- Нет, масла я не видел.
Тут старший лейтенант прочитал вслух выдержку из объяснения инженера полка; Шелохович показывал, что сам лично ставил банку с отстоем масла в кабину шофера.
- Теперь-то, надеюсь, вы не станете отрицать, что банки в кабине не было?
- Повторяю вам, я ничего не видел, - уже менее уверенно забормотал я. - Может быть, шофер знает?
- Кто дозаправлял самолет маслом перед вылетом?
- Я. Ну и что же из этого. Все летчики помогают техникам.
- Вы лучше отвечайте за себя и свои действия, а не за всех.
Так, словно на свежих дрожжах, росло подозрение.
Я не буду приводить всех деталей этого допроса под расписку. Многое, действительно, оставалось неясным. Банку с отстоем масла инженер полка, как выяснилось, в кабину ставил - это подтвердил водитель. Я же ее там не видел, хотя, правду сказать, и не присматривался. Потерять ее в дороге мы не могли. Все же, когда на аэродроме начальник ГСМ попросил у инженера эту банку, ее нигде не оказалось.
Излишне говорить, какое тяжелое подозрение падало на меня из-за стечения случайных фактов. По-видимому, лишь бесспорная истина, что ни один летчик не стал бы играть в "кошки-мышки" со своей жизнью, да неоднократные случаи обрыва шатунов в полку и раньше не привели к трудно поправимым крайностям.
К сожалению, на этом дело не закончилось. Как говорят в народе: "Беда беду родит - третья сама бежит и бедой погоняет".
Обрыв шатуна в воздухе - большая беда. Она привела с собой вторую семь суток ареста ни за что ни про что. Третья сама прибежала необоснованное подозрение. И как венец всему, в тот же вечер ко мне подошел наш доктор:
- Знаешь, ваша эскадрилья на днях перелетает в лагеря, будет переучиваться на "мигах". Но тебе нельзя.
- Почему, товарищ военврач третьего ранга?!
- Ты должен пройти медкомиссию в Одессе. Приказ. Сколько времени "висело" на мне это страшное подозрение - трудно сказать, но, по всей вероятности, до самого начала войны.
Трудно определить, где проходит граница между детством, юностью и зрелостью. Но если это связано с каким-либо событием, то я могу уверенно сказать: в те дни мне пришлось распроститься с юностью.
* * *
Больше всех веселились за столом Петя Грачев и наш сосед по квартире танкист Иван Дрыгайло - высоченный парень с крупным горбатым носом. Вино и веселая музыка поднимали настроение, но усталость и события дня сказывались. Борис Комаров задумчиво смотрел в раскрытое окно на плывущие пушинки тополей. Постоянный запевала Тима Ротанов притих и о чем-то неслышно переговаривался с женой.
- Ах, черт возьми, не успел вчера деньги получить! - с досадой воскликнул Дрыгайло. - Отпускной-то уже в кармане. - Его черные с изломом брови подскочили кверху:
- Глядишь, махнули бы сегодня с тобой в Одессу. Грачев наполнил опустевшие рюмки:
- Ничего, брат, не горюй, завтра поедешь,
- А вы договоритесь в Одессе встретиться, - посоветовал Ротанов.
- Подождите, подождите, - перебил Петя, - еще по одной?
- За что? - Комаров начал загибать пальцы: - За упокой пили, за здравие и благополучное возвращение хозяина пили, за хозяйку пили...
Грачев почесал затылок, хитровато взглянул на танкиста:
- За отпуск Ивана Дрыгайло, а?
- Ишь, хитрюга якой, уже на завтра зарится. Ну что ж, давай! отозвался тот.
Смеркалось. Я взглянул на часы. Жена перехватила мой взгляд.
- Мне пора... на вокзал.
Фиса пригорюнилась, потом тихо спросила:
- Знаешь, чего мне больше всего сейчас хочется?
- Скажи, моя мамка.
- Чтобы у этого дня никогда не было вечера. Понимаешь - день без вечера...
- Как ты сказала? День без вечера?
- Да. И ты бы никуда не уехал.
- Здорово!
Я встал.
- Дорогие друзья, предлагаю выпить за день, у которого не будет вечера и, значит, разлук; всегда только одни встречи, радостные встречи любимых, родных, друзей...
Все выпили, зашумели, задвигались.
Вскоре под окном зацокали лошадиные подковы. Я подошел к детской кроватке. Сынишка сладко спал, растянувшись поперек постели и время от времени причмокивая губами. Я наклонился над ним, стараясь яснее уловить его чуть слышное дыхание. Валерик повернулся ко мне, глубоко вздохнул. Я осторожно прикоснулся губами к бархатному лобику и быстро вышел из комнаты.
Провожали меня на двух извозчиках. На вокзале вся компания без конца сыпала шутками, громко смеялась - создавала на дорогу веселое настроение.
Последние торопливые наставления, просьбы: что-то купить, о чем-то узнать. Иван Дрыгайло настойчиво напоминал, что я должен встретить его в Одессе в пятницу.
Сдвинулась с места лоточница, поплыло назад объявление на стене. Поезд тронулся. Фиса бежала рядом с вагоном. У самого конца перрона она остановилась, в последний раз взмахнула рукой.
Мог ли я тогда предположить, что вижу ее в последний раз...
Вагон полупустой. Настроение неважное. Я забрался на верхнюю полку, положил под голову чемодан, попытался уснуть, но сон не шел. В мозгу вертелись события прошедшего дня.
Вспомнилось, как утром я подошел к месту сбора, откуда машина увозила нас обычно на аэродром. Здесь неожиданно встретил Грачева, Ротанова и других ребят; все они, оказалось, приехали сюда из лагерей еще в пятницу вечером хоронить младшего лейтенанта Ханина.
- Что же вы, черти, ко мне не зашли?
- А мы думали, ты в казарме, - сказал Грачев и засмеялся: - Срок отбываешь.
- Некогда было, ребята. Ни одного дня еще не отсидел. На ученья в Одессу летал, только появился.