За последние пятьдесят лет экономисты часто полагали, что им наконец-то удалось найти верный подход к проблеме экономического роста. Все началось с мысли о необходимости предоставлять иностранную помощь для заполнения разрыва между «требуемыми» инвестициями и собственными накоплениями государства. Даже после того как некоторые из нас отказались от этой лишенной гибкости концепции «требуемых» инвестиций, инвестиции в средства производства по-прежнему казались нам ключом к экономическому росту. Эту идею дополняло представление о том, что образование является формой накопления «человеческих средств производства», которые, в свою очередь, обеспечат рост. Кроме того, обеспокоенные тем, что наличие «избыточного» населения может подорвать возможности роста экономики, мы выступали за контроль над рождаемостью. А затем, осознав, что росту экономики может препятствовать государственная политика, мы выступали за предоставление официальных займов, которые заставляли бы правительство проводить политические реформы. Наконец, когда у стран возникали проблемы с выплатой долгов по займам, выданным на условиях проведения реформ, мы предлагали простить им эти долги.
Ни одно из этих средств не сработало так, как мы ожидали, — потому что не у всех лиц, которые могли бы повлиять на экономический рост, были нужные стимулы. В этом разделе мы рассмотрим некоторые из оказавшихся бесполезными рецептов. А в третьем разделе перейдем к сложной задаче привлечения всего населения к участию в процессе экономического роста.
Как быстро в нас рождается привычка!
Шекспир. Два веронца*.
6 марта 1957 г. небольшая британская колония Золотой Берег стала первой независимой африканской страной, расположенной южнее Сахары. Она приняла новое имя — Гана. Делегации, представлявшие силы по обе стороны железного занавеса, в том числе из Москвы и Вашингтона, соперничали за право первыми предложить займы и техническое содействие новому государству. Американскую делегацию возглавлял вице-президент Ричард Никсон. (Один из источников утверждает, что Никсон спросил у группы чернокожих журналистов: «Каково это — чувствовать себя свободными?» «Не знаем, — прозвучал ответ. — Мы из Алабамы» [1].)
О независимости Ганы позже писали так: «Мало у какой бывшей колонии были более благоприятные стартовые условия» [2]. Гана поставляла на мировой рынок две трети всего объема какао. Там находились лучшие школы в Африке, а экономисты считали, что образование — одно из главных условий для экономического роста. Инвестиции здесь тоже были немалыми, а экономисты полагали, что это еще один из ключей к росту. В период ограниченного самоуправления 1950-х гг. правительство Нкрумы и британцы совместно построили новые дороги, больницы и школы. Американские, британские и немецкие компании выражали интерес к осуществлению инвестиций в эту страну [3]. Все население разделяло энтузиазм по поводу экономического развития. Как писал в то время один ганец, «теперь давайте искать экономическое царство» [4].
Нкруме помогали многие ведущие экономисты мира — Артур Льюис, Николас Калдор, Дадли Сире, Альберт Хиршман и Тони Киллик. Все они разделяли оптимизм, высказанный Сирсом в докладе еще в 1952 г.: помощь Гане принесет колоссальную отдачу. В 1952 г. Сире отмечал: «Реконструкция дороги между Тарквой и Такоради увеличит общий объем производства в Гане намного больше, чем реконструкция любой из дорог в Великобритании» [5].
Чудо на Вольте
У Нкрумы цели были более грандиозными, чем постройка двух-трех дорог. Он уже начал планировать сооружение огромной плотинной гидроэлектростанции на реке Вольта, которая дала бы достаточно энергии для строительства алюминиевого завода [6]. Нкрума ожидал, что с запуском этого завода начнет развиваться интегрированная алюминиевая промышленность. Новый завод будет перерабатывать алюминий, который должен будет поступать с нового обогатительного комбината, который, в свою очередь, станет перерабатывать бокситы с новых бокситовых рудников. Строительство железной дороги и завода по производству каустической соды станет завершающим этапом в создании единого промышленного комплекса. В отчете, подготовленном иностранными советниками, с радостью извещалось, что озеро, образовавшееся в результате возведения плотины на Вольте, обеспечит транспортную связь между севером и югом Ганы. Проект приведет к развитию «рыболовства на озере». Крупномасштабное ирригационное земледелие с использованием озерной воды с лихвой покроет потерю 3500 квадратных миль пахотной земли, которые скрылись под водой [7].
Ганцы действительно построили плотину Акосомбо за несколько лет при поддержке американского и британского правительств и Всемирного банка. Благодаря плотине возникло самое большое в мире антропогенное озеро — озеро Вольта. Алюминиевый завод тоже построили быстро; на 90 % он принадлежал международному гиганту Kaiser Aluminum. Нкрума лично опустил створы плотины на торжественной церемонии 19 мая 1964 г. — великое озеро Вольта было создано [8].
Помню свое посещение плотины Акосомбо — это было, когда я год жил в Гане (1969-1970 гг). Огромное сооружение, перегораживающее реку Вольта, действительно впечатляло.
В 1969 г. я испытывал большой оптимизм по поводу перспектив Ганы, хотя мое мнение тогда мало кого интересовало — возможно, потому, что я в тот момент только закончил начальную школу.
Более взрослые наблюдатели, однако, разделяли мой детский восторг. Глава отдела экономики Всемирного банка Эндрю Камарк в 1967 г. считал, что проект «Вольта» даст стране возможность достичь темпов роста в 7 % в год [9].
Возвращение на Вольту
В апреле 1982 г. Агей Фремпонг, ганский студент Питтсбургского университета, окончил работу над диссертацией, в которой сравнивал реальные результаты осуществления проекта «Вольта» с надеждами, которые вкладывали в него Нкрума и его иностранные советники: бурный рост промышленности, сферы транспорта, сельского хозяйства и общее экономическое развитие. Озеро Вольта никуда не делось, электростанция — тоже, как, впрочем, и алюминиевый завод. Показатели производства алюминия колебались, но в среднем за период с 1969-го по 1992 г. оно росло на 1,5 % в год.
На этом положительные результаты реализации проекта исчерпывались. В 1982 г. Фремпонг отмечал: «Ни бокситовых рудников, ни обогатительного комбината, ни завода по производству каустика, ни железных дорог нет». Попытки создать рыболовную промышленность на озере были «подорваны неумелой организацией и поломками механического оборудования». Люди, живущие возле озера, в том числе те 80 тысяч человек, чьи прежние дома оказались затопленными, страдали от передающихся через воду болезней — таких, как «речная слепота» (онхоцеркоз), анкилостома, малярия и шистосомоз. Крупномасштабные ирригационные проекты, о которых мечтали их разработчики, так и не были осуществлены. Проект по организации передвижения по озерным водам с севера на юг, который должен был решить «транспортные проблемы страны», закончился «полным провалом» [10].
Самое печальное то, что проект «Вольта» был самым успешным инвестиционным проектом в истории Ганы. Фремпонг соглашался с другими аналитиками — такими, как Тони Киллик, — что основная часть мероприятий оказалась успешной. Электростанция и алюминиевый завод продолжают работать по сей день, правда, при этом завод пользуется субсидиями на электроэнергию, а глинозем ввозит из-за границы.
Ужаснее всего, что ганцы и сейчас такие же бедные, как и в начале 1950-х гг. На протяжении полувека в Гане царит экономический застой. Как это произошло? Почти все случилось вопреки планам. В ходе государственного переворота 1966 г. военные свергли Нкруму — это был первый удавшийся переворот из пяти на протяжении последующих пятнадцати лет. Свержение главы государства вызвало бурную радость на улицах Аккры, потому что амбиции Нкру-мы и его стремление к развитию экономики не принесли людям ничего, кроме недостатка еды и высокой инфляции.
Однако вряд ли ганцы стали бы радоваться, если бы знали, насколько сильно ухудшится их положение в течение ближайших двадцати лет. Военные ненадолго восстановили демократию в период между 1969-м и 1971 г. под руководством президента Кофи Бусии. А после того как в 1971 г. армия свергла и Бусию, в экономике и политике наступила полная разруха. В 1970-е гг. в Гане был даже настоящий голод [11].
Нижняя точка была достигнута в 1983 г. при новом военном правительстве во главе с лейтенантом авиации Джерри Роулингсом. В 1983 г. доход среднего ганца составлял две трети от уровня 1971 г. Засуха привела к понижению уровня воды в озере Вольта — он упал настолько, что гидроэлектростанция была вынуждена на год отключить подачу электричества «Алюминиевой компании Вольта». В 1983 г. ганцы получали лишь две трети от рекомендуемого минимума калорий [ 12]. В 1983 г. даже относительно благополучные ганские чиновники мрачно шутили про «ожерелья Роулингса» — ключицы, выпирающие из тощих шей [13]. В 1983 г. недоедание стало причиной почти половины всех детских смертей [14]. Подушевой доход на тот момент был ниже, чем в 1957 г., когда страна только обрела независимость.
Кризис 1983 г. побудил правительство Роулингса к новым усилиям по восстановлению Ганы, и кривая экономического роста поползла вверх. Но это был долгий и трудный путь после четвертьвекового падения.
Модель Харрода — Домара, 1946-2000
У представления о том, что финансируемые за счет получения помощи инвестиции в строительство плотин, дорог и машин приводят к росту, долгая история. В апреле 1946 г. профессор экономики Евсей Домар опубликовал статью «Увеличение капитала, темпы роста и занятость», в которой рассматривалась связь между краткосрочными экономическими спадами и инвестициями в США. Хотя Домар исходил из того, что производственные мощности пропорциональны запасу капитала, впоследствии он признал, что такое допущение нереалистично. И одиннадцать лет спустя, в 1957 г., жалуясь на «угрызения совести», он отказался от этой теории [15]. При этом заметил, что, когда публиковал свою статью, его целью было вмешаться в эзотерическую дискуссию о бизнес-циклах, а не вывести «эмпирически значимые темпы роста». Ученый признал, что для долгосрочного роста его теория не имеет смысла, и поддержал новую теорию роста Роберта Солоу (о ней я расскажу в следующей главе).
Таким образом, модель Домара не была рассчитана на использование в качестве модели роста, не имела смысла как модель роста и была отвергнута в качестве таковой самим ее создателем более сорока лет назад. Тем больше горькой иронии в том, что именно она стала и продолжает оставаться до сих пор наиболее широко применяемой моделью роста в экономической истории.
Как же получилось, что модель Домара пережила свой предполагаемый крах в 1950-х гг.? Мы, экономисты, применяли ее (и применяем поныне) к бедным странам от Албании до Эквадора, определяя «потребность в инвестициях» для достижения целевого показателя роста. Разницу между «требуемыми» инвестициями и национальными сбережениями обозначают термином дефицит финансирования. Считается, что частное финансирование для покрытия этого дефицита недоступно, поэтому с целью достижения целевых показателей роста его восполняют иностранные доноры. Данная модель обещала бедным странам немедленный рост с помощью иностранных инвестиций. Это была помощь, которая предполагала осуществление инвестиций ради достижения роста.
Оглядываясь назад, мы понимаем, что использование модели Домара для определения необходимого объема инвестиций и построения прогнозов роста было (и остается) большой ошибкой. Но не будем слишком строги к защитникам этой модели (я был одним из них), поскольку у них не было возможности оглянуться назад. Данные, которые были нам доступны в дни наибольшей популярности модели, казалось, подкрепляли жесткую связь между инвестициями и ростом. Только по мере накопления дополнительных сведений недостатки модели стали до боли очевидными.
Подход Домара к проблеме роста приобрел популярность, потому что он содержал привлекательную в своей простоте возможность прогнозирования: рост ВВП будет пропорционален доле инвестиционных расходов в структуре ВВП. До-мар предполагал, что объем выпуска (ВВП) пропорционален объему физического капитала и таким образом изменение объема выпуска будет пропорционально изменению объема физического капитала — то есть объему инвестиций прошлого года. Разделите и изменение объема выпуска, и объем инвестиций прошлого года на объем выпуска прошлого года. Получается, что рост ВВП в этом году прямо пропорционален прошлогодней доле инвестиций в ВВП [16].
