Лишь к вечеру 7 июня оказался я в Ленинграде. Города я не узнал: так он изменился с февраля 1942 г. Я ехал на машине по его улицам буквально со стесненным дыханием. Еще многое напоминало о блокаде, но то были уже только следы, причем исчезавшие. Не было баррикад, появились на своих местах многие памятники, убирались развалины разбомбленных зданий. Редко попадались и столь характерные для периода блокады надписи на стенах: "Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна".
Одно из таких предупреждений неожиданно бросилось мне в глаза неподалеку от угла Невского и Лиговского проспектов. Я вздрогнул и, закрыв глаза, как наяву, увидел страшную картину, невольным свидетелем которой стал в сентябре 1941 г., когда фашисты повели систематический варварский артобстрел города. На тротуаре, как раз на углу Невского и Лиговского, лежало пять или шесть убитых осколками вражеских снарядов ленинградцев. Только что прошел дождь, и тела их лежали среди небольших лужиц, темных от крови убитых. Над ними, чуть склонившись стоял какой-то командир. Рядом с тротуаром припала на перебитое колесо ручная тележка. За тележкой стояла "эмка". Обстрел уже кончился, и по Невскому возобновилось движение - шли люди, позванивали трамваи. Один, кажется, одиннадцатый номер, с двумя прицепами, только что подъехал к остановке. Из него выходили пассажиры. Милиционеры перегородили дорогу к убитым, но люди и сами обходили это место...
Я ехал тогда в Смольный, почему-то вопреки своему обычному маршруту, по Невскому проспекту. Ехал по срочному вызову к прибывшему на днях в Ленинград на должность командующего фронтом генералу армии Г. К. Жукову.
Почему меня вызвали днем в Смольный, я не знал, но предполагал, что, наверное, из-за каких-то осложнений на фронте. Положение в сентябре было очень тяжелое. По всему южному полукружию обороны города уже две недели, не смолкая, гремели ожесточенные бои. Ленинградцы засыпали и вставали под неумолчный грохот фронта, до которого было рукой подать. Противник все еще не терял надежды ворваться в Ленинград, хотя последний срок, назначенный Гитлером для захвата города, 20 августа, давно истек. Мы чувствовали, что враг уже на пределе своих возможностей. Но и нам доставалось, да к тому же над городом и фронтом нависла угроза голода, а к варварским воздушным налетам прибавились зверские и частые артобстрелы. Словом, тяжко было у меня на душе. Вид убитых ленинградцев еще больше растравил сердце.
Теперь от этих картин остались лишь воспоминания. Но воспоминания были тяжкими, и я постарался побыстрее избавиться от них - стал любоваться городом. Он был красив в этот предвечерний час. Бронзовое свечение воздуха и чистое темно-голубое небо придавали Ленинграду какой-то особенно торжественный и величественный вид. Невольно приходили на память нетленные пушкинские строки: "...Невы державное теченье, береговой ее гранит..." Город быстро принимал свой прежний неповторимый облик и этим как бы говорил приезжему, что он уже не город-фронт, а город-герой, что он стоял, стоит и будет стоять на берегах хладных невских вод вечно и непоколебимо, как Россия.
Было радостно видеть на лицах ленинградцев улыбки, слышать тот характерный ритмичный шум улиц, который свидетельствует о том, что жизнь идет и продолжается, несмотря ни на какие горести, беды и страдания, что человек и человеческое всегда восторжествуют.
Но фронт проходил еще очень близко - в 30 км от города. С севера, со стороны Карельского перешейка, можно было ожидать разных угроз. И в начале апреля враг попытался осуществить их. В то время шли советско-финляндские переговоры. Тогдашние главари Финляндии выясняли, на каких условиях их страна может выйти из войны. Но пока велись переговоры, враг решил воспользоваться благоприятной ситуацией. В ночь на 4 апреля 20 Ю-88 попытались прорваться в Ленинград со стороны Ладожского озера. Однако служба ПВО вовремя засекла финские бомбардировщики, а наши истребители разогнали их{230}.
