Выйдя на улицу, старший лейтенант постоял немного, привыкая к темноте, и по узенькой, сдавленной сугробами тропинке зашагал к капониру.
Мороз на ночь покрепчал, и снег не скрипел, как обычно, а хрустел под ногами, будто раздавленный сахар. С залива тянул ветер. Влажный, он обжигал лицо сильнее, чем самый лютый мороз в безветрие. Комэск прикрыл лицо рукой и глянул вверх. Кое-где проглядывали звезды. Одни, где разрывы были чистыми, светились полно и ярко, блеск других был приглушен.
У капонира ровно и мощно гудело. Это техник Бирюков прогревал мотор истребителя. Увидев комэска, техник стал вылезать из кабины.
- Погоняй еще! - крикнул Мациевич.
Послушав, как работает мотор, комэск по сугробу взобрался на крышу капонира и стал смотреть через залив в сторону Стрельны. Где-то там за железнодорожной станцией у дороги, ведущей на Ропшу, была огневая позиция осадной мортиры, которая обстреливала по ночам блокадный Ленинград. Мациевич выслеживал ее целый месяц. Сперва действовал без плана - летал наудачу. Но гитлеровцы вели себя очень осторожно: сделав один-два выстрела, прекращали огонь. Тогда стал хитрить и Мациевич. Он появлялся над Стрельной то с востока, то с запада, то с юга, то стремительно проносился над местом предполагаемого расположения мортиры на бреющем полете, то убирал газ и планировал. Но ничего не помогало. Вражеские артиллеристы, когда он находился в воздухе, упорно молчали. Молчало и зенитное прикрытие мортиры.
Несколько раз Мациевич наугад посылал в землю эресы, надеясь хоть в отсвете их взрывов увидеть позицию осадного орудия. Но ничего подозрительного не замечал. Вокруг было голо, лишь неподалеку от дороги одиноко стояло какое-то кирпичное строение с полуобвалившимися стенами.
- В землю они мортиру что ли запрятали? - однажды в сердцах сказал Мациевич и обернулся к Ищенко.- Может, ты что посоветуешь? А не поставили ли они мортиру на специальную платформу, как то орудие, которое ты уничтожил? Впрочем, нет,- тут же отверг свое предположение комэск.- Она все время бьет из одной точки.
- Поменяй тактику,- посоветовал Ищенко.
- Что же еще можно придумать? По-разному пробовал, не получается. Молчат и все. Радиолокатор у них там, что ли?
- Я думаю, они тебя по шуму мотора засекают, еще задолго до того, как ты сбавляешь обороты. Ты когда переходишь на планирование?
- За километр, полтора,- ответил Мациевич.
- Ну, вот! Чего же ты хочешь? Они же слышат тебя, следят за звуком. И вдруг он внезапно пропадает. Не удаляется, не приближается, а пропадает. Вывод один: ты планируешь. Они разгадали твою тактику. Нет, надо менять ее. Ты попробуй спланировать издалека, километров за десять от цели. Гул мотора должен оборваться где-то очень далеко, чтобы не вызвать у фрицев подозрения. Только сперва сделай прикидку. Тут расчет должен быть точным.
Совет был дельный, и Мациевич решил воспользоваться им в ближайшем же поиске. Но с запада наползла низкая плотная облачность, видимость резко ухудшилась и даже вылеты на дежурство были отменены. Непогода держалась неделю. За это время комэск с помощью штурмана сделал необходимые для полета расчеты и выбрал маршрут. Он решил зайти на цель со стороны Петергофа. Соображение было такое: немцам слышен взлет самолетов в Горской и, естественно, они следят за машинами, пересекающими Финский залив по прямой, поэтому нужно усыпить их бдительность. Как? Выйти к Стрельне дальним круговым маршрутом. Лучше всего по плавной дуге от Сестрорецкого разлива, через остров Котлин до южного побережья и далее уже напрямик.
Еще раз мысленно проследив весь маршрут, Мациевич спустился с капонира на землю и похлопал рукой по фюзеляжу И-16.
- Вылезай! - крикнул он технику.
