Я слышал в станице Казанской как один «удалый» сержант взял в плен сто пятьдесят итальянцев. Кстати сказать, большинство итальянцев не хотело воевать и тысячами добровольно сдавалось в плен. Это на их участке и участке румынских армий, русская армия сделала бросок на окружение сталинградской группировки Паулюса. Так вот этот сержант стал конвоировать в тыл добровольно сдавшихся итальянцев. Пройдет сержант сто метров, отберет двадцать, тридцать человек, тех у кого физиономия ему не нравится, даст очередь из автомата по отобранным и идет дальше. В результате до места сбора военнопленных он довел пять человек. И после этого никакого приказа, никакого наказания. И с этого момента уже не считалось безнравственным уничтожение сдающегося врага. И только поэтому немцы избегали советского плена, сдавались союзникам. Можно привести десятки таких примеров, когда какой-нибудь разъяренный командир полка расстреливал лично сотни пленных, только потому, что какая-то шальная пуля убила его полевую жену.
В этой последней операции на отношения к сдающемуся врагу тоже обратили внимание и строго запретили расстрел пленных. Но было поздно: немецкая армия сдавалась союзникам, а на нашем участке фронта она дралась на смерть.
Много навредила достоинству русского солдата, русской армии пропаганда Эренбурга, провозгласившего, что воин красной армии не только мститель, но и судья, что для воина красной армии нет ничего приятней, как труп врага.
Мне вспоминается далекий декабрь 1942 года, когда почти без боя сдались румынская и итальянская армии; десятки тысяч пленных под конвоем направили в глубокий тыл страны. И их путь был устлан трупами, замерзших и расстрелянных конвоирами. Тогда же хотелось сказать Сталину — как вы, Сталин, такой пропагандист гуманности, думаете скрыть эти факты. Или вы думаете, что никто из плененных красной армией никогда никому не расскажет об ужасах советского плена, не расскажет о том, как тысячи военнопленных погибали от голода и истощения от нечеловеческих условий работы? Ведь вы — учитель Гитлера и такой же враг всего живого, как и Гитлер.
Город Н. почти освобожден, немцы стараются удержать его западную окраину. Я стою около кучки генералов, тут и члены военного совета, и начальники политотделов, и начальники КРО СМЕРШ.
Через наши головы со свистом и воем проносятся вражеские снаряды.
Иногда разрывается матушка старушка — шрапнель.
Город в огне. Население забилось в подвалы. По квартирам рыщут сотни отставших солдат и офицеров, очищают гардеробы, буфеты и кладовые спрятавшихся жителей. Шоферы и адъютанты собравшихся генералов тоже в поисках «трофеев».
Вдруг один генерал, начальник политотдела, подзывает к себе привезенных с собой офицеров и дает им какую-то команду; то-же делают и другие генералы.
Десяток офицеров устремляется в разные улицы, выходящие на нашу площадь, и через полчаса у ближайшего магазина начинают собирать мародеров. У них отбирают чемоданы, узлы, пакеты, и все это сваливают в магазин, а всех задержанных концентрируют во дворе этого здания. Их набралось человек сто пятьдесят.
— В штрафную роту и сейчас же в бой: — дает команду генерал, начальник политотдела. Задержанных уводят.
Генералы довольные начинают расходиться.
— Эй, Митя! — кричит шоферу генерал, член военного совета — А-ну-ка обойдем. С шофером они идут осматривать магазины.
— А ну-ка, Митя, забери вот это, — указывает генерал на дамские туфли и платья. И его машина этим добром нагружается до отказа.
Я смотрю и спрашиваю себя — кто же здесь больше мародер? или солдат, использующий возможность награбить пять килограмм для посылки, или этот сталинский опричник? Откуда это разложение? Это разложение от генерала, забывшего честь, от его офицера, дающего пример солдату. Ведь все равно через день, через два, через неделю, несмотря на то, что это сделано в узком кругу, от этого Мити будут знать, что сегодня сделал генерал. Другие постараются не отстать от него. И здесь уже, несмотря на то, что всеми силами старались удержать солдат от мародерства, ничего не спасло имущества мирных жителей от разграбления.
Там, где прошла красная армия, вы ни в одной квартире не увидите целой двери, целого гардероба, целого письменного стола. Они все вскрыты, взломаны штыком, ломом и каблуком.
Мною получено задание в городе Н. найти квартиру для генерала.