Как возникла у Домара идея, согласно которой объем производства пропорционален объему физического капитала? Разве труд не играет в производстве никакой роли? Домар работал над своей статьей сразу после Великой депрессии, во время которой многие люди потеряли работу. Он и большинство других экономистов ожидали повторения депрессии после Второй мировой войны, если правительство не предпримет соответствующих мер. Домар считал высокую безработицу данностью, а потому предполагал, что при появлении любого дополнительного объема физического капитала всегда найдется нужное количество рабочих рук. Теория Домара получила известность как модель Харрода — Домара (британский экономист Рой Харрод опубликовал в 1939 г. схожую идейно, хотя и более завуалированную по выводам статью).
Очевидно, что предметом рассмотрения у Домара был краткосрочный бизнес-цикл в богатых странах. Как же получилось, что домаровское фиксированное соотношение объема производства и объема физического капитала стало неотъемлемым элементом анализа экономической динамики в бедных странах?
Изобретая развитие
Поиски теории роста и развития не давали экономистам покоя с тех пор, как появились первые экономисты. В 1776 г. отец-основатель экономики Адам Смит задавался вопросом, что определяет богатство народов. В 1890 г. великий английский экономист Альфред Маршалл заявил, что поиски источников роста «представляют собой главный и высший интерес экономических исследований» [17]. Лауреат Нобелевской премии Роберт Лукас признался в статье 1988 г., что, когда начинаешь думать об экономическом росте, «трудно думать о чем-либо еще». Но этот постоянный интерес к теории роста фокусировался исключительно на богатых странах. К проблемам бедных стран экономисты не проявляли большого интереса. «Обзор мировой экономики», подготовленный Лигой Наций в 1938 г. под руководством будущего нобелевского лауреата Джеймса Мида, включал всего один абзац о положении дел в Южной Америке. Бедные страны Азии и Африки вообще не были в нем упомянуты [18].
После Второй мировой войны эксперты-экономисты, столетиями игнорировавшие бедные страны, внезапно призвали мировое сообщество обратить внимание на их «неотложные проблемы» [ 19]. У экономистов оказалось много теорий относительно того, как именно получившие независимость бедные страны могут расти и догонять страны богатые.
Бедным странам не повезло: первое поколение экспертов по развитию подверглось сильному влиянию двух совпавших по времени явлений — Великой депрессии и индустриализации Советского Союза посредством вынужденных сбережений и инвестиций. Депрессия и огромное количество безработных или полубезработных людей в сельской местности бедных стран побудили экономиста, специалиста по развитию, сэра Артура Льюиса предложить модель «избыточной рабочей силы», в которой сдерживающим фактором роста был исключительно объем физического капитала. Льюис предположил, что строительство фабрик и заводов сможет поглотить эту рабочую силу, не вызывая спада объема сельскохозяйственного производства.
Льюис и другие специалисты по развитию 1950-х гг. исходили из жесткого соотношения между рабочей силой и объемом физического капитала — например один человек на одну машину. При избыточности рабочей силы именно объем физического капитала оказывал сдерживающее влияние на развитие производства. Считалось, что объем производства прямо зависит от объема физического капитала — в точности по теории Домара. Льюис высказал мысль, что предложение рабочей силы «неограниченно», и привел в качестве примера экономику, которая росла за счет привлечения избыточной рабочей силы из сельской местности, — Советский Союз.
«Центральным явлением экономического развития является быстрое накопление капитала», — заявил Льюис [20]. Поскольку рост пропорционален инвестициям, можно оценить эту пропорцию и определить, какой именно объем инвестиций необходим для достижения целевого показателя роста. Предположим, например, что на каждые 4 % инвестиций вы получаете 1 % роста. Страна, которая хочет увеличить темпы роста с 1 % до 4 %, должна повысить норму инвестирования с 4 % ВВП до 16 % ВВП. Рост ВВП на 4 % обеспечит его рост в пересчете на душу населения в 2 % в год, если численность населения будет ежегодно увеличиваться на 2 %. При росте ВВП на 2 % в год подушевой доход будет удваиваться каждые тридцать шесть лет. Инвестиции должны опережать рост населения. Развитие — это гонка, в которой объем физического капитала соперничает с инстинктом размножения.
Как добиться необходимого объема инвестиций? Предположим, что на текущий момент национальные сбережения составляют 4 % ВВП. Ранее специалисты по развитию считали, что бедные страны настолько бедны, что у них нет особых надежд на рост объема собственных сбережений. Это приводило к несоответствию между «требуемыми инвестициями» (16 % ВВП) и реальным уровнем национальных сбережений (4 % ВВП). «Дефицит финансирования» в этом случае равен 12 % ВВП. Следовательно, разрыв должны заполнить западные доноры. Если будет ликвидирован «дефицит финансирования», то это приведет к достижению требуемого объема инвестиций, что, в свою очередь, обеспечит достижение целевых показателей экономического роста. (В дальнейшем я буду пользоваться выражением модель дефицита финансирования в качестве синонима термина модель Харрода —Домара.)
Экономисты, защищавшие данный подход, не очень хорошо понимали, сколько времени понадобится на то, чтобы помощь привела к увеличению инвестиций и, соответственно, к увеличению темпов роста. Но на практике они ожидали быстрых результатов: помощь этого года пойдет на инвестиции этого же года, что отразится на росте ВВП в следующем году.
Представление о том, что рост пропорционален инвестициям, не ново. В своей книге 1957 г. Домар мрачно заметил, что более раннее поколение экономистов, крайне озабоченных вопросами роста, — советские экономисты 1920-х гг. — уже использовали ту же идею. Н.А. Ковалевский, редактор журнала «Плановая экономика», в марте 1930 г. применил мысль о росте, пропорциональном инвестициям, для прогнозирования экономического роста в СССР — в точности так, как западные экономисты применяли эту модель с 1950-х по 1990-е гг. [21]. Модель Харрода — Домара была не только в какой-то мере создана под вдохновением от советского опыта; надо поблагодарить (а точнее, как выяснилось, поругать) и самих советских экономистов за ее изобретение.
Этапы Ростоу
На следующем этапе эволюции, которую претерпевала концепция дефицита финансирования, необходимо было убедить богатые страны заполнить этот дефицит финансовой помощью. В 1960 г. У.У. Ростоу опубликовал ставшую бестселлером книгу «Этапы экономического роста». Из пяти этапов, которые он выделил, наибольшее влияние на умы оказал тот, который был назван «взлетом к самоподдерживающемуся росту». При этом единственным фактором «взлета» производительности, который указал Ростоу, было увеличение объема инвестиций с 5 до 10 % дохода. Поскольку сэр Артур Льюис за десять лет до этого сказал почти то же самое, идея «взлета» лишь подкрепляла выводы Дома-ра и Льюиса, впечатляя ярким образом — самолетов, отрывающихся от взлетных полос.
Ростоу пытался показать, что подъем, который происходит при стимулирующей роли инвестиций, представляет собой распространенное явление. Как и на остальных, на Ростоу в значительной степени повлиял опыт сталинской России. Он полностью укладывался в рамки этой схемы. Затем Ростоу рассмотрел несколько примеров — из истории и из жизни стран третьего мира. Его собственные данные при этом были слабоваты: только три из приведенных им пятнадцати примеров подтверждали возможность взлета в результате увеличения объема инвестиций. Лауреат Нобелевской премии Саймон Кузнец в 1963 г. заметил, что его собственные исторические изыскания еще в меньшей степени подтверждают гипотезу Ростоу: «Ни в одном случае мы не находим во время периодов взлета ускорения темпов роста совокупного национального продукта, предполагаемого в выводах профессора Ростоу об удвоении (или даже еще большем увеличении) доли чистого внутреннего накопления капитала» [22]. (Однако тридцать лет спустя один крупный экономист напишет: «Один из важных фактов в мировой истории заключается в том, что сильный рост сбережений предшествует значительным подъемам экономического роста» [23].)
Советская угроза и иностранная помощь
Несмотря на все эти факты, «Этапы» Ростоу привлекли внимание к бедным странам. Ростоу был не единственным и даже не самым значимым пропагандистом предоставления иностранной помощи, но его аргументы весьма показательны.
Ростоу в «Этапах» играл на страхах времен «холодной войны». (Подзаголовок его книги — «Некоммунистический манифест».) В России Ростоу видел «нацию, которая под игом коммунизма входит в давно ожидаемый статус индустриальной державы первого ранга», — в то время это был общераспространенный взгляд. Как это ни трудно сегодня вообразить, многие американские ньюсмейкеры в те времена считали, что советская система превосходит западную по абсолютным показателям выпуска продукции, хотя и проигрывает в области личных свобод. В 1950-х гг. авторы статей в журнале Foreign Affairs отмечали готовность Советов к «насильственной мобилизации значительных сбережений», важность чего «трудно переоценить». С точки зрения «экономической мощи» они будут «расти быстрее нас». Наблюдатели предупреждали, что у соперника есть «определенные преимущества» за счет «централизованного характера операций». Существовала опасность того, что третий мир, привлеченный «определенными преимуществами», станет коммунистическим [24].
Задним числом легко издеваться над этими страхами. Когда я впервые посетил Советский Союз в августе 1990 г., уже почти все запоздало осознали, что это по-прежнему бедная страна, а не «индустриальная держава первого ранга». В крошечной комнатушке гостиницы «Интурист», потея от жары — кондиционеры сломались еще при Хрущеве, а починить их пока не успели — и отбиваясь от проституток, стучащихся в дверь («Хелло, зис из Наташа, ай эм лон-ли»), я размышлял о том, как Советам удавалось так долго нас дурить. Сегодня подушевой доход в России, по оценкам, составляет менее одной шестой подушевого дохода в Америке. (Тогда, в 1990-м, обладая характерным для экономиста даром предвидения, я сказал своим спутникам: «Очень скоро эта страна будет переживать настоящий бум!» На самом деле показатели роста после 1990 г. каждый год были отрицательными.)
Тем не менее в то время Ростоу испытывал потребность показать странам третьего мира, что коммунизм — «не единственная форма эффективной государственной организации, которая может привести к… взлету», и предлагал некоммунистический подход: страны Запада снабжают страны третьего мира помощью для покрытия «дефицита финансирования», заполняя разницу между реальным объемом сбережений страны и объемом, необходимым для взлета. Ростоу использовал модель «дефицита финансирования» для того, чтобы рассчитать, какой объем инвестиций необходим для этого «взлета» [25]. Роль частного финансирования игнорировалась, поскольку приток международного капитала в бедные страны был мизерным.
Советская угроза сработала. В конце 1950-х гг., при Эйзенхауэре, чьим советником был Ростоу, помощь США другим странам существенно увеличилась. Ростоу также попался на глаза амбициозному сенатору по имени Джон Ф. Кеннеди, который в 1959 г. по совету этого экономиста успешно протолкнул в сенате резолюцию о финансовой помощи другим странам. Став президентом, Кеннеди обратился к конгрессу с посланием, в котором призывал к увеличению финансовой помощи: «Сегодня эти новые государства нуждаются в помощи… чтобы достигнуть этапа самоподдерживающегося роста… по особой причине. Все они без исключения испытывают давление со стороны коммунистов».
Ростоу работал в правительстве на протяжении президентских сроков Кеннеди и Джонсона. При Кеннеди международная помощь увеличилась на 25 % в постоянных долларах. При Джонсоне помощь США другим странам достигла исторического максимума в 14 миллиардов (в долларах 1985 г.), что составляло 0,6 % от американского ВВП. Ростоу и его единомышленники праздновали победу.
После этого пика при Джонсоне Соединенные Штаты сократили объем предоставления международной помощи, но другие богатые страны более чем компенсировали это сокращение. С 1950-го по 1995 г. западные страны потратили на предоставление помощи 1 триллион долларов (в долларах 1985 г.) [26]. Поскольку буквально все сторонники помощи использовали теорию дефицита финансирования, это был один из крупнейших политических экспериментов, базирующихся на одной конкретной экономической теории.