Очутившись в кабине, проверил, как работают рули, окинул взглядом приборы и отпустил тормоза. Взлетев, Мациевич по спирали набрал необходимую высоту и намеченным маршрутом вышел к южному побережью Финского залива между Ораниенбаумом и Петергофом. Здесь развернулся, сбавил газ и, ориентируясь по темной нитке железной дороги, повел самолет на Стрельну.
В кабине сразу стихло, только посвистывал ветер. Стрелка на высотомере плавно побежала в обратном направлении. Комэск, весь подавшись вперед, так, что натянулись привязные ремни, внимательно всматривался в землю. Она приближалась и светлела. Когда стрелка на приборе начала разменивать последнюю тысячу метров, Мациевич глянул на часы. До восьми вечера, когда гитлеровцы открывали огонь, оставалось чуть более минуты. Впереди слева темным размытым пятном фиксировалась Стрельна.
"Кажется, успею,- подумал Мациевич.- Только надо ниже". Он еще отжал ручку управления: с увеличением угла планирования скорость возросла. Вот уже нос самолета надвинулся на узенькую, едва различимую на фоне заваленных снегом полей ленту грунтовой дороги. Еще несколько секунд и она пронесется под крылом, тогда придется прибавить обороты мотору и взмывать вверх. Шум мотора спугнет гитлеровцев, и они не откроют огонь до тех пор, пока самолет не скроется. Снова придется набирать высоту и повторять маневр, но уже без всякой надежды на то, что немцы начнут стрельбу именно в тот момент, когда "ишачок" снова окажется над ними.
Мациевич от ожидания весь напрягся, так что одеревенели руки и заломило в висках. Рванулось и, будто мотор, застучало в груди сердце. Машина уже пересекла дорогу, земля стремительно приближалась, и комэск непроизвольно слегка потянул на себя ручку управления. В этот момент земную тьму разорвала яркая вспышка, и тут же где-то внизу мощно рявкнула мортира. Чуть впереди себя Мациевич в багровом отсвете выстрела увидел изуродованный снарядами и пожарами остов ранее замеченного им одинокого кирпичного строения. Внутри здания на специальной платформе стояла мортира. Ее тупорылое жерло было задрано кверху, и из него тянулся сизый дым. Вокруг мортиры суетились артиллеристы. Со стороны Стрельны к зданию тянулась узкоколейка, по которой к орудию подвозились боеприпасы. Сверху на здание была наброшена маскировочная сетка.
Мациевич нажал на кнопку: последовал легкий толчок, и все шесть реактивных снарядов, соскользнув со своих направляющих, помчались на цель. Внутри кирпичной коробки грохнул взрыв: эресы угодили в пороховые заряды. Мациевич прибавил обороты мотору, круто развернул машину и снова устремился в атаку. Внутри здания начался пожар. Должно быть, горели пороховые заряды. В огне и дыму мелькали фигурки вражеских артиллеристов. Комэск дал длинную очередь из пушек, и тогда заговорили скорострельные зенитные установки противника. Трассирующие очереди, перехлестываясь друг с другом, хищно потянулись к краснозвездному истребителю.
Мациевич сделал еще два захода. На последней атаке внутри здания снова что-то взорвалось, вверх взметнулось густое облако дыма. Потом сквозь дым прорвались длинные огненные языки.
Выравнивая машину, комэск через плечо в последний раз глянул на результат своей боевой работы - он остался доволен. В эту ночь Мациевич не рассчитывал на победу. Но он ждал ее и готовился к ней целый месяц. Целый месяц он засыпал и вставал с мыслью об этой мортире. И хотя каждый вылет заканчивался неудачей, он знал, что рано или поздно накроет вражеское орудие, как знал, что никогда не уступит фашистам в воздухе, сколько бы их ни было. Он дрался за Ленинград и этим было сказано все.
И все же, докладывая командиру полка о результатах вылета, комэск уклонился от утвердительного ответа на вопрос: уничтожил ли он мортиру? Передал лишь то, что видел при штурмовке. Окончательный результат требовал проверки временем. Если мортира спустя какой-то срок снова заговорит, стало быть, он, Мациевич, не выполнил задания. Шли дни. Мортира молчала. И только тогда в личном журнале боевых действий Мациевича появилась фраза: "Цель уничтожена".