На одной их тихих улиц цветущего пригорода, я нахожу очень хороший и удобный дом. В доме жители. Я им объясняю, что дом их будет занят. Они поспешно начинают убирать свои вещи и обстановку. Памятуя о том, что есть строжайший приказ военнослужащим ничего не брать у мирных жителей и с корректностью относится к ним, я предупредил домовладельцев, что им нечего бояться за свое имущество, а так как через два часа квартира должна быть освобождена, то я просил их собрать в одну комнату все, что они считают нужным, и закрыть эту комнату на замок. Одновременно предупреждаю, чтобы через два часа никого их тут не было. Я дал им честное слово русского офицера, что все будет невредимо и сохранно. Благодарные хозяева быстро собрали в одну комнату кое-какие вещи и удалились, предварительно приведя квартиру в идеальный порядок. Обычная квартира среднего немецкого обывателя, много комфорта. Через два часа приезжает генерал. Квартирой он остался доволен, хозяева с собой ничего не взяли и перебрались к знакомым на другую улицу.
На другой день я был поражен и возмущен поступком генерала: в обед в квартиру приходят представители из полевой конторы государственного банка и забирают из нее все серебро, которого было килограмм 20. Это было старинное серебро в виде ваз, тарелок, ножей, вилок, подсвечников. Темный цвет серебра говорил о его древности и о том, что это серебро передавалось из поколения в поколение.
— Товарищ генерал! Я же хозяевам дал слово русского офицера, что у них не будет ничего тронуто. Как же это так?
— Ну и напрасно разбрасываетесь своими словами, раздраженно ответил тот. Серебро взяли, а на следующий день его ординарец, шоферы и повар хозяйничали во всем доме, выбирая для себя все, что им приглянется.
Опять. началась до Одерская лихорадка мародерства, грабежа и насилий. И это продолжалось до полной капитуляции Германии, продолжается и сейчас, толь-то принимая другие формы.
Старший начальник и офицеры только формально боролись за установление порядка и предавали огласке то, чего нельзя было скрыть.
Многие из них совершенно не интересовались тем, из каких источников им приносил подхалим — подчиненный часы, аккордеоны, золотые кольца, браслеты, отрезы материалов, курицу или коллекционное вино.
Им было приятно чувствовать на себе «заботу» своего подчиненного и так «просто» приобретать ценности, о которых раньше он не мог мечтать, а сейчас имел в любых количествах и даже посылать своим близким и знакомым.
Слухи о «привольной жизни» в советской зоне Германии быстро дошли до других групп оккупационных войск в Польше, Чехословакии, Австрии, Венгрии. Там нельзя было так быстро и безнаказанно обогащаться, а поэтому в советскую зону Германии под разными предлогами пошли тысячи военнослужащих с официальными командировками и заданиями, надобность и действительность которых никто не проверял.
Характерный эпизод произошел в городе С. На одном из совещаний комендант этого города сообщил, что в его районе идет заготовка скота одной воинской частью. При чем заготовители не предъявили никаких нарядов от вышестоящих штабов. Сообщая об этом, он спрашивает руководителя совещания: законно это или нет. Руководитель совещания — генерал ответил, что незаконно.
На месте произведенное расследование установило, что одна воинская часть, стоявшая в Чехословакии, в средине июня 1945 года т. е. в тот момент, когда уже больше месяца, как война закончена и все население приступило к мирному труду, послала «своих» представителей для сбора… бесхозного скота.
Заготовители принялись выполнять задание. Первое что они сделали, — это нашли большую усадьбу и выселили из нее немцев. Затем поставили на дороге посты для задерживания возвращающихся на родину репатриантов. Они задержали до ста девушек и до пятидесяти мужчин, после чего приступили к «заготовкам». Вот они пришли к бауэру и видят у него десять коров. — Семь коров мы берем, а тебе три оставляем. Давай, распишись здесь, что мы у тебя купили эти семь коров, или лучше подпиши, что пожертвовал это для Красной Армии.
Такими методами в течение двенадцати-пятнадцати дней было заготовлено до пятисот коров, двухсот телок и двухсот свиней; из всей этой массы организовали гурт скота, после чего, пустив винокуренный завод, бездельники предались наслаждению привольной жизнью.
Это делалось на глазах одного крупного штаба и многие большие лица из этого штаба были частыми гостями данного притона вплоть до его ликвидации. Штаб группы оккупационных войск Германии дал приказ распустить гурт, скот вернуть населению, а виновников строго наказать.
Эти мудрецы так хитро запутали отбор скота, что из всей массы скота можно было с достоверностью передать бывшим владельцам только лишь одну треть, а остальной скот передать для реализации мясокомбинату, для питания местного населения.