Не забыть про сбережения
Догма, согласно которой финансовая помощь должна направляться на инвестиции с целью обеспечения роста, пользовалась удивительно единодушной поддержкой и, как написал в 1966 г. в популярной книге Джагдиш Бхагвати, считалась «в основном верной». Но не обходилось и без предупреждений о попадании в капкан долговых обязательств к донорам, предоставляющим займы под низкие проценты. Такие займы составляли значительную часть помощи. У Турции уже возникли проблемы с обслуживанием долга по прошлым займам, предоставленным в виде помощи, отмечалось в этом раннем тексте. Как саркастически (и провидчески) отметил в 1972 г. один из первых критиков концепции помощи П.Т. Бауэр, «международная помощь нужна для того, чтобы слаборазвитые страны могли обслуживать займы… выданные по более ранним соглашениям о предоставлении международной помощи» [27].
Очевидным способом избежания долговых проблем с официальными донорами было увеличение национальных сбережений. Бхагвати отметил, что это задача государства: оно должно поднять налоги для создания национальных сбережений [28]. Ростоу предсказывал, что страна, принимающая помощь, естественным образом будет увеличивать сбережения по мере взлета, так что через «десять — пятнадцать лет» доноры могут ожидать «прекращения» предоставления помощи. (Прошло сорок лет, и мы по-прежнему ждем наступления этого счастливого момента.)
Холлис Ченери, применяя подход «дефицита финансирования», еще яснее подчеркнул необходимость в национальных сбережениях. Ченери и Алан Стра-ут в 1966 г. по традиции начали с модели, в которой помощь «восполнит временный дефицит между возможностями по инвестированию и возможностями по сбережению» [29]. Инвестиции после этого приводят к экономическому росту. Но они также предположили, что в результате повышения дохода будет расти и норма сбережений. Эта норма должна быть достаточно высокой, чтобы страна в конечном счете могла перейти к «самоподдерживающемуся росту», при котором она осуществляет необходимые инвестиции из собственных сбережений. Экономисты предложили донорам соотносить «объем предоставляемой помощи с эффективностью реципиентов в области увеличения нормы национальных сбережений». (За прошедшие тридцать четыре года доноры так и не прислушались к этому предложению.)
Дефицит финансирования и компьютер
В 1971 г. экономисты Всемирного банка компьютеризировали разработанный Ченери вариант модели дефицита финансирования. Ченери тогда был главным экономическим советником президента Всемирного банка Роберта Макнамары, а президенту очень хотелось иметь инструмент, который давал бы точные оценки объема помощи, необходимой для каждой страны.
Экономист банка Джон Холсен за длинный уик-энд разработал приложение, которое он назвал минимальной стандартной моделью (МСМ). Холсен ожидал, что эта «минимальная» модель прослужит недель шесть [30]. Он считал, что экономисты, занимающиеся конкретными странами, построят взамен нее более конкретные, ориентированные на специфику страны, модели. (Получилось же так, что эта модель используется до сих пор, двадцать девять лет спустя. Одиннадцать лет назад я участвовал в неудавшейся попытке ее радикально переработать — следовательно, в том, что она используется и сегодня, есть и моя вина.) Через пару лет экономисты Всемирного банка пересмотрели ее и окрестили скорректированной минимальной стандартной моделью (СМСМ) [31]. Та часть СМСМ, которая связана с экономическим ростом, — это модель Харрода — Домара: темп роста ВВП пропорционален прошлогоднему соотношению инвестиций и ВВП. Иностранная помощь и частное финансирование должны были заполнить разрыв между сбережениями и инвестициями, необходимыми для обеспечения высоких темпов роста.
Концепция «дефицита финансирования» давала донорам представление о том, в каком объеме нужны данной стране помощь или иное финансирование. Вслед за Ченери создатели СМСМ предупреждали (но тоже не были услышаны), что сбережения из дополнительного дохода должны быть высокими, чтобы не допустить накопления неподъемных долгов. (Значительная часть долга латиноамериканских и африканских стран в 1980-1990-х гг. действительно оказалась неподъемной.)
Отсутствие роста, несмотря на инвестиции, финансируемые предоставлением помощи, заставило экономистов задуматься, но у защитников подхода дефицита финансирования был в запасе свой аргумент. Один из классических учебников по развитию, как в обновленном виде, так и в более ранней редакции, приводил высказывание, быстро ставшее новой догмой: «Хотя физическое накопление капитала может считаться необходимым условием развития, оно не является достаточным» [32]. Другой авторитетный учебник по развитию вторил этому: «Основная причина, по которой финансируемый инвестициями взлет не состоялся, заключается не в том, что более высокий объем сбережений и инвестиций не является необходимым условием, а скорее потому, что он не является достаточным для этого условием» [33]. Мы увидим, как представление о том, что инвестиции необходимы, но недостаточны, отражается в данных.
Дефицит финансирования навсегда
Судьба концепции дефицита финансирования после ее звездного часа в 1960-1970-х гг. оказалась странной. Из академической литературы она полностью исчезла, но дух ее живет. Мы, экономисты международных финансовых организаций (МФО), по-прежнему используем ее для составления прогнозов объема предоставления помощи, инвестиций и экономического роста.
Экономисты МФО применяли концепцию финансового дефицита даже тогда, когда она со всей очевидностью не работала. В период с 1980-го по 1990 г. ВВП Гайаны резко упал, при том, что инвестиции выросли с 30 до 42 % ВВП [34], а международная помощь каждый год составляла 8 % ВВП [35]. Это вряд ли можно было считать триумфом концепции. Но в очередном отчете Всемирного банка 1993 г. указывалось, что Гайана «будет испытывать потребность в притоке иностранного капитала… для накопления достаточных ресурсов, чтобы поддерживать экономический рост» [36]. Видимо, за этим стоит такой подход: «Не сработало, так давайте попробуем еще раз».
Экономисты МФО использовали концепцию дефицита финансирования для восстановления стран после гражданских войн. Экономисты Всемирного банка ожидали от экономики Уганды быстрого роста в 1996 г. (вечный показатель желаемого роста — 7 %). При небольшом объеме сбережений и существенных потребностях в инвестициях необходимость в значительном притоке иностранной помощи считалась очевидной. В отчете указывалась необходимость в более высоком объеме иностранной помощи, потому что меньшие объемы «могут оказаться опасными для среднесрочного роста в Уганде, для которого необходим приток капитала извне» [37].
Экономисты МФО использовали концепцию дефицита финансирования и для преодоления последствий макроэкономических кризисов. В отчете Всемирного банка за 1995 г. жителям Латинской Америки сообщалось, что «увеличение сбережений и инвестиций до 8 % ВВП поднимет показатели ежегодных темпов роста примерно на 2 процентных пункта» [38]. В отчете Межамериканского банка в 1995 г. с беспокойством сообщалось о проблемах Латинской Америки с «поддержанием уровня инвестиций, необходимого для продолжения роста объема выпуска» [39]. В отчете Всемирного банка по Таиланду за 2000 г. о стране, которая находилась в эпицентре восточноазиатского кризиса, говорилось, что «частные инвестиции — это ключ к восстановлению роста» [40].
Экономисты МФО использовали концепцию дефицита финансирования для обучения чиновников из развивающихся стран. Курсы, до сих пор организуемые Международным валютным фондом (МВФ) и Всемирным банком, обучают их рассчитывать потребности в инвестировании исходя из их пропорциональности «целевым показателям роста» [41].
Экономисты МФО использовали концепцию дефицита финансирования также в условиях сопровождаемого хаосом перехода от коммунизма к капитализму. В отчете Всемирного банка 1993 г. по Литве отмечалось: «понадобятся значительные объемы внешней помощи», чтобы «обеспечить ресурсы для реализации важнейших инвестиционных проектов» с целью остановить падение объемов производства [42]. В 1998 г. Всемирный банк в докладе по Литве по-прежнему исходил из того, что рост пропорционален инвестициям. В отчете 1997 г. по Хорватии, разоренной войной, сообщалось, что «для достижения устойчивого роста в 5-6 %… на протяжении ближайших трех лет… необходимо достигнуть уровня инвестиций в 21-22 % ВВП» [43].
Сколько помощи и инвестиций нужно, чтобы достичь желаемых показателей роста? В отчете Европейского банка реконструкции и развития (ЕБРР) за 1995 г. справедливо отмечается, что это вопросы, характерные для представителей плановой экономики; однако на них все равно дается ответ. ЕБРР заявил, что для оценки потребности в инвестициях он использует «уравнение роста Харрода — Домара». Это уравнение предупреждает бывшие коммунистические страны, что «потребуется инвестиционное финансирование в объеме 20 или более процентов ВВП» для достижения «уровня роста в 5 %». В отчете также отмечалось, что «оказываемая при выполнении определенных условий официальная поддержка… помогает покрыть дефицит между национальными сбережениями и инвестициями» [44].
Порочный круг замкнулся. Коммунистическая экономика вдохновила разработчиков концепции дефицита финансирования. Холодная война побудила к покрытию дефицита за счет иностранной помощи. А теперь капиталистические страны стремятся покрыть дефицит финансирования в экономике бывших коммунистических стран [45].
Помощь на инвестиции: реальный опыт
Насколько я знаю, никто пока не проверял эффективность модели дефицита финансирования на реальных примерах. К тому моменту, когда необходимый для анализа массив информации по разным странам стал доступен, в академической литературе эта концепция уже перестала быть модной. Но, как мы видели, ее призрак продолжает витать при определении потребностей в помощи и перспектив роста бедных стран. Давайте проверим эту модель.
Когда мы определяли потребность в помощи как разность между «требуемыми» инвестициями и текущими сбережениями, мы предполагали, что помощь в полном объеме пойдет на инвестиции. Более того, доноры говорили об условиях, которые заставят страны одновременно увеличивать свою норму национальных сбережений, — некоторые, например Ростоу, даже считали, что это произойдет само собой. Следовательно, помощь в сочетании с требованиями, предъявляемыми к национальным сбережениям, должна привести к увеличению инвестиций в пропорции даже большей, чем один к одному. Давайте посмотрим, что же происходило на самом деле.
У нас есть данные по восьмидесяти восьми странам за период с 1965-го по 1995 г. [46]. Для того чтобы можно было серьезно говорить о взаимосвязи объемов помощи и инвестиций, эта зависимость должна отвечать как минимум двум критериям. Во-первых, должна существовать положительная статистически значимая связь между предоставлением помощи и объемом инвестиций. Во-вторых, помощь должна переходить в инвестиции как минимум в соотношении один к одному: то есть каждый дополнительный процент ВВП в виде предоставленной помощи должен приводить к росту объема инвестиций также на 1 % ВВП. (Ростоу, как мы помним, предсказывал, что инвестиции вырастут еще сильнее в результате увеличения сбережений реципиента.) Отвечает ли взаимосвязь помощи и инвестиций этим критериям? Что касается первого критерия, положительную статистическую связь между помощью и инвестициями удалось обнаружить только по семнадцати странам из восьмидесяти восьми.
Из этих семнадцати стран только шесть отвечают второму критерию — в них увеличение инвестиций как минимум соответствовало объему предоставленной помощи. Среди этих шести магических стран две получали незначительные объемы помощи: Гонконг (в среднем 0,07 % ВВП в 1965-1995 гг.) и Китай (в среднем 0,2 % ВВП). Остальные четыре страны — Тунис, Марокко, Мальта и Шри Ланка — действительно получали значительные объемы помощи. Восемьдесят две страны представленным критериям не отвечают.
Эти данные по отдельным странам напоминают результаты исследования 1994 г., которое не выявило никакой связи между помощью и инвестициями по разным странам. В отличие от того исследования, я не намереваюсь делать общие заявления о неэффективности международной помощи. Оценки подобного рода всегда сложны, в особенности из-за возможности влияния некоего третьего фактора как на помощь, так и на инвестиции. Не исключено, что в какой-либо из этих стран произошло бедствие вроде засухи, отчего инвестиции упали, а помощь увеличилась. Я лишь задаюсь вопросом, действительно ли помощь и инвестиции идут рука об руку, как предполагали те, кто пользовался моделью дефицита финансирования. Защитники этой модели ожидали, что помощь будет направляться на инвестиции, а не на помощь стране в засушливый год. По моим расчетам, эволюция инвестиций и помощи происходила не так, как мы ожидали.