В делах быстро промелькнули еще сутки. И вот 9 июня 1944 г., в 8 часов утра началась "увертюра" Выборгской операции - предварительное разрушение обороны врага. По первой полосе противника открыла огонь артиллерия фронта и морского флота. Чтобы спутать финскому командованию карты, не позволить ему разгадать направление главного удара, артиллерийская обработка первой полосы вражеской обороны велась по всему фронту - от Финского залива до Ладожского озера. Длилась она с небольшими паузами 10 часов. Весь день до темноты громыхали орудия. Все слилось в сплошной ревущий, как прибой штормового океана, гул. Но даже в этом гуле выделялись басы орудий особой мощности Кронштадта, фортов, линкора "Октябрьская революция", крейсеров "Киров" и "Максим Горький".
В этот день советская авиация нанесла три массированных удара. Первый налет был совершен по трем основным целям - No 21, 12 и 14, находившимся в районах Старого Белоострова, озера Светлого и станции Райяйоки. В нем участвовало 215 бомбардировщиков и 155 штурмовиков. Главной ударной силой были Ту-2 и Ил-4. Поскольку бомбометание велось по ограниченным небольшим площадям, разрушающий эффект его оказался очень высоким. Достаточно сказать, что на 1 кв. км пришлось от 125 до 186 тонн бомб.
В полдень 150 бомбардировщиков нанесли удар по железнодорожным узлам и станциям Рауту, Кивиниеми, Райвола и Выборг. В третий раз авиация поднялась в воздух в шестом часу вечера. 244 бомбардировщика громили штабы и резервы противника в районах Кивиниеми, Валкярви, Кивеннапа, а отдельные пары бомбили железнодорожный и шоссейный мосты через озеро Вуокси.
Как мы и ожидали, финская авиация почти не появлялась. Немногочисленные и в общем-то вялые попытки ее противодействовать нашим бомбардировщикам и штурмовикам пресеклись нами мгновенно и решительно. В вынужденных для противника воздушных боях ленинградские летчики сбили 9 самолетов. Ни один финский истребитель не смог приблизиться к Ту-2 и Ил-4 даже на расстояние пушечного выстрела.
Вечером была проведена разведка боем, позволившая уточнить систему огня противника на первой полосе, а также улучшить на ряде участков позиции, занимаемые нашими войсками. Пленные показали, что артиллерийско-авиационная обработка вражеской обороны превзошла даже наши ожидания - снарядами и бомбами было разрушено подавляющее большинство огневых точек и заграждений, а минные поля почти всюду оказались подорванными.
Ранним утром 10 июня я приехал на КП командующего 21-й армией генерала Д. Н. Гусева. Располагался он в полосе наступления 30-го гвардейского стрелкового корпуса, наносившего главный удар, под Белоостровом, и как раз неподалеку от так называемого "миллионного дота".
На КП Гусева собралось почти все руководство фронта. Настроение у всех, как всегда бывает перед решающими событиями, было торжественно-приподнятое. Каждый старался скрыть свое волнение, но это плохо удавалось. Невозмутимым оставался только Говоров. Он молча и сосредоточенно наблюдал в стереотрубу за вражескими позициями и лишь изредка ронял коротенькие фразы.
Все приказания были отданы, части и соединения изготовились к атаке, и нам оставалось одно - терпеливо ждать, когда грянет бой. Все зависящее от нас мы, военачальники, сделали, теперь в игру вступали непосредственные исполнители наших замыслов. Конечно, мы не оставались безучастными зрителями и от наших дальнейших решений зависело очень многое, но все же теперь судьба операции была в руках солдат и командиров. Теперь все решало воинское мастерство, стойкость, мужество и преданность Родине тех, кто шел в бой.
