Но сильный голос Ивачева заглушил обоих. Обняв за плечи Селиверстова, Костя запел:
Были два друга в нашем полку,
Пой песню, пой!
Если один из друзей грустил,
Смеялся и пел другой...
Рядом Дьяченко и Фигичев разноголосо напевали раздольную "Распрягайте, хлопцы, кони".
Баянист наигрывал попурри, никому не отдавая предпочтения, пока Леша Сдобников за нашим столом не запел свою любимую:
В далекий край товарищ улетает.
Родные ветры вслед за ним летят...
Петя Грачев присоединился к нему, мелодию подхватил баян.
Пройдет товарищ все фронты и войны,
Не зная сна, не зная тишины.
Любимый город может спать спокойно,
И видеть сны, и зеленеть среди весны.
Не пел только Борис, хотя песни он любил. Голос у Комарова был не сильный, но красивый, душевный.
Когда песне стало тесно в помещении и она прорвалась через наглухо замаскированные окна, наш бывший запевала встал из-за стола и направился к выходу.
Я вышел вслед за ним в безлунную тихую ночь. На свежем воздухе голова слегка кружилась.
Мы закурили и некоторое время шли молча. Из прилегающего лесочка тянуло прохладой, пахло хвоей.
- Ночь-то как хороша...
- Темноватая только, - согласился Борис,- а то бы как у нас на Урале.
Упоминание о родных краях грустью разлилось по жилам, сердце защемило: "...придется ли повидать их?"
- Просто не верится, что где-то под боком война, - задумчиво произнес Комаров.
- Смотри, Борис, какая красота...
- Жизнь! Что она значит на войне? Прихлопнули, как муху, и нет ее. А ради чего?
- Чудак, во имя справедливости. Мы ведь фашистов бьем.
Я хотел было разразиться целой тирадой, но он перебил:
- Выходит, чтобы жить, надо убивать? Так, что ли? Но это же звериный закон!
Комаров бросил окурок и старательно затоптал его. - Слушай, Борька, не пори чепуху. Как ты считаешь, ради чего погиб Коля Яковлев и другие наши ребята? Они защищали Родину, спасали людей. Такая смерть оправданна и благородна. Другое дело - кто послал тех, что принесли на нашу землю смерть и разрушения. Мы и это с тобой прекрасно знаем - фашизм. Вот оно, звериное нутро, откуда исходят все беды. Так что уподобляться мухе не стоит.
Дорога круто свернула в лесную посадку. Темнота сгустилась. Выбрав на ощупь сухое место, мы расположились на траве. Борис сидел сгорбившись, уткнувшись подбородком в колени. Неожиданно мне пришла в голову мысль поговорить с Комаровым о его последнем вылете, но, едва собравшись, я тут же передумал и ляпнул:
- А интересно было бы посмотреть на живого немца. На врага, понимаешь? На кого он похож? Как выглядит?
- Я видел. И очень близко.
- Разве? Когда же?
- В первый раз, когда сбил "каракатицу". И до сих пор не могу забыть об этом, - грустно заметил он.
- А-а, - разочарованно протянул я, - так это же самолет, - таких немцев я каждый день вижу.
Но Комаров уже не слушал меня.
- В этом самолете был живой человек, и я видел его, как тебя сейчас. Когда я прицелился в него, он посмотрел в мою сторону. Я увидел его глаза; они умоляли меня: "Не убивай". Рука моя дрогнула, но было уже поздно пулеметная очередь скользнула по крыльям и прошила кабину...
Я внимательно следил за ходом его мыслей, еще не понимая, зачем он все это рассказывает.
- Кто этот летчик? Немец, румын? Неважно. Наверное, у него, как и у меня, есть мать, может быть, семья. Пока летел до дому, я все пытался понять - что же произошло? Убийство?
- Не ты его, так он тебя, - возразил я. - А сколько вреда он нанес бы нашим пехотинцам!
- Второй раз - позавчера; мы налетели на них внезапно и начали расстреливать, как стадо баранов.
- Петька мне расписывал. Здорово вы их погоняли. И про зенитки тоже.
- Не знаю, что он тебе расписывал. Последнее время Грачев дуется что-то, злющий ходит, как черт. - Борис говорил глухо. - С чего - не пойму. Но я тогда не стрелял.
Борис всегда был очень искренним. Я чувствовал, что ему хочется излить душу, выговориться.
- Зенитки мешали? - спросил я.
- Нет, я их даже не видел. Зажег одну машину, а по живым людям...
Он долго молчал, потом потянулся за другой папиросой.
- А тут еще мотор забарахлил, - словно оправдываясь, закончил он.
Такое признание меня озадачило.
Неужели только из-за этого Борис уходил с поля боя, пользуясь любым предлогом? С одной стороны, я сочувствовал ему: расстрелять повозку или машину психологически гораздо легче, чем убить живого, противника. Как-никак люди... Но только необходимость заставила нас смертью попирать смерть.