Концепция дефицита финансирования не смогла стать панацеей, поскольку она идет вразрез с официальным девизом этой книги — люди реагируют на стимулы. Подумайте о мотивации реципиентов иностранной помощи. Они инвестируют в будущее, если их инвестиции приносят высокую доходность. Они не инвестируют в будущее, если ее не получают. Нет оснований считать, что помощь, выдаваемая только в силу бедности реципиента, меняет стимулы для инвестирования в будущее. Помощь как таковая не заставит реципиентов увеличивать свои инвестиции — она будет использована для приобретения потребительских товаров. Именно это мы и обнаруживаем, когда исследуем связь между помощью и инвестициями: она отсутствует.
Вместо того чтобы целиком уходить на потребление, помощь могла бы способствовать инвестированию. Вот почему многие сторонники идеи предоставления займов предлагали, чтобы размер помощи ставился в зависимость от происходящего увеличения внутренних сбережений. Правительствам бедных стран это придало бы стимул для наращивания внутренних сбережений (например за счет сокращения государственных расходов) и поощрения частных сбережений (за счет налоговых льгот на доходы, которые используются для сбережений, и более высокого налога на потребление). Рост сбережений предохранял бы получателей помощи от возникновения проблем с возвращением долгов и побуждал их к увеличению инвестиций. Пока все обстоит наоборот: у стран с меньшими сбережениями выше дефицит финансирования, а потому именно они получают иностранную помощь в большем объеме.
От инвестиций к росту
Второе звено в концепции дефицита финансирования — связь между инвестициями и экономическим ростом. Действительно ли инвестиции быстро сказываются на темпах роста, как предполагает модель дефицита финансирования?
Я начал с предположения о существовании на протяжении краткосрочного периода одинаковой для любой страны взаимосвязи между объемом инвестиций и темпами роста. Для оценки этой взаимосвязи я решил использовать средние показатели за четыре года (в отделах МФО, специализирующихся на проблемах конкретных стран, принято делать прогнозы в среднем на пятилетний срок). При этом прогноз на первый год обычно делают исходя из текущей экономической ситуации. Так что реальный горизонт прогнозирования составляет как раз четыре года. Результаты проделанного мной анализа оказались не в пользу концепции дефицита финансирования: никакой связи между темпами роста, наблюдавшимися на протяжении четырехлетнего периода, и инвестициями, сделанными в течение предшествующих четырех лет, обнаружить не удалось [47].
Теперь допустим, что взаимосвязь инвестиций и темпов роста различается по странам, и изучим эту зависимость отдельно по каждой стране. Итак, есть 138 стран, по каждой из которых есть как минимум десять наблюдений по объему инвестиций и темпам роста. Опять-таки, у нас есть два критерия для проверки наличия связи между этими факторами. Во-первых, должна наблюдаться положительная статистическая связь между экономическим ростом и инвестициями, произведенными годом ранее. Во-вторых, эта связь должна быть в «обычных» пределах, чтобы подход «дефицита финансирования» выглядел обоснованным. Обоим критериям отвечают четыре очень разные страны — Израиль, Либерия, Реюньон (крошечная французская колония) и Тунис [48].
Теперь, вспоминая эти редкие страны, в которых связь между помощью и инвестициями проявлялась именно так, как и ожидалось, я могу заключить, что концепция дефицита финансирования не противоречит данным только по одной стране — Тунису. И прежде чем тунисцы примутся за организацию по этому поводу общенациональных торжеств, хочу заметить, что одно успешное попадание из 138 вполне может оказаться случайным. Подобный казус бывает и тогда, когда модель в целом не имеет никакого смысла, — а пока практика показывает, что дело обстоит именно так.
Необходимы ли инвестиции в краткосрочном периоде?
По отношению к остальным 137 странам ритуальное заклинание экономистов-практиков на сегодня сводится к тому, что инвестиции необходимы, но недостаточны. Я могу проверить это предположение, посмотрев, сколько четырехлетних периодов активного роста (7 % и выше) сопровождалось необходимыми показателями инвестиций в предыдущие четыре года. В девяти десятых стран условие «необходимости» не соблюдается. Для краткосрочных временных горизонтов, на которых специализируются экономисты МФО, нет данных о том, что инвестиции — необходимое или достаточное условие активного роста. В более долгосрочной перспективе наблюдается корреляция темпов роста с накоплением физического капитала. Однако в следующей главе я покажу, что дело здесь не в инвестициях, а в технологии.
Используя средние показатели по четырехлетним периодам, давайте рассмотрим периоды, когда темпы роста повышались, и попробуем понять, как часто при этом инвестиции росли на «требуемую величину». Оказалось, что во время таких периодов активного роста на протяжении четырех лет инвестиции увеличивались на «требуемую величину» только в 6 % случаев. Остальные 94 % таких периодов не вписываются в концепцию «необходимого условия». С практической точки зрения, таким образом, рост инвестиций не является ни необходимым, ни достаточным условием для повышения темпов роста в краткосрочной и среднесрочной перспективе.
Для того чтобы понять, почему идея о том, что рост пропорционален инвестициям в предыдущем периоде, не срабатывает, вспомним, на чем основывалось предположение о такой взаимосвязи. Считалось, что объем производства ограничен объемом физического капитала, потому что свободная рабочая сила всегда представлена в излишке. Нобелевский лауреат Роберт Солоу, чью модель роста я рассмотрю в следующей главе, еще в 1956 г. отметил, что с этой моделью что-то не так (его прозрение четыре десятилетия оставалось без внимания сотрудников МФО). Если рабочая сила представлена в избытке, а объем физического капитала ограничен, то у компаний будут стимулы применять технологии, рассчитанные на большое количество людей и малое количество средств производства. Например, в США, где рабочих не хватает, при строительстве дорог используют много отбойных молотков и мало людей. А в Индии при строительстве тех же дорог множество людей вручную орудуют ломами. Предположение о том, что инвестиции сами по себе выступают решающим фактором экономического роста, противоречит идее, которую я отстаиваю: люди реагируют на стимулы.
Соображения, связанные с избытком рабочей силы, стали одной из причин того, что доноры торопились восполнить дефицит «необходимых» инвестиций. Ведь если инвестиции не могут обеспечить достаточный рост выпуска для потребления избыточной рабочей силы, безработица будет увеличиваться. Например, в отчете Всемирного банка по Египту 1998 г. излагалась известная идея о росте, пропорциональном инвестициям, а затем говорилось об опасности роста безработицы до 20 % к 2002 г. (в 1998 г. — 9,5 %), если экономический рост составит только 2 %. Если же рост составит 6,5 % (при помощи более масштабных инвестиций), прогнозировали авторы отчета, то безработица в 2002 г. составит только 6,4 % от всей рабочей силы страны [49]. Предполагать, что низкий объем инвестиций автоматически приведет к росту безработицы, — просто глупо; при таких рассуждениях опять игнорируется возможность замены средств производства рабочей силой. Когда количество средств производства медленно увеличивается из-за низкого объема инвестиций, то, скорее всего, избыточная рабочая сила будет замещать дефицит средств производства. Концепция избыточной рабочей силы предполагает, что при данном уровне инвестиций дополнительные человеческие ресурсы не оказывают влияния на производство. Однако все факты свидетельствуют об обратном.
Каким образом мы могли бы получить ббльшую отдачу от инвестиций? То, что по мере роста экономики необходимость в средствах производства увеличивается, сомнения не вызывает. Но причина того, что жесткая связь между инвестициями и ростом не работает, заключается в том, что инвестиции в физический капитал — это лишь одна из множества форм увеличения объема производства в будущем, и все эти формы реагируют на стимулы. Если стимулы для инвестирования в будущее достаточно сильны, то будут возрастать не только инвестиции в физический капитал, но также и темпы внедрения новых технологий (они, как мы увидим в следующей главе, представляют собой важный компонент роста). Наряду с инвестициями в физический капитал увеличатся инвестиции и в организационный капитал (создание эффективных институтов).
Именно существованием множества факторов, влияющих на рост, объясняется то, что взаимосвязь между ростом и инвестициями оказывается довольно неопределенной и нестабильной. Рост при небольших колебаниях остается в пределах средних для конкретной страны показателей, при том что инвестиции могут колебаться очень сильно. Тем не менее в МФО принято использовать отношение объема инвестиций к приросту выпуска, которое выражается коэффициентом ICOR (Incrementment Capital to Output Ratio). Он представляет собой обратный показатель по отношению к «производительности» инвестиций. Например, в отчете Всемирного банка по Таиланду за 2000 г. было отмечено, что одним из предвестников финансового кризиса 1997-1998 гг. можно считать тот факт, что ICOR «в 1996 г. поднялся почти на рекордную высоту» [50]. Аналогично в отчете Всемирного банка по Африке за 2000 г. низкие или отрицательные темпы роста в странах континента с 1970-го по 1997 г. связывались с низкой или снижающейся производительностью инвестиций «при измерении по ICOR» [51]. ICOR приобрел такую самостоятельную значимость, что его зачастую считают независимой переменной, в то время как это всего лишь соотношение двух почти не связанных между собой параметров. Даже если рост снижается по причинам, не имеющим никакого отношения к инвестициям (например, плохо управляемая банковская система в Таиланде или насквозь коррумпированные правительства в Африке), можно сказать, что рост снизился при неизменном уровне инвестиций вследствие увеличения ICOR — иначе говоря, вследствие того, что отношение темпов роста к инвестициям упало. С равным успехом мы могли бы утверждать, что цена на яблоки снизилась, потому что не изменилась цена на апельсины, а отношение цены яблок к цене апельсинов упало!
Итак, не стоит напряженно высчитывать, сколько инвестиций «требуется» для поддержания данного темпа роста. Вместо этого нам следует сконцентрироваться на усилении стимулов для инвестирования в будущее и дать возможность разным формам инвестиций работать в полную силу. (О том, как это сделать, я упомяну в конце главы и еще вернусь к данной теме в других главах.)
Проверка связей «помощь — инвестиции» и «инвестиции — рост»
Я могу составить сценарий того, как изменится доход страны в случае, если прогнозы, основанные на дефиците финансирования, верны, и сравнить результат с реальным положением дел. Модель дефицита финансирования предполагает, что объем инвестиций равен объему предоставляемой помощи или даже превышает его. Я буду исходить из консервативного соотношения один к одному. Итак, соотношение инвестиций и ВВП должно увеличиваться в течение исходного года на столько же, на сколько увеличивалось в течение этого года соотношение помощи и ВВП. Затем эти инвестиции будут влиять на увеличение темпов роста в последующий период. Рассуждая подобным образом, можно предсказывать общий рост ВВП. Чтобы получить рост на душу населения, я учитываю фактический рост численности населения.
Я начну со сравнения фактического среднего дохода жителей Замбии с тем, каким он должен был бы быть после предоставления двух миллиардов долларов в виде помощи, если бы покрытие дефицита финансирования влекло изменения, соответствующие прогнозам (рис. 2.1). Сегодня Замбия была бы промыш-ленно развитой страной с доходом в 20 ООО долларов на душу населения, а не находилась бы в положении, в котором она в действительности находится, — одной из беднейших стран мира с подушевым доходом в 600 долларов (что на треть ниже, чем в момент обретения независимости). Замбия — один из худших примеров для модели дефицита финансирования, потому что еще до предоставления помощи уровень инвестиций в стране был высок, а объем самой помощи — огромен. Но уровень инвестиций в Замбии по мере увеличения объемов помощи не рос, а падал, и инвестиции все равно не привели к росту [52].
А как обстоят дела с прогнозом роста для остальных реципиентов помощи, основанной на модели дефицита финансирования? Во-первых, фактические темпы роста в разных странах чаще всего были ниже прогнозируемых. Во-вторых, модель дефицита финансирования не помогла определить «суперзвезд» роста. Самые заметные примеры — это предполагаемые лидеры: Гвинея-Бисау, Ямайка, Замбия, Гайана, Коморские острова, Чад, Мавритания, Мозамбик и Зимбабве. В реальности именно в этих странах рост был, наоборот, катастрофически низким, несмотря на высокий уровень первоначальных инвестиций и на большие объемы предоставленной помощи. Появление настоящих «суперзвезд» — таких, как Сингапур, Гонконг, Таиланд, Малайзия и Индонезия (по крайней мере до последнего времени они были таковыми), — с помощью модели дефицита финансирования предугадать не удалось. Либо уровень первоначальных инвестиций в этих странах был низок, либо объем помощи невелик (порой сочеталось и то, и другое). При этом экономика этих стран росла высокими темпами. Как видим, между прогнозируемым и фактическим ростом нет практически никакой связи.