Я провел к тому времени в качестве представителя Ставки по авиации несколько крупнейших операций советских войск - Сталинградскую, на Северном Кавказе, Курской дуге, при освобождении Правобережной и Левобережной Украины, Корсунь-Шевченковскую - и всегда в такие моменты особенно остро чувствовал нашу зависимость от рядового солдата и строевого командира. Когда начиналась операция и люди уходили в бой, я старался избегать лишних указаний, распоряжений и напоминаний. Изменить они ничего уже не могли, а только взвинтили бы нервы, которые в этот момент и так натянуты у всех. Поэтому, как правило, в первый день наступления я уезжал на КП командующего фронтом, откуда и следил за событиями, предоставляя командованию воздушных армий полную инициативу и возможность действовать без оглядки на находящееся рядом вышестоящее начальство. Так поступил и в этот раз, предоставив Рыбальченко и командующему ВВС КБФ М. И. Самохину полную свободу действий. Наконец, когда ты рядом с командованием фронта, удобнее следить за ходом операции, она вся перед твоими глазами, и в случае необходимости ты можешь быстро внести соответствующие коррективы в действия подчиненного тебе рода войск.
И вот ровно 6 часов утра. Снова заговорили орудия и минометы. Огонь на разрушение длился более двух часов. Кругом содрогалась и стонала земля. В воздухе стало чадно и дымно. Неподалеку от нас залпами рявкала мощная гаубичная батарея. Она вела огонь прямой наводкой по "миллионному доту".
Между 7 и 8 часами работала авиация - 340 бомбардировщиков и штурмовиков нанесли повторный удар по дотам и дзотно-траншейной системе противника в районах Старого Белоострова, озера Светлого и станции Райяйоки. Поступившие вскоре данные воздушной разведки и донесения наземных войск показали, что в результате вчерашних и сегодняшних артиллерийских и авиационных ударов было разрушено более двух третей оборонительных сооружений первой полосы финнов.
В 8 часов 20 минут поднялась в атаку пехота. Я прильнул к стереотрубе, чтобы посмотреть на этот волнующий момент. Но толком рассмотреть ничего не смог. Над позициями врага, закрывая собой все, висели серо-черно-желтые тучи из измельченной земли, пыли и дыма. Они вздымались на высоту нескольких десятков метров, выше самых высоких сосен и елей.
Финское командование попыталось контратаками войск и огнем из уцелевших дотов остановить нашу пехоту. Особенно упорное сопротивление финны оказали на флангах 21-й армии. Но оборона их уже трещала по всем швам. Пехотинцы быстро овладели траншейной системой и устремились дальше. На помощь им двинулись танки. Но продвижение наших войск несколько замедлилось из-за сильного артиллерийского огня противника в полосах наступления 97-го и 30-го гвардейского корпусов. Воздушная разведка обнаружила неразгромленные артиллерийские позиции в глубине обороны первой полосы в районах Каллелово, Нового и Старого Алакюля и Старого Белоострова. Однако эти цели уже были у нас на примете. Мне даже не пришлось вмешиваться. Рыбальченко и Самохин немедленно выслали в эти районы бомбардировщики и штурмовики.
Около 11 часов утра над нами загудело небо. 300 самолетов нанесли массированный удар по уцелевшим артиллерийским группировкам финнов. Путь пехоте был расчищен. Когда Говорову передали об этом, он, обычно очень скупой на похвалу, воскликнул:
- Молодцы летчики! Действуют быстро и точно.
Но так же быстро, точно и согласованно действовали и остальные роды войск. И вообще в Выборгской операции весь фронт (точнее, правое крыло Ленинградского фронта) был подобен машине, действовавшей удивительно безотказно и согласованно, с точностью и последовательностью, редкими в таких больших операциях.
После полудня стало известно, что финское командование повсеместно отводит уцелевшие от разгрома войска на вторую - главную полосу обороны. Темпы наступления были выше запланированных, все шло отлично, и я уехал на КП Рыбальченко. Нужно было подробнее ознакомиться с итогами боевых действий авиации, узнать о состоянии частей и авиасоединений, встретиться с А. К. Репиным, Б. В. Стерлиговым, Н. С. Шимановым и побеседовать с ними об авиационных делах.
Во второй половине дня авиация работала небольшими группами. В основном действовали штурмовики Ил-2, непосредственно сопровождавшие пехоту и танки. Вылетали они по специальным вызовам офицеров радионаведения авиации, находившихся в головных отрядах наступавших войск. Здесь вмешательства командования ВВС не требовалось, и мы занялись подготовкой авиации к следующему дню наступления.