Один офицер, бывший на расследовании незаконных заготовок скота, в силу необходимости должен был сталкиваться с бургомистром этого города и привык видеть в этом бургомистре педантичного исполнителя. Однажды они с бургомистром условились встретиться на следующее утро для разбора заявлений населения, у которого был отобран скот. Офицер был очень удивлен, что в назначенное время педант-бургомистр не явился; и он с недоумением спросил об этом коменданта этого города. Комендант, выслушав вопрос, смущенно отвечает:
— Когда мы с вами, и бургомистром занимались разбором заявлений, то в это время в его квартиру зашел один красноармеец, изнасиловал его жену, забрал все ценные вещи и скрылся. Сегодня бургомистр вне себя от горя, обиды и унижения. Я просто не знаю, что делать?
И два русских офицера, краснея смотрели друг на друга.
В июле 1945 года в связи с одним служебным заданием я должен был объехать территорию Германии, отошедшую Польше.
Вся эта территория была словно вымершей. Кругом пустынные села и города. Абсолютно никакой жизни. Поляки с исключительной жестокостью и поспешностью выгнали все немецкое население из родных и обжитых мест, при чем немцы предупреждались, чтобы через двадцать минут они были готовы к уходу из своего дома и забирали с собой только то, что могут унести на себе. Ни коров, ни лошадей у уходящих немцев не было. Уложив на ручную тележку, все, что можно было взять лучшего, немцы шли на западный берег Одера. Ни денег, ни хлеба. На границе все вещи снова проверялись и проверявшие забирали часы и другие драгоценности, случайно уцелевшие. Эти нахалы не гнушались взять мало-мальски сносный костюм, платье или обувь. С этим немецким населением поляки сделали то, что Гитлер сделал с евреями. Разница была только лишь в том, что поляки не расстреливали немцев, а просто зверски выгнали их и тем самым обрекли их на голодную смерть.
Исключительный по своей наглости произошел случай на станции Кюстрин. Наши солдаты уже демобилизовывались и уезжали на родину.
Один из демобилизованных сидит на станции и закусывает; к нему подходит немка с ребенком и показывает, что она с того берега Одера, что она и ее ребенок три дня ничего не ели.
Доброе сердце русского человека! Солдат отрезает по большому ломтю черного хлеба ей и ребенку. Рядом сидевшие солдаты тоже поспешили поделиться с ней, чем могли. Эту картину издали наблюдал польский солдат из комендатуры. Он подошел к русскому солдату и начал его ругать за то, что тот дал кушать немке.
Русский ответил, что он сделал правильно и добавил: «дорогой мой, немцы в России наделали больше зла, чем в Польше, но это вовсе не значит, что нужно так же относиться ко всем немцам и заставлять их умирать от голода».
Взбешенный поляк выхватил револьвер и застрелил русского солдата, немку и двух немцев, подбежавших туда. Через несколько минут подошли из русской комендатуры солдаты и забрали» не в меру расходившегося вояку.
Спрашивается: кто привил такие методы расправы полякам? Та беспринципность на войне, которая установилась в практике реализации эренбурговской пропаганды, и та беспринципность, которая около трех десятков лет практикуется сталинскими опричниками.
Экстренное задание: Союзники освобождают территорию, которая должна быть оккупирована советскими войсками. Нужно в течение суток выявить, что нам оставляют наши союзники. Задание интересное, ибо всех интересовало, что действительно нам передают союзники и каковы были их методы оккупации.
Вот здание американской комендатуры в городе Н. Только вчера американцы покинули город и еще много их санитарных машин вывозят раненых. В здании комендатуры нашего коменданта нет. Он знакомится с городом. Коменданта замещает старший лейтенант, с которым несколько красноармейцев. У него в комнате два американских офицера. Один из них прекрасно владеет русским языком и просит разрешения переночевать в старой квартире до утра, на что получает согласие. У старшего лейтенанта целая очередь жалобщиков из числа жителей города. Большинство из них пришли с заявлением о том, что у них отобрали русские офицеры автомашины и велосипеды. Пришли уже заплаканные девушки с жалобами на бесчинства. У многих уже кое-что стащили и кое-кого уже изнасиловали.
Ничего не добившись в этой сутолоке, еду к бургомистру города, у которого через полчаса получаю справку на двадцати печатных страницах об обеспеченности города продовольствием, о состоянии промышленности.
Получилось так быстро потому, что это была копия доклада американскому командованию перед их уходом из города. По новой зоне Германии я ездил, как заграницей. Все было не так, как в нашей зоне. Везде были аншлаги антифашистов, приветствующие приход красной армии.
В одном из штабов корпуса я брал данные экономической разведки и одновременно беседовал с офицерами этого штаба о том, что они обнаружили после американцев.
Мне рассказывают, как один командир Н-й дивизии узнав, что в городе есть завод хромовой кожи, немедленно устремился на этот завод и нагрузил хромом свою машину до отказа, после чего на завод поставил свою охрану, запретив владельцу завода что либо делать из данного хрома.