Рис. 2.1. Расхождение между фактическим подушевым доходом и прогнозным доходом по модели дефицита финансирования в Замбии.
Пятидесяти лет достаточно
Священная вера в инвестиции, финансируемые за счет получаемой помощи, увела нас в поисках рецепта экономического роста на неверный путь. И мы шли по этому пути пятьдесят лет. Пора наконец отправить старую модель на покой. И полностью отбросить идею дефицита финансирования вместе с ее ложной точностью в определении объема помощи. Не следует оценивать, сколько инвестиций «требуется» стране для достижения заданных темпов роста, потому что между инвестициями и ростом не существует стабильной, проявляющейся в краткосрочном периоде связи. Не следует также оценивать объем помощи, «требуемой» стране для достижения заданных темпов роста, потому что экономической модели, способной помочь в таких расчетах, не существует.
Более того, как уже давно было подмечено, предоставление помощи на основании концепции дефицита финансирования создает неверные стимулы у реципиентов. Размер дефицита и объем получаемой помощи тем больше, чем меньше объем собственных сбережений реципиента. Это создает у него стимул не использовать собственные ресурсы для развития.
Если снова обратиться к истории Ганы, мы увидим, что она сейчас так же бедна, как и сорок три года назад, в момент обретения независимости. Дело в том, что росту способствует только такая помощь, которая предоставляется странам, создающим верную систему стимулов для сбережений и роста. Мы рассмотрим эту тему подробнее в третьем разделе. Основания для сдержанного оптимизма дает тот факт, что с момента начала реформ (и новых донорских вливаний) после прохождения экономикой страны самой низкой точки в 1983 г., в Гане начался процесс оздоровления экономики: подушевой доход здесь растет на 2 % ежегодно.
Несмотря на множество разбитых надежд, уверенность в том, что строительство фабрик и машин способно привести к росту, оказалась удивительно прочной. В следующей главе мы увидим, как более гибкая версия «машинного фетиша» будет предлагаться в качестве универсального средства для достижения роста.
Интермеццо. Пармила
Жительнице Индии Пармиле чуть более тридцати. Она овдовела год назад. Муж умер после долгой болезни, оставив ее с семилетним сыном и трехлетней дочкой на руках. Чтобы заплатить за лечение мужа, ей пришлось продать землю, которой он владел. Теперь Пармила едва сводит концы с концами.
Пармила родилась в деревне Хаирплан, округ Сингхбум. Она из зажиточной семьи, но нищета заставила ее забыть о собственном происхождении и браться за любую работу. Она продает хворост, работает на очисткериса и наместных стройках. Хворост Пармила собирает в окрестных лесах, сама сушит его, потом дважды в неделю идет с вязанками восемь километров пешком на рынок в Джамшедпур. Очисткой риса на фермах ей удается перебиться в месяцы Аграхаян и Поуш (с середины ноября до середины января). За день Пармила очищает 36 килограммов риса — для этого нужно работать девять часов. В качестве платы она получает одну двенадцатую от дневной выработки. Таким образом, трудясь по две недели вмесяц, она зарабатывает примерно 90 килограммов риса. Втроем с детьми они съедают около килограмма в день, так что запаса хватает почти на три месяца. Еще десять дней в месяц Пармила проводит на стройке. За эту работу ей платят 25 рупий в день — меньше половины минимальной оплаты труда, установленной законом. Но в сезон дождей, который тянется четыре месяца, нет и такой работы.
Ни собственная, ни мужнина родня Пармиле не помогает. Однако несмотря на нищету она не теряет надежды на лучшую долю для детей. И сын, и дочь ходят в местную деревенскую школу. Когда они подрастут, Пармила собирается отдать их в среднюю школу. Чтобы скопить на это денег, она хочет заняться производством воздушного риса.
У Пармилы обостренное чувство собственного достоинства. И она не хочет, чтобы к ней относились с жалостью. «Даже во времена самых тяжких кризисов я не отчаиваюсь и не сдаюсь. Мой Бог никогда не отступался от меня», —уверенно говорит Пармила [1].
Политики везде одинаковы. Обещают построить мосты даже там, где нет рек.
Н.С. Хрущев
Лауреат Нобелевской премии Роберт Солоу изложил свою теорию роста в серии статей 1956-1957 гг. Его вывод удивил и продолжает удивлять многих по сей день: инвестиции в физический капитал не могут служить источником роста в долгосрочной перспективе. Солоу утверждал, что единственный источник роста в долгосрочной перспективе — технический прогресс. В статье 1957 г. он подсчитал: темпы экономического роста на одного рабочего в США в течение первой половины XX века на семь восьмых объясняются именно техническим прогрессом.
Хотя экономисты применяли и до сих пор применяют модель роста Солоу к бедным странам, многие не согласны с его позицией. Специалисты-практики по развитию постепенно отказались от модели Харрода — Домара с ее пропорциональным соотношением инвестиций и роста в краткосрочной перспективе, но продолжали верить в то, что инвестиции являются главным фактором роста в долгосрочной перспективе.
Убежденность в том, что увеличение объема физического капитала является фундаментальным фактором роста, экономисты называют капитальным фундаментализмом. Но насколько он оправдан? Об этом в академической литературе ведутся жаркие споры; в следующей главе мы увидим, что происходит, когда в понятие «капитал» включается также человеческий капитал — профессиональные навыки и образование. А в этой главе покажем, что капитальный фундаментализм не совместим с принципом «люди реагируют на стимулы». Однако в международных финансовых организациях мало кто сомневается в капитальном фундаментализме. Листая недавние доклады различных МФО, можно встретить утверждения такого рода: «Опыт приспособления стран Африки, расположенных южнее Сахары, к рыночным условиям показал, что для достижения реального прироста ВВП на душу населения ключевым фактором является увеличение частных сбережений и инвестиций» (Международный валютный фонд, 1996) [ 1 ]. Латинская Америка тоже должна преодолеть «сложности поддержания инвестиций на уровне, необходимом для непрерывного роста объема выпуска» (Межамериканский банк развития, 1995) [2]. На Среднем Востоке «повышение эффективности инвестиций — как в человеческий, так и в физический капитал — важный фактор, определяющий возможности роста в регионе» (МВФ, 1996) [3]. В Восточной Азии «накопление производственных активов является основой экономического роста» (Всемирный банк, 1993) [4]. Если у вас еще остались сомнения, следует учесть, что «дополнительные инвестиции — это ответ или часть ответа на большинство проблем в области экономической и социальной политики» (ООН, 1996) [5].
И тем не менее традиционное убеждение, что инвестиции в здания, сооружения и оборудование играют роль ключевого фактора в долгосрочном развитии, — еще одна мнимая панацея.
Сюрприз Солоу
Чтобы понять, как Солоу пришел к своему неожиданному выводу о том, что инвестиции не могут быть источником роста, давайте обратимся к первоисточнику — его статьям 1956-го и 1957 г. Ход его рассуждений состоял в следующем. Чем больше людей и машин занято в экономике, тем больше в данной экономике объем производства. При увеличении объема инвестиций в новые машины и с увеличением числа рабочих объем производства со временем будет расти.
Под словом «рост» имеется в виду повышение уровня жизни каждого человека. Единственный способ достичь более высокого среднего уровня жизни — сделать так, чтобы каждый из нас производил больший объем товаров. То есть показатель, который нам наиболее важен, — это объем производства на одного рабочего, или производительность труда.
Итак, надо, чтобы объем производства на одного рабочего повышался, а на производство влияют только два фактора: средства производства и рабочая сила. Поэтому может показаться, что для повышения производительности труда необходимо число машин увеличивать быстрее, чем увеличивается количество рабочих. Иными словами, может показаться, что возможность повышения производительности труда заключается в увеличении количества машин на одного рабочего.
Но увеличение количества машин на одного рабочего приведет нас к ряду проблем — мы постепенно придем к тому, что каждый рабочий будет вынужден использовать более одной машины одновременно, бегая сломя голову между ними, как Чарли Чаплин в фильме «Новые времена». Вряд ли, если мы да-
3 - 2501 дим рабочему еще одну машину, когда у него уже есть восемь других, выйдет что-нибудь стоящее. Отдача будет убывать. Ведь бесконечное увеличение одной составляющей производства относительно другой составляющей не может увеличивать объем производства бесконечно. По мере увеличения числа машин на одного рабочего отдача от каждой дополнительной машины будет все меньше и меньше.
Чтобы увидеть закон убывающей отдачи в действии, попробуйте представить, что одна из составляющих зафиксирована, и попытайтесь увеличивать объем другой.
Мука — в другой раз
Сегодня я готовлю детям на завтрак их любимые блинчики. Мой рецепт блинчиков требует взять один стакан молока и два стакана пшеничной муки. Эти пропорции строго не зафиксированы — думаю, если я сделаю тесто пожиже, добавив в него больше молока, чем положено, мои любители блинчиков все равно их съедят.
И вдруг выясняется, что муки едва хватает на три порции блинчиков. А тут еще моя дочь Рэчел напоминает мне, что позавтракать с нами придет ее подружка Ева. Я совершенно об этом забыл. Тайком от дочери подливаю в миску с тестом еще стакан молока. Никто не заметит. Потом мой сын Калеб напоминает, что придет его приятель Кевин, большой охотник до блинчиков. Подливаю в тесто еще молока. Авось сойдет. Тут входит моя жена и говорит, что Коллин, подружка нашей младшей дочери Грейс по детскому саду, тоже зайдет. В отчаянии лью в тесто новую порцию молока. Пятнадцать минут спустя дети с отвращением отказываются есть самые жидкие блинчики в мире.
Это закон убывающей отдачи в действии: увеличение одной составляющей при неизменном уровне другой не позволяет мне поддерживать непрерывный рост производства блинчиков. Убывание отдачи связано с тем, что я пытаюсь увеличить объем одной составляющей (молока) при неизменном объеме второй (муки). В итоге отдача от молока уменьшается. Эффект первого стакана молока на производство блинчиков был весьма положительным: без него у меня осталась бы только сухая смесь, а с ним испечется плотный блиц. Но когда я влил целых три стакана молока на два стакана муки, добавление четвертого может сказаться на выпечке только плачевно.
Мы можем увеличить производство ВВП при данном количестве рабочих, наращивая число машин на одного человека. Если в начале этого процесса машин нет вообще — отлично; в таком случае каждая дополнительная машина существенно увеличит объем производства. Когда машин уже много, каждая дополнительная машина оказывает совсем небольшой положительный эффект.
Насколько значительным окажется такое снижение эффективности, зависит от того, сколь важен в производстве капитал. В моем эксперименте с блинчиками убывающая отдача определялась важностью составляющей, долю которой я старался в одностороннем порядке увеличить. Неудавшаяся попытка увеличить производство блинчиков за счет увеличения одной составляющей была бы еще более катастрофичной, если бы я увеличивал долю одного из мелких ингредиентов, например, соли, не меняя остальные. Сомневаюсь, что мои потребители остались бы довольны результатом, если бы я пытался увеличить производство блинчиков, добавляя все больше соли при неизменном количестве муки и молока.
Если бы второстепенная составляющая, вроде соли, была единственной, ресурсы которой ограничены, у меня было бы гораздо больше возможностей для расширения производства блинчиков. Соль кончилась бы, но муки и молока оставалось бы сколько угодно. Я мог бы удвоить количество муки и молока при том же количестве соли. Многие споры о капитальном фундаментализме сводятся к тому, насколько важной составляющей производства является капитал.
Причина столь шокирующего действия идеи Солоу об убывающей отдаче инвестиций заключается в том, что здания и машины представляют собой на удивление малозначимую составляющую ВВП. Мы можем оценить важность капитала для США, определив долю дохода от капитала в общем доходе. Имеется в виду тот доход, что аккумулируется у прямых или непрямых владельцев зданий и машин: корпоративные прибыли, дивиденды по акциям, проценты по займам (поскольку инвестиции частично финансируются с помощью займов). Солоу в статье 1957 г. заявил, что, по его оценке, доход от капитала составляет примерно треть ВВП США [6]. Это отношение верно и по сегодняшний день [7]. Остальные две трети дохода — это заработная плата, то есть доход рабочих.