У Рыбальченко я пробыл почти до конца суток. Свои дела закончил раньше, но в город не поехал, а задержался на КП: ждал звонка от Сталина. У него был свой порядок рабочего дня. В Кремле он появлялся только к вечеру, обычно после пяти часов, и работал до трех-четырех часов утра. Соответственно складывался и рабочий день всех остальных военных и гражданских руководителей. Пока Сталин находился в Кремле, нечего было и думать об отдыхе: в любую минуту можно было ожидать вызова к Верховному или телефонного звонка от него.
Вот я и сидел на КП Рыбальченко почти до полуночи, ожидая звонка из Москвы. За день утомился и вздремнул прямо за столом с картами. Очнулся от прикосновения руки адъютанта Л. Смирнова.
- Вас, товарищ Главный маршал,- послышался его голос.- Москва.
Сон будто рукой сняло.
- Здравствуйте, товарищ Новиков,- как всегда, не спеша и чуть растягивая слова, произнес Верховный.- Что у вас там делается?
Я коротко доложил об итогах двухсуточной работы авиации.
- Значит, никаких претензий к летчикам нет? - резюмировал услышанное Сталин.- Говорите и Говоров доволен? А как дивизия Скока?
Я ответил, что дивизия потерь не имеет, летает днем и работает отлично.
- А как Щербаков?
- Ил-4 тоже пускаем днем, прикрываем только зону, но вполне надежно.
- Ага! - Сталин помолчал, должно быть затягиваясь из трубки, и добавил: Выходит, опыт Курской дуги пригодился, а Голованов зря беспокоился. Желаю дальнейших успехов.
И Верховный положил трубку.
Первый день наступления завершился успешно. Оборона противника была прорвана на 20-километровом фронте. Наибольших результатов добился 30-й гвардейский корпус генерала Н. П. Симоняка. Войска его продвинулись вперед на 15 км и захватили очень сильный узел сопротивления Майнилу. 109-й корпус генерала И. П. Алферова вышел на рубеж западнее Куоккала. Несколько хуже обстояли дела на правом фланге армии. Наступавший здесь 97-й корпус М. М. Бусарова оттеснил противника только на 5 км. Я сперва было встревожился и стал подумывать о том, как лучше помочь Бусарову авиацией, но решил не торопиться и подождать результатов следующего дня наступления. Ведь в сражение еще не были введены ни 23-я армия, ни фронтовой резерв. Если бы результат, достигнутый 97-м корпусом, считался плохим, Говоров непременно забеспокоился бы и сообщил мне об атом.
11 июня силами своего 98-го корпуса перешла в наступление и 23-я армия. Во второй половине дня Черепанову передали 97-й корпус, а армию Гусева усилили резервным 108-м корпусом. Используя успех 21-й армии, генерал Черепанов стал расширять прорыв, свертывая оборону врага в северо-восточной части Карельского перешейка. Осуществление замысла командования фронта проходило строго по плану.
В этот день погода не благоприятствовала летчикам, и авиация действовала небольшими группами, в основном, бомбила коммуникации, оперативные резервы и артиллерию противника. Да и большой надобности в массированных ударах с воздуха в тот день не было. Финны, отходя на рубеж второй полосы, вели сдерживающие бои на подступах к ней. Сплошной линии фронта уже не было, бои шли вокруг отдельных оборонительных пунктов и узлов сопротивления, а свои и чужие войска так перемешались, что массированное применение авиации становилось опасным - малейшая неточность в расчетах или в ориентировке, и бомбы посыпались бы на своих. Поэтому непосредственно над передним краем действовали только штурмовики Ил-2 и то небольшими группами - по 4 - 8 самолетов. Но зато работали они без перерыва: одна группа сменяла другую прямо над полем боя. Так сохранялась непрерывность авиационного воздействия на противника.
