго плясал. Улыбка слетела с его лица, глаза снова посерьезнели. "Что с ним?" — подумал я. Но кто из нас мог знать тогда, что это его последний танец...
И Сергей, и Валерий перед уходом на задание выглядели утомленными. Видимо, дали знать о себе частые вылеты и большие нервные перегрузки. А усталость, как известно, порождает у человека неуверенность в себе. Летчик начинает допускать гораздо больше ошибок в воздухе, из которых некоторые могут привести даже к гибели. .
Прошло несколько дней, но мы все еще не теряли надежды на возвращение экипажа Николаени. Всякое бывает на войне. Уже упакованы его личные вещи для отправки родителям, составлено извещение. И все же мы ждем — авось вернется.
Все эти дни Сохиев ходил мрачнее тучи. Обычно его ничто не угнетало: ни опасности, подстерегавшие в каждом боевом полете, ни трудности неустроенного фронтового быта, ни постоянное недосыпание. Однако теперь гибель друга буквально потрясла его и вывела из строя.
В чемодане Сергея нашли письмо от матери.
"Милый сыночек! — писала она. — Где-то ты сейчас и что с тобой? По ночам я не сплю, вспоминаю тебя и плачу. Сереженька, кончай скорей войну и приезжай. Как мне хочется видеть тебя!"
Не успел Сергей ответить матери. Что же станет с бедной женщиной, когда она узнает о гибели сына? Проклятая война, сколько горя она сеяла на нашей земле!
Однажды после боевых полетов Сохиев сказал мне:
— Сергей уже не вернется. Пойдем в город, навестим жену его брата и все расскажем. Сергей иногда бывал у нее.
Уже давно стемнело, когда старенький трамвай привез нас на Петроградскую сторону. Миновав несколько затемненных улиц, мы подошли к подъезду большого дома. Сердце учащенно забилось.
— Пошли, — тихо сказал Сохиев.
Постучали. Дверь открыла молодая женщина, на исхудалом лице которой были заметны преждевременные морщины. Узнав, кто мы, она быстро спросила:
— А Сережа почему не пришел?
Холодный пот выступил у меня на лбу. Как ей сказать правду?
— Он больше не придет... — сдавленным голосом сказал Сохиев.
Женщина смотрела прямо в глаза Сохиеву. Взгляд ее моментально помрачнел.
— Неужели это правда?
— Да. Правда, — виновато ответил я.
Она медленно опустила глаза. Отвернулась.
— Будь она проклята, такая правда!