Таким образом, только треть всего объема производства определяется вкладом капитала, а две трети — вкладом рабочих. Если капитал отвечает лишь за треть объема производства, убывание отдачи от инвестиций должно быть весьма значительным. Когда машин немного, увеличение объема производства за счет каждой дополнительной машины будет заметным. Когда машин много, увеличение объема производства от каждой дополнительной машины будет незначительным.
Так расти нельзя
Убывающая отдача кажется простым и очевидным правилом, но оно и привело к «сюрпризу Солоу». Увеличение количества машин не оказалось эффективным способом поддержания роста. Если экономика пытается расти при помощи увеличения числа машин, то вначале, когда их мало, рост может быть очень динамичным, однако затем, когда машин станет много относительно количества рабочей силы, он по закону убывания отдачи замедлится. И если число машин на человека будет расти с постоянной скоростью, рост выпуска на человека в конце концов упадет до нуля.
Еще одним неожиданным выводом из этих рассуждений для Солоу оказалось то, что сбережения не способны поддерживать рост. Сбережения изымают деньги из сферы потребления сегодня ради покупки средств производства завтра. Но это не повышает темпов роста в долгосрочной перспективе, поскольку средства производства не играют здесь решающую роль. Экономика с высоким уровнем сбережений достигнет не больших темпов устойчивого роста, чем экономика с низким уровнем сбережений. В обоих случаях при увеличении объема средств производства рост упадет до нуля по мере неизбежного убывания отдачи. Правда, экономика с высокой нормой сбережений будет отличаться более высоким уровнем доходов, чем экономика с низкой нормой сбережений. Но ни в той, ни в другой рост не будет устойчивым.
Вот в чем состоял сюрприз Солоу: элементарная логика показывала, что рост производства на одного рабочего не может быть устойчивым. Однако в США и многих других индустриальных странах уже два века рост в расчете на одного рабочего поддерживается на уровне 2 %. Откуда же берется этот стабильный показатель, если он логически невозможен?
Все дело в технологии, глупец!
Решение, которое предложил Солоу для разгадки своего удивительного парадокса, заключалось в техническом прогрессе. Технический прогресс приводит ко все большей и большей экономии на той составляющей, предложение которой постоянно: на рабочей силе. Иными словами, технический прогресс помогает одному и тому же количеству рабочих добиваться большего.
Солоу утверждал, что технический прогресс происходит по внеэкономическим причинам — таким, как прогресс фундаментальной науки. Судя по уверенному продвижению технического прогресса в США, можно было предположить неизменность его темпов. Именно его скорость определяла долгосрочный рост дохода на душу населения.
Представьте себе, что технология — это схема, которая связывает в единое целое рабочих и машины. Технический прогресс делает эти схемы лучше и лучше. Например, сначала рабочие должны были прослеживать судьбу изготовляемого продукта от начала до конца производственного процесса. Я беру сырье из груды на заднем дворе, несу его к плавильному агрегату и расплавляю. Потом несу расплавленный металл к формовочной машине и формую расплавленное сырье в изделие. После этого доставляю получившееся изделие к полировочной машине и полирую его. Теперь несу к машине для покраски и крашу. А когда высохнет, бросаю в грузовик и везу продукт к дому клиента-заказчика. Получив деньги заказчика, еду в банк, чтобы положить деньги на счет, а потом возвращаюсь на завод. Там снова беру сырье из груды на заднем дворе, несу его в плавильный агрегат…
Однажды я получаю по почте новую схему от некоего мистера Г. Форда из Диаборна, штат Мичиган. Мистер Форд утверждает, что будет эффективнее, если каждый рабочий останется у одной машины и передвижения станет совершать изделие, а не рабочий. Мистер Форд предлагает установить конвейер для перемещения изделия от одной машины к другой. Теперь я постоянно стою у одной машины — покрасочной. Все то время, которое я тратил на беготню от одного агрегата к другому, больше не теряется. Кроме того, я приобретаю огромный опыт в деле покраски. Я могу использовать дополнительное время и опыт, чтобы покрасить большее число изделий. У каждого из рабочих за другими машинами тоже появляется дополнительное время для производства. Новая схема экономит труд и позволяет определенному числу рабочих достичь более значительных результатов при использовании тех же машин [8].
Если новая схема возникает одновременно с добавлением новых машин, технический скачок отложит действие закона убывающей отдачи. Я работаю эффективнее в силу более разумного способа организации моего рабочего времени. При новой схеме становится как будто бы больше рабочих, то есть увеличивается объем как вложенного труда, так и оборудования, и до убывания отдачи от машин дело не доходит.
Этот пример иллюстрирует общий принцип: технический прогресс позволяет избежать убывания отдачи, если он приводит к экономии на той составляющей, предложение которой фиксированно, — на рабочей силе. Каждый рабочий становится все более эффективным за счет более удачной технологии, и эффект получается тот же, как если бы увеличилось число рабочих. При этом одновременно с эффективным количеством рабочих увеличивается и количество машин, и убывания отдачи не происходит.
В долгосрочной перспективе весь рост производства на единицу рабочей силы должен обеспечиваться за счет трудосберегающего технического прогресса.
Отступление. Луддитское заблуждение
Некоторые люди считают, что трудосберегающий технический прогресс — зло для рабочих, потому что он лишает их работы. Это луддитское заблуждение, одна из глупейших идей за всю богатую историю глупых идей в экономике. Разобраться в том, почему это глупо, — хороший способ еще раз подтвердить наглядными примерами логику Солоу.
Луддиты, давшие имя движению, были рабочими трикотажных и кружевных мануфактур в английском городе Ноттингеме. Их первые выступления состоялись в 1811 г. [9]: в знак протеста против безработицы они поломали ткацкие станки, которые воплощали собой новые трудосберегающие технологии. Бунтовщики пропагандировали свои действия в памфлетах с таинственной подписью «Король Лудд». Со стороны трикотажников учиненный разгром был понятным средством самозащиты. Они обладали навыками, годившимися для старых технологий, и знали, что для новых технологий их умения не понадобятся. Английские чиновники, тщательно изучив вопрос, отреагировали на беспокойства луддитов — в январе 1813 г. четырнадцать из них были повешены.
Однако истинная глупость проявилась позже, когда некоторые мыслители решили, что борьба луддитов — универсальная модель, и превратили эту модель в луддитское заблуждение. Оно заключается в предположении, что технический прорыв в экономике, обеспечивающий производство одного и того же количества товаров силами меньшего числа рабочих, приведет экономику к состоянию, когда рабочих будет требоваться меньше. Почему-то последователям луддизма никогда не приходил в голову альтернативный вариант развития событий — производство большего количества товаров силами прежнего количества рабочих. Трудосберегающая технология — это термин, обозначающий технологию, увеличивающую объем производства на единицу рабочей силы. Все стимулы рыночной экономики ведут к увеличению инвестиций и производительности, а не к уменьшению занятости; в противном случае некоторые крайне глупые фабриканты упускают возможности для получения прибыли. При большей производительности прежнего числа рабочих доход каждого рабочего увеличивается.
Конечно, вполне может возникнуть безработица среди тех, кто владеет только старой технологией — как и было у луддитов. И такая безработица действительно способна оказаться гибельной для ее жертв. Но рабочие в целом при наличии более мощных технологий, увеличивающих производительность, выигрывают. Луддиты путают сдвиг занятости при переходе от старых технологий к новым с общим падением занятости. Первое происходит; второе — нет. В странах, где наблюдается технический прогресс, таких, как Германия, Великобритания и США, не наблюдается долгосрочная тенденция к увеличению безработицы. При этом в них наблюдается долгосрочная тенденция к увеличению дохода на одного рабочего [10].
Логика Солоу ясно показала, что трудосберегающий технический прогресс — единственная возможность увеличения производительности рабочего в долгосрочной перспективе. Неолуддиты отрицают эту единственную возможность, которая может увеличить доходы рабочих в долгосрочной перспективе, — новые трудосберегающие технологии. И в этом состоит горькая ирония.
Луддитское заблуждение живо до сих пор. Взгляните хотя бы на такой серьезный документ, как ежегодный «Доклад о развитии человека» (Human Development Report) Программы развития ООН. Отчет 1996 г. повествует о «росте без прироста рабочих мест», наблюдающемся во многих странах. Его авторы говорят, что такой «рост без прироста» происходит, когда темпы роста занятости отстают от темпов роста выпуска, что приводит к «крайне низкому доходу» миллионов трудящихся. В докладе за 1993 г. выражено такое же беспокойство из-за той же «проблемы» — «роста без прироста рабочих мест», который был особенно заметен в развивающихся странах в 1960-1973 гг.: «Темпы роста ВВП были довольно высокими, но темпы роста занятости отставали от них почти наполовину» [11]. Аналогично в исследовании ситуации во Вьетнаме в 2000 г. оплакивается медленный рост занятости в сфере производства по сравнению с ростом производства [12]. Авторы всех этих отчетов забывают, что более быстрый рост ВВП по сравнению с ростом занятости называется ростом дохода на одного рабочего, и это единственный способ увеличить «крайне низкие доходы» рабочих [13].
Переход
Увеличение числа машин на одного рабочего не служит источником долгосрочного роста. Но оно могло бы быть источником роста в процессе перехода экономики на долгосрочный путь развития. Экономика, которая начинала с небольшого числа машин, получает очень высокий доход на каждую дополнительную машину. Поэтому на время инвестиции могли бы обеспечить высокие темпы роста. По мере накопления средств производства дело дойдет до убывания отдачи и рост замедлится. В конце концов, экономика достигнет сбалансированного состояния, и ее рост будет определяться трудосберегающим техническим прогрессом. Иными словами, мы можем все-таки считать инвестиции важным источником роста, если переход важен для долгосрочного роста.
Однако мысль о том, что переход важен для долгосрочного роста, не бесспорна. Если рост в основном объясняется переходом к долгосрочному состоянию, то поначалу машин должно быть очень немного, а доход на них — очень высок. Это означает, что доход на машины — процентные ставки — в экономике должны были бы быть поначалу очень высокими. Точнее, процентные ставки должны были бы быть абсурдно высокими. Как подсчитали Роберт Кинг и Серджио Ребело, чтобы объяснить экономический рост в США, надо допустить, что процентные ставки в стране сто лет назад в период переходного роста капитала на одного работника должны были бы превышать 100 %. Однако данные по процентным ставкам в США показывают, что они были сравнительно постоянными (и, безусловно, никогда не достигали 100 %); это подтверждает вывод Солоу о том, что экономический рост в США — долгосрочный феномен, а не переходное движение от низкого значения объема капитала к высокому.
Объяснение экономического роста переходными периодами не совсем согласуется с логикой. Предполагается, что все экономики начинают с точки отсчета, далекой от состояния сбалансированного роста. Тогда инвестиции в средства производства должны помочь в ускорении темпов роста некоторым странам. Каким именно? Тем, которые стартовали с точки, расположенной ниже их траектории сбалансированного роста. После этого они станут расти со скоростью технического прогресса. Экономика стран, которые стартовали с точки, расположенной выше траектории сбалансированного роста, будет расти медленно, а то и вовсе сокращаться, пока не начнет движение по этой траектории. Тогда они также будут расти со скоростью технического прогресса.
Однако пропагандисты идеи «инвестиции — двигатель роста» не дают объяснений, почему, собственно, все страны должны находиться столь далеко от траектории сбалансированного роста. В отсутствие такого объяснения наиболее логично было бы предположить, что большинство стран находится, наоборот, близко к ней.
Солоу в тропиках
Роберт Солоу никогда не упоминал о разнице в доходах между странами как о чем-то, что должна объяснить его теория. Он вообще применял свою теорию только к экономическому росту в США, где ключевой особенностью был устойчивый подъем экономики на протяжении длительного времени. И уж тем более он ни разу не вел речь о тропических странах. Солоу не виноват в том, что его модель использовали применительно к этим странам. Тем не менее она стала основной теорией роста, которую преподавали на факультетах экономики. И в 1960-е гг. экономисты пользовались моделью Солоу для объяснения любых явлений экономического роста, включая те, что наблюдались в бедных тропических странах.