Оборванный след
К 9 октября 1941 г. положение на юго-западных и южных подступах к Ленинграду полностью стабилизировалось. В конце сентября фашистские войска прекратили наступление, и на переднем крае южного полукружия нашей обороны после месяца непрерывных жесточайших боев наступило затишье. А в октябре стало известно, что противник роет землянки, утепляет блиндажи, устанавливает проволочные заграждения и минные поля. Воздушная разведка обнаружила переброску частей 4-й танковой группы генерала Гепнера куда-то на юг от Ленинграда. Все это свидетельствовало о том, что враг выдохся и готовится к зимовке.
И вдруг в ночь с 8 на 9 октября наши передовые посты засекли на восточной окраине занятого гитлеровцами Урицка гул танковых моторов. Судя по шуму, танков было много. Визуальное наблюдение, проведенное утром 9 октября, результатов не дало. Посланный в район Урицка самолет-разведчик тоже не обнаружил вражеских танков. Они словно сквозь землю провалились. А местность под Урицком не такая, чтобы на ней было просто спрятать такую крупногабаритную технику, как танки,
Командование 42-й армии сильно встревожилось. И было отчего. Противника, засевшего в Урицке, отделяли от завода имени С. М. Кирова всего 6 км. Независимо от того, было ли внезапное появление вражеских танков в Урицке демонстрацией или противник и впрямь замышлял нанести удар в сторону Кировского завода, танки нужно было найти, установить их количество и, если не удастся уничтожить, держать все время под наблюдением.
Я вначале усомнился в том, что вражеские танки находятся в Урицке. Не верилось, что фашистам за одну ночь удалось столь тщательно замаскировать громоздкую технику на почти открытой местности. К тому же разведка с воздуха велась при солнечной погоде. Правда, несколько смущало то обстоятельство, что разведка велась на истребителе и не была длительной, а фотоснимки не отличались высоким качеством. Наконец, наземные посты не слышали ночью удалявшегося шума танковых моторов. Я воздержался от окончательных выводов и приказал повторить воздушную разведку. Но задумался: что послать? СБ в данном случае не годился. Для тщательного фотографирования района Урицка требовалось не меньше часа. Естественно, гитлеровцы не позволили бы нашим летчикам летать столь долго - попытались бы сбить или отогнать их огнем зенитных орудий или подняли бы в воздух с ближайшего аэродрома истребители. А у СБ скорость маловата, и он не успел бы скрыться. Подумал о Пе-2. Но у нас в то время этих замечательных машин, почти не уступавших в скорости немецкому истребителю Ме-109, осталось совсем мало, кажется, двенадцать. "Пешки" были тогда единственной ударной силой ВВС фронта. Даже в столь малом количестве они очень выручали нас, и мы берегли их как зеницу ока. Все задания 125-му полку пикирующих бомбардировщиков я контролировал сам и весьма тщательно. Но в данном случае ситуация сложилась исключительная, я позвонил командиру полка В. А. Сандалову и велел немедленно подготовить один экипаж. Предупредил, что вести разведку, наверное, придется под непрерывным огнем зенитных установок неприятеля, что возможна встреча с "мессерами" и поэтому в экипаже должны быть железные парни.
- Сами понимаете, - добавил я в заключение,- что одной смелости тут недостаточно. Нужны выдержка и мастерство.
- Разрешите поговорить с летчиками, товарищ командующий,- ответил майор.
Я согласился, но предупредил, что время не терпит, и приказал сообщить о решении через десять минут. Звонок от Сандалова раздался раньше срока. Он доложил, что на задание вылетает комсомольский экипаж лейтенанта Владимира Рома-шевского.
- Комсомольцы - это хорошо,- заметил я.- А как у них с опытом?
Командир полка доложил, что экипаж участвовал во всех боевых действиях авиачасти, в том числе и в последней операции наших войск в районе Невская Дубровка - Отрадное.
В то время на левом фланге южного участка Ленинградского фронта после ожесточенных боев наступила небольшая оперативная пауза. Операция по деблокированию Ленинграда, начатая в сентябре по решению Ставки, не принесла успеха. Ни 54-я армия, действовавшая со стороны Волхова, ни войска Ленинградского фронта, наносившие встречный удар из района Невской Дубровки, не смогли одолеть вражескую оборону. Нам явно недоставало сил. Тогда командование фронта изменило план операции: отказалось от наступления на Синявино и приказало 54-й армии сосредоточить все усилия на мгинском направлении, а Невской оперативной группе войск захватить поселок Отрадное на левом берегу Невы и наступать вдоль железной дороги на Мгу.