Эти группы непосредственного сопровождения наземных войск не только громили противника, но и помогали общевойсковикам ориентироваться на местности и в сложной обстановке сражения. Летчики, штурмуя врага, одновременно следили за его передвижениями, обнаруживали сосредоточение сил противника, неподавленные огневые точки и вовремя информировали об этом.
В боях за Райволу отличились летчики 277-й шад полковника Ф. С. Хатминского. Головной отряд 1-й отдельной танковой бригады, вырвавшийся к окраинам этого небольшого города, но сильного опорного пункта противника, был остановлен плотным орудийно-минометным огнем. Все попытки пробиться через него ни к чему не привели. Артиллерия наша отстала, и танкисты нервничали. Тогда офицер радионаведения авиации, находившийся с рацией в одном из танков, связался с НП своей авиадивизии и вызвал штурмовиков. С нескольких заходов Ил-2 разгромили артиллерийские и минометные батареи неприятеля, танкисты возобновили наступление и вскоре ворвались в Райволу. Этот внеплановый захват Райволы, находившейся за передним краем второй оборонительной полосы финнов, вскоре сослужил нам великую службу.
Утром 12 июня наступление возобновилось. Войска 21-й армии вплотную выходили к основному и самому мощному оборонительному рубежу противника. Все шло хорошо, но Говоров почему-то был сильно озабочен. Он позвонил мне и сказал, что основную массу авиации придется перенацелить на действия в другом направлении - в полосу Приморского шоссе.
- Какие-нибудь осложнения?- встревожился я.
- Приезжайте, все объясню на месте,- ответил Говоров.
Я незамедлительно прибыл на КП к Леониду Александровичу. Он сообщил мне, что Ставка, основываясь на успехах первых двух дней, потребовала от командования фронта усилить темп наступления. Возможности для этого имелись, и Говоров не возражал. Так я понял его. Но надо было искать решение. Войска Гусева в полосе от Финского залива до Метсякюля (4 км северо-восточнее Кивеннапы) отделяли от второй полосы финнов буквально считанные километры. Но с приближением к ней наших соединений сопротивление врага стало заметно возрастать, особенно против гвардейских частей генерала Симоняка. Направление нашего главного удара уже не было секретом для финского командования, и оно стало спешно стягивать сюда свои резервы. В центре нашего наступления были обнаружены 18-я пехотная дивизия противника, подразделения танковой дивизии "Лагус", поступили сведения и о переброске на это направление 4-й пехотной дивизии из Южной Карелии и 3-й пехотной бригады из Северной Финляндии. Враг энергично готовился к сражению с главными силами 21-й армии. Словом, фактор неожиданности перестал действовать, а с его потерей уменьшалась и возможность быстрого прорыва в центре второй полосы.
Конечно, Говоров мог воспользоваться разрешением Ставки на оперативную паузу и за двое-трое суток подготовиться к прорыву вражеской обороны на этом участке. Но после тщательного анализа обстановки командование фронта решило обойтись без оперативной паузы. Нашли другой вариант, позволявший нам сохранить фактор внезапности и при прорыве второй полосы. Исходя из предположения, подтвержденного явной концентрацией вражеских сил в центре наступления армии Гусева, что финское командование именно здесь готовится дать нам отпор, Говоров приказал перенести направление главного удара на левый фланг 21-й армии - в полосу Приморского шоссе. Вот тут-то и сыграл решающую роль мощный резерв фронта. 110-й стрелковый корпус выдвигался на направление главного удара. Сюда же стягивался весь 3-й артиллерийский корпус прорыва генерала Н. Н. Жданова.
Перегруппировка наших сил началась в ночь с 12 на 13 июня и длилась весь день. Огромная масса войск и боевой техники должна была в исключительно короткий срок рокироваться в сторону Финского залива, и так, чтобы противник ничего не заподозрил. Это была нелегкая задача, но войска справились с ней блестяще.
Я был восхищен этим смелым маневром, не сдержался и высказал свое мнение Говорову. Леонид Александрович только слегка улыбнулся и пожал плечами, как бы говоря этим: "Ну, что же тут особенного? Хочешь бить врага - раскидывай мозгами и пошевеливайся. На то она и война".