Вот как в рамках этой модели объясняется различие между странами. Предполагается, что у всех стран есть равный доступ к одним и тем же технологиям и во всех странах наблюдается одинаковый темп технического прогресса. За этим стоит убежденность, что крупный технический прорыв, осуществленный в одной стране, может быть осуществлен и во всякой другой. (То есть главное не в том, что конкретные страны осуществляют тот или иной технический прорыв, а в том, что они могут его осуществить.) Как только какие-то схемы становятся доступны в какой-либо стране, их можно использовать и в любой другой.
Рассуждая таким образом, мы игнорируем реальную разницу в степени доступности технологий. И при таком подходе получается, что единственная причина, по которой одни страны беднее других, состоит в том, что они начинают движение к росту с меньшим количеством машин. Бедные тропические страны получат более высокую отдачу от машин, чем богатые страны с умеренным климатом. У бедных тропических стран будет более сильная мотивация для быстрого роста, чем у стран с умеренным климатом, растущих с темпом технического прогресса. В конце концов бедные тропики догонят богатые умеренные широты и все страны начнут развиваться соразмерно темпам технического прогресса.
Любая страна, начинающая с низкого объема капитала, компенсирует это досадное обстоятельство очень высокой доходностью на капитал. Международные денежные потоки направляются в страны с самой высокой доходностью (это вполне естественно — ведь люди реагируют на стимулы). Следовательно, международный капитал потечет в экономики с низким объемом капитала и высокой доходностью. Неудачливая страна догонит более удачливые страны и забудет о своем бедственном прошлом. Стимулы гарантируют, что бедные будут расти быстрее богатых. Видите, как отвечает подобное представление о ходе вещей послевоенному оптимизму по поводу перспектив развития, о котором шла речь в предыдущей главе.
После того как во многих бедных странах не удалось достичь приемлемого уровня роста, стало очевидным, что взгляды Солоу не могут объяснить разницу в доходах между странами. Коллега Солоу, другой нобелевский лауреат, Роберт Лукас отметил одну из существенных проблем некритичного применения модели Солоу для объяснения разницы в доходах между странами. В США доход на душу населения в пятнадцать раз выше, чем в Индии. По модели Со-лоу, при одинаковой доступности технологий для всех стран такая разница в доходах может возникнуть только из-за того, что у американских рабочих больше машин, чем у индийских. На сколько же больше машин должно быть у американских рабочих, чтобы объяснить пятнадцатикратный разрыв в уровне доходов? Поскольку машины не очень важны в качестве составляющей производства, то ответ будет такой: очень на много. Расчеты Лукаса показывают, что на каждого американского работника должно приходиться примерно в 900 раз больше машин, чем на одного работника в Индии [14]. У американских работников действительно больше машин, но не на столько. Те, кто занимался подобными расчетами, утверждают, что у американских рабочих капитала примерно в двадцать раз больше, чем у индийских.
Почему нужно, чтобы у американских работников было такое гигантское — в 900 раз! — преимущество по количеству машин, чтобы объяснить пятнадцатикратный разрыв в доходах? Можно вспомнить о незначительной роли капитала в производстве: им определяется только треть всего объема производства. Объяснение разницы в доходе по странам при помощи сравнительно второстепенной составляющей, такой, как капитал, неубедительно. По модели Со-лоу, разница в доходах стран может объясняться только колоссальной разницей в количестве машин на одного работника.
Этого никто не предвидел, хотя и следовало бы. В конце концов сам Солоу объяснил, почему разницей в количестве машин нельзя объяснить разницу в доходах в рамках одной страны, например рост выпуска продукции на одного работника в США в течение сорока лет, — для этого пришлось бы предположить, будто изначально машин было гораздо меньше, чем в действительности. По той же логике разницей в количестве машин нельзя объяснить расхождение в уровне доходов в разных странах.
Технический прогресс — вот, согласно Солоу, фактор, решающий проблему убывающей отдачи и объясняющий долгосрочный рост в одной стране. Однако технический прогресс связан с внеэкономическими факторами — такими, как, например, фундаментальная наука, — и не объясняет различия между странами. Можно предположить, что технология меняется с течением времени по внеэкономическим причинам, к которым относят научные открытия. Но трудно поверить, что страны развиваются разными темпами, потому что технический прогресс в них идет по-разному вследствие какой-то таинственной внеэкономической причины. Это подобно утверждению, что темпы роста разные, потому что они разные. И снова возникает потребность вспомнить об экономических стимулах. Тому, что в разных странах различный уровень технического развития, должны быть экономические объяснения. Если технический фактор так важен, что им можно объяснить устойчивый рост дохода в одной стране в течение продолжительного времени, то по логике вещей именно им могла бы объясняться и существенная разница в доходах между отдельными странами. А если технология в разных странах различается, то должны существовать сильные экономические стимулы для овладения лучшими технологиями. Этот вопрос — о реакции технологии на стимулы — я рассмотрю в третьей части книги.
Доходность и потоки капитала
Мы даже еще не дошли до самого худшего из того, чем чревата идея «средства производства — ключ к развитию». Лукас рассчитал предполагаемый уровень доходности машин. Оказалось, что если мы попытаемся объяснить всю разницу в доходах между Индией и США разницей в количестве машин, то в Индии машины должны быть распространены в 900 раз меньше, чем в США.
Лукас использовал принцип Солоу, по которому отдача от машин выше, когда их не хватает, и подсчитал, что на индийские машины норма прибыли должна быть в этом случае в 58 раз выше. Эти данные о гипотетических сверхприбылях подтверждают расчеты Кинга и Ребелло по доходности капитала сто лет назад. Как мы помним, она должна была бы превышать 100 %, если объяснить американский экономический бум накоплением капитала в переходный период. При таких мощных стимулах к инвестированию в бедные страны Лукас удивленно спрашивал: «Почему же капитал не перетекает из богатых стран в бедные?»
Ответ может заключаться в том, что в бедных странах инвестор сталкивается с рядом трудностей: политическая нестабильность, коррупция, риск экспроприации и т.п. Но разница в доходности слишком велика, чтобы подобные препятствия ее полностью аннулировали. Даже если иностранный инвестор может вывезти из Индии всего две рупии из каждой сотни рупий прибыли, он все равно оказывается в выигрыше. При этом никто не считает, что вероятность экспроприации в Индии составляет 98 %. Даже феноменально коррумпированные правительства не достигают среднего уровня воровства в 98 центов на каждый доллар, тем более на протяжении многих лет. Так что, утверждал Лукас, несмотря на определенный политический риск, с которым сопряжены инвестиции в Индию, капитал должен рекой течь из Нью-Йорка в Нью-Дели. Люди должны реагировать на стимулы.
Тем не менее этого не происходило. В 1990-е гг. общий приток новых зарубежных займов и инвестиций в американскую экономику составлял 371 доллар в год на каждого американского гражданина. В этот же период займы и инвестиции, идущие в Индию, составляли на каждого гражданина страны 4 цента в год. Стимулы для инвестирования в Индию не работали.
И подобная скудость иностранных капиталовложений не является каким-то необычным явлением для бедных стран. В 1990 г. наиболее богатые 20 % населения Земли получили 92 % совокупных портфельных инвестиций, в то время как самые бедные 20 % — 0,1 %. Те же самые богатые 20 % получили 79 % прямых иностранных инвестиций, а самые бедные 20 % — 0,7 %. В целом богатейшие 20 % мирового населения получили 88 % совокупных потоков частного капитала, а беднейшие 20 % получили 1 %.
Рост, которого не было
Больше всего против модели Солоу при ее применении к разным странам свидетельствовало то, что экономический рост во многих бедных странах не наблюдался. А ведь при высокой доходности на дефицитный капитал у бедных стран были все стимулы для более быстрого роста, чем в богатых странах. Чем беднее страны, тем более высокими должны были бы быть темпы их роста. Но этого не случилось.
Любопытно, что первые экономисты, которые констатировали отсутствие роста во многих бедных странах, вовсе не были специалистами по этим странам. Профессиональные эксперты по развитию, которые следили за событиями в бедных странах, прекрасно видели, что в Африке и Латинской Америке дела идут из рук вон плохо. Однако эти специалисты не замечали, что развитие событий ставит под угрозу прежнюю парадигму роста. Потребовалось вмешательство Пола Ромера — ученого, занимающегося развитыми экономиками. Именно он, проанализировав данные, указал на то, что прежняя парадигма не работает.
Ромер использовал данные по ста с лишним странам из Справочника по национальным доходам, составленного Робертом Саммерсом и Аланом Хесто-ном. К своему докладу на ежегодной конференции по макроэкономике Национального бюро экономических исследований в 1987 г. Ромер проанализировал данные за период с 1960-го по 1981 г. Он показал, что бедные страны не росли быстрее, чем богатые. А это означало, что предсказание Солоу в применении к тропическим странам оказалось неверным.
Как ни странно, 1960-1981 гг. были хорошими для бедных стран. И до, и после этого периода дела обстояли хуже. Но и относительно благополучных лет хватило, чтобы нанести по старой парадигме Солоу в ее применении к тропическим странам смертельный удар.
Последний год в данных Ромера —1981 г. — был последним хорошим годом для многих бедных стран. Как мы увидим в пятой главе, в странах Латинской Америки и в странах Африки, расположенных южнее Сахары, после 1981 г. наступили два десятилетия, потерянных для экономического роста. Страны Ближнего Востока и Северной Африки пошли под откос немного позже. После 1981 г. бедные страны не только не догнали богатые, но и ухудшили свое положение.
У трех пятых беднейших стран после 1981 г. рост доходов на душу населения был нулевым или отрицательным. У двух пятых стран, где в 1960-1981 гг. дела шли особенно плохо, показатели не улучшились и в 1981-1998 гг. Те страны, у которых дела в 1960-1981 гг. шли получше, утратили свои позиции. При этом в наиболее богатых 20 % стран сохраняется положительный рост, равный примерно 1 % на душу населения в год. Во вторых 20 % стран — группе, в которую входят «звезды» Юго-Восточной Азии, — средний рост тоже находился на приемлемом уровне.
У богатых стран тоже бывали периоды замедления роста. В 1981-1998 гг., например, в США рост на душу населения в год составил 1,1 % — при 2,2 % в 1960-1980 гг. Но такое замедление — мелочь по сравнению с изменением в темпах роста подушевого дохода Нигерии: от 4,8 % в 1960-1980 гг. до -1,5 % в
1981-1998 гг.
Несмотря на все стоны и причитания богатых стран о низких темпах роста, в среднем за последние полвека их дела шли намного лучше, чем у бедных. Отношение подушевого дохода в богатейшей стране к подушевому доходу в беднейшей стране за это время резко выросло. Богатые стали богаче; бедные застряли на прежнем уровне (рис. 3.1).
За весь период с 1960-го по 1999 г. дела в бедных странах шли существенно хуже, чем в богатых; две пятые беднейших стран едва дотягивали до положи-
Максимальный подушевой доход по выборке из 58 стран
Минимальный подушевой доход по выборке из 58 стран был в 1998 г. ниже, чем в 1950 г.
Рис. 3.1. Максимальный подушевой доход во второй половине XX в. сильно вырос, а минимальный подушевой доход стагнировал. тельных значений роста объема производства. Четыре пятые беднейших стран в 1960 г. (речь идет только о тех странах, по которым у нас есть данные) примерно соответствовали тому, что позже получило название «третий мир». 70 % этих стран третьего мира за весь рассматриваемый период имели более низкие показатели роста по сравнению с медианным темпом роста ВВП на душу населения в богатейших странах, равным 2,4 %. Бедные отставали, а не догоняли.
Знамение истории
Когда стало ясно, что вопреки прогнозу бедные страны не растут быстрее, экономисты решили внимательнее присмотреться к тому, что происходило в этих бедных странах в более отдаленные времена. Когда в 1960-е гг. к тропическим широтам начали применять модель Солоу, экономисты принимали как данность то, что бедные страны бедны. Никто в тот момент не задавался вопросом о том, как именно бедные страны стали настолько бедны по сравнению с богатыми странами.
Когда же этим вопросом все-таки задались, ответ на него не потребовал долгих размышлений. Бедные страны оказались бедны, потому что на протяжении определенного предшествующего периода они росли медленнее. Видимо, давным-давно, где-то между временами Адама и Евы и нынешним днем, доходы разных народов были гораздо более равномерными. А поскольку теперь доходы разных стран крайне неравномерны, можно предположить, что уровни национальных доходов постепенно все больше расходились. Это также противоречит прогнозу модели Солоу при ее применении к разным странам. Ведь согласно ей доходы стран будут все более равномерными.