В начале октября в районе Невская Дубровка - Отрадное разгорелись сильные бои. Для поддержки наземных войск командование ВВС фронта выделило авиагруппу, в которую вошел и 125-й бап.
Я был в районе наступления наших войск, своими глазами видел, в каких трудных условиях сражаются ленинградские летчики, и потому одно упоминание Сандалова о Невской Дубровке и Отрадном сказало мне об экипаже Ромашевского все.
- Такие парни не подведут,- закончил я свой разговор с майором.Информируйте меня, как протекает их полет.
Экипаж Ромашевского великолепно справился с опасным заданием. Полтора часа "пешка" бороздила небо над Урицком под яростным огнем зенитных установок противника.
Даже человеку, далекому от авиации, нетрудно представить себе, что значит такой полет. Он труднее, чем самая яростная штурмовка. Там - два-три боевых захода, каждый из которых длится считанные минуты, и можно возвращаться домой. Воздушный же разведчик находится под вражеским огнем до тех пор, пока не сфотографирует заданный район. Он летит только по прямой - туда-сюда, ткет свою незримую паутину, как ткацкий челнок: всякое отклонение от курса немедленно скажется на качестве фотосъемки. Командир экипажа воздушного разведчика должен обладать незаурядной силой воли и выдержкой, чтобы строго по курсу вести самолет, видеть вокруг частые шапки разрывов вражеских снарядов, чувствовать, как сотрясают машину взрывные волны, и не попытаться хоть раз небольшим маневром спутать расчеты зенитчиков противника.
Время тянулось томительно долго. Иногда я не выдерживал и сам звонил на КП 42-й армии.
- Ну, как там наша "пешка", летает? - спрашивал я и каждый раз с тревогой ждал ответа.
- Кружит, неизменно доносился чей-нибудь голос.
Иногда следовало добавление:
- Такие отчаянные ребята! И как их только не собьют? Слышите, как фрицы бьют, товарищ генерал?
Я вжимался в трубку ухом, и тогда мне казалось, будто я действительно различаю частую артиллерийскую стрельбу средних и крупных зенитных орудий.
Так минул час, пошел второй. Ромашевский оказался словно заколдованный. Потом выяснилось, что он очень ловко водил гитлеровцев за нос. Уже в полете ему вдруг пришла в голову мысль: а что если попытаться вести машину с отклонением от заданной высоты плюс - минус 50 - 70 м? Он спросил штурмана, скажется ли это на качестве фотосъемки. Штурман ответил, что такое отклонение по высоте допустимо, лишь бы в плоскости полет был строго прямолинеен. И тогда Ромашевский повел самолет волнообразно. С земли такой маневр неуловим. Вот почему немецкие зенитчики все время мазали. Они не знали об этом отклонении и не учитывали его в своих расчетах.
Наконец Сандалов доложил, что Ромашевский возвращается. С нетерпением ждали мы, когда специалисты прочитают отснятую пленку. Дешифровка уже подходила к концу, но ничего подозрительного на глаза не попадалось. И вдруг кто-то обратил внимание на какие-то странные следы возле домов на восточной стороне Урицка. Следы эти обрывались возле многих строений. Стали изучать их, и оказалось, что это вмятины от танковых гусениц. Но что здесь делали вражеские танкисты? Переночевали и убрались восвояси? Тогда почему ночью не было слышно шума моторов? Загадка. Ломали над ней голову дешифровщики, искали ответ на нее и мы у себя в штабе. Разумное решение не приходило. Кто-то даже высказал предположение, что гитлеровцы ночью просто отбуксировали танки в тыл. Нелепость такого маневра была очевидна. И все же, чем черт не шутит? Я уже стал было подумывать о том, чтобы послать разведчиков за Урицк в направлении Стрельны и Красного Села - пусть там поищут следы танков. Но тут раздался телефонный звонок от дешифровщиков и чей-то радостный голос доложил, что танки найдены.
- Где они?
- В Урицке, товарищ командующий. Только хитро фрицы придумали - спрятали их в дома, в те самые, что на пленке.