Лэнт Притчетт из гарвардской Школы государственного управления имени Кеннеди изложил эти размышления в одной из недавних статей [15]. Логика тут довольно простая. Сегодня в очень бедных странах доход на душу населения лишь чуть-чуть превышает элементарный минимум, необходимый для выживания. Следовательно, в очень бедных странах сегодня доход на душу населения примерно такой же, каким он был сто или двести лет назад. Меньше он быть и не мог, потому что тогда оказался бы ниже указанного минимума и в стране никого бы не осталось. Очень богатые страны сто-двести лет назад тоже были гораздо ближе к уровню выживания: наши данные показывают, насколько вырос их подушевой доход за последние пару веков. Следовательно, за последние сто или двести лет пропасть между самыми богатыми и самыми бедными выросла.
Если у вас еще остаются сомнения, ознакомьтесь с современными данными по беднейшим странам. Плодовитый историк-экономист Ангус Мэддисон собрал данные за период с 1820-го по 1992 г. по двадцати шести странам. Хотя бедные страны в списке Мэддисона представлены недостаточно, расхождение все равно очень заметно. В наши дни подушевой доход в самой богатой стране — США — в тридцать раз выше, чем в беднейшей — Бангладеш. В 1820 г. такое соотношение между самыми богатыми и самыми бедными странами было лишь три к одному (рис. 3.2). Восемь стран, относимых ныне к бедным, и в 1820 г., по выборке Мэддисона, находились в нижней части графика. (Мексика, страна с самым высоким рангом из нынешних восьми беднейших стран за всю историю, в 1820 г. была десятой от конца.) Таким образом, страны, которые были в 1820 г. в нижней части графика, так и остались внизу; доходы же в богатых странах выросли в десять и более раз.
1820 1992
Рис. 3.2. Богатые стали богаче (1820-1992)
Это поразительно! Свыше 90 % доходов в большинстве богатейших на сегодня стран созданы после 1820 г. Но уровень доходов, которого они достигли почти два века назад, уже был мощным фактором, определившим их будущее богатство.
Историю экономики пишут победители
Так почему же в экономической мысли так долго сохранялось предположение, что бедные догонят богатых? Например, Уильям Баумоль из Принстона написал знаменитую статью, в которой показал, что группа из шестнадцати промышленно развитых стран за последние сто лет подтянулась к лидеру. В этой группе бедные страны росли быстрее богатых. Исходя из этого, утверждал он, можно говорить об общей тенденции к выравниванию национального дохода [16].
Каким образом Баумоль пришел к выводу, столь разительно отличающемуся от неопровержимых аргументов Притчетта? Выясняется, что вывод Баумоля, как и вообще подобная точка зрения, широко распространенная в экономической науке на протяжении долгого времени, основан на ошибке. (Она кажется очевидной, когда на нее укажут, однако до этого не бросается в глаза.) Лишний раз убеждаешься в том, сколь упорно приходится работать экономистам, прежде чем ответить даже на такой элементарный вопрос: растут бедные страны быстрее богатых или нет? Брэд де Лонг из Беркли указал на ошибку в анализе Ба-умоля, задавшись вопросом о том, по какому принципу тот выбрал страны для анализа [17]. Страны, по которым исторические данные легко доступны, — это те страны, которые сегодня богаты. Они могут позволить себе содержать историков и экономистов, которые восстанавливают данные по доходам за долгие периоды. Баумоль выбрал страны, данные по которым были легко доступны, — что неудивительно; и самим своим выбором он непроизвольно предопределил заключение о выравнивании. Естественно, что эти страны, ныне богатые, с какой бы точки ни начинали, будут демонстрировать тенденцию к сближению уровня доходов. Поскольку выборка никак не выделяла начальные условия, понятно, что для разных стран они были различными. Одни, вероятно, к тому времени уже были довольно богаты, другие — сравнительно бедны. В конце концов, все они оказались богатыми. И раз Баумоль построил свою выборку именно таким образом, неудивительно, что первоначально более бедные страны в этой группе, которые в конце концов так или иначе стали богатыми, росли быстрее, чем страны, которые были богатыми изначально.
Подобное смещение объясняет, в чем Баумоль ошибся (он признал это после разъяснения де Лонга). В целом данная история помогает понять, почему в экономических кругах так долго не подвергался сомнению факт выравнивания уровней национального дохода. Экономисты анализировали страны, которые в результате выходили победителями, поскольку именно по этим странам легко было получить надежные данные. (Кроме того, экономисты из богатых стран предпочитают изучать и посещать другие богатые страны.) Историю экономики пишут победители.
Даже выборка Мэддисона сильно пострадала от смещения в сторону победителей, так как в нее вошли только восемь стран, которые Всемирный банк сегодня характеризует как бедные — это менее трети выборки. А ведь бедные страны составляют в мире большинство. Выборка Мэддисона, по которой нужно было установить хотя бы приблизительно доход стран в 1820 г., не включает ни одну из африканских стран. Нехватка данных по Африке напрямую связана с бедностью. Чад не содержит многочисленную армию историков-экономистов, которые изучают прошлое своей страны. В бедном (и страдающем поголовной неграмотностью) Чаде в 1820 г. не было государственного управления статистики, которое выдавало бы необходимые цифры. Если исходить из того, что нынешние бедные страны не могли с тех пор значительно увеличить доход, станет очевидно, что в более полной выборке свидетельств того, как богатые становятся богаче, было бы еще больше.
Даже в сделанном мною анализе тенденций за период с 1960-го по 1999 г. было смещение в сторону победителей. Практически по всем странам, которые в итоге оказываются победителями, есть надежные данные; в то же время по странам, в которых происходили разного рода катастрофы, часто не существует полноценной статистики. Это легко проверить, изучив классификацию стран по методике Всемирного банка на конец вышеуказанного периода; страны делятся на промышленно развитые (члены Организации экономического сотрудничества и развития) и развивающиеся. В мой анализ тенденций за 1960-1999 гг., показавший, что бедные страны растут медленнее, включались только те сто стран, по которым есть данные за 1960-й и 1999 гг. Только по одной промышленно развитой стране нет полных данных — Германии, поскольку трудно получить сопоставимые сведения по периодам до и после объединения страны. И, напротив, нет полных данных по половине стран, которые Всемирный банк классифицирует как развивающиеся. Следовательно, моя выборка, относящаяся к 1960-1999 гг., была смещена в пользу тех, кто в итоге оказался победителем.
Я уже показал, что в 1960-1999 гг. бедные страны характеризовались тенденцией к более медленному росту, а богатые страны — к более быстрому. Теперь, осознавая смещение данных в пользу победителей, я понимаю, что и такой вывод недостаточно радикален. Возможно, в странах, которые не попали в выборку — таких, как Мьянмар, Заир (Конго), Либерия, Чад и Гаити, — ситуация была бы еще хуже. При плохих экономических показателях трудно поддерживать надежную работу статистических служб. Например, к 1999 г. статистическая служба Заира развалилась; более ранние данные показывают долгосрочные отрицательные темпы роста — на 2,4 % в год.
Статистика роста и Банда Четырех
Самый простой способ оценить важность накопления капитала состоит в том, чтобы рассчитать, в какой степени рост выпуска на одного рабочего объясняется ростом капитала на одного рабочего. Вклад роста капитала на одного рабочего в рост выпуска на одного работника равен доле капитала в производстве, умноженной на темпы роста капитала. Как я уже отмечал, доля капитала в производстве равна примерно одной трети, поэтому если объем капитала на одного рабочего растет на 3 %, то вклад капитала в рост составит 1 %. Если рост выпуска на одного работника составит 3 %, мы сможем сказать, что капитал отвечает за треть роста. Рост, который не объясняется накоплением капитала, будет объясняться техническим прогрессом. Вклад трудосберегающего технического прогресса в рост равен доле труда (единица минус доля капитала), умноженной на темпы технического прогресса. Иначе говоря, если трудосберегающий технический прогресс идет со скоростью 3 %, можно сказать, что за счет технического прогресса достигаются 2 процентных пункта из 3 % роста.
Элвин Янг из Чикагской школы бизнеса провел такие расчеты по быстрорастущим экономикам Юго-Восточной Азии — так называемой Банде Четырех (Корея, Тайвань, Сингапур и Гонконг). Он пришел к выводу, что в основном быстрый рост стран Восточной Азии был вызван накоплением капитала и лишь в небольшой степени — техническим прогрессом. Наиболее удивительными оказались данные по Сингапуру, где скорость технического прогресса составляла только 0,2 % в год. Позднее Пол Кругман писал об этих открытиях в журнале Foreign Affairs. Он провел аналогию между капиталоемким ростом в Сингапуре и капиталоемким ростом в СССР, чем вызвал бурю протеста. Премьер-министр Сингапура публично обвинил Кругмана в клевете и заявил, что отныне Сингапур будет стремиться к техническому прогрессу 2 % в год [18].
Взгляды Янга — Кругмана критиковали (по-моему, справедливо) не только премьер-министры, но и ученые. Возражения вызывали несколько пунктов. Во-первых, при таком подходе упускается из внимания наш официальный девиз: люди реагируют на стимулы. Роберт Барро из Гарварда и Хавьер Сала-и-Мартин из Колумбийского университета отметили в своем учебнике, посвященном проблемам роста, что накопление капитала само реагирует на технологические изменения. Если технология улучшается, доходность капитала также повышается. С ростом доходности накапливается больше капитала. В долгосрочной перспективе капитал на одного работника, трудосберегающий технический прогресс и выпуск на рабочего будут расти с одинаковыми темпами (как и было в данном случае). Но при этом мы можем сказать, что причина роста — технический прогресс, на который реагируют и накопление капитала, и рост выпуска. Когда Питер Кленоу и Андрее Родригес-Клэр перепроверили данные Янга, приняв во внимание реакцию капитала на технический прогресс, они обнаружили, что технический прогресс отвечает за гораздо большую долю роста выпуска, чем Янг рассчитал по Банде Четырех.
Во-вторых, даже если накоплением капитала действительно объясняется экономический рост в Восточной Азии, это не означает автоматически, что такой опыт можно повторить где-либо еще. Для того чтобы разобраться в этом, нужно посмотреть, насколько велик вклад различий в темпах роста капитала по странам в различия в темпах экономического роста на одного рабочего. Ответ известен: тесной связи не замечено. Кленоу и Родригес-Клэр приписывают только 3 % межстрановых различий в темпах роста на одного рабочего росту капитала на одного рабочего, в то время как технический прогресс отвечает за 91 % (а так называемый человеческий капитал — за оставшиеся жалкие 6 %) [19]. В другом исследовании показано, что различия в темпах роста физического капитала объясняют только 25 % межстрановых различий в темпах экономического роста [20].
Для того чтобы конкретизировать вопрос, давайте возьмем в качестве примера одну страну из Восточной Азии и одну из другого региона. Как Нигерия, так и Гонконг увеличили свои запасы физического капитала на единицу рабочей силы за период с 1960-го по 1985 г. более чем на 250 %. Результаты этих масштабных инвестиций были различны: в Нигерии объем выпуска на рабочего вырос с 1960-го по 1985 г. на 12 %, а в Гонконге — на 328 %. Сравните другую, еще более капиталоемкую пару стран: Гамбия и Япония. Обе они за тот же период увеличили запасы капитала в расчете на одного рабочего более чем на 500 %. При этом в Гамбии объем выпуска на рабочего вырос с 1960-го по 1985 г. на 2 %, в Японии — на 260 % [21]. Эти сравнения — самые показательные, но вывод верен для всей выборки: различиями в темпах роста капитала большинство различий в темпах роста объема выпуска не объясняются. (Возможно, капиталовложения измеряются некорректно, потому что не все измеряемые «инвестиции» реально идут на покупку производительных машин. Но я все равно бы заключил, что измеряемые инвестиции не являются ключом к росту.)
Сошлюсь еще на один пример, доказывающий бесперспективность объяснения экономического роста накоплением капитала. В промышленном секторе Танзании объем капитала на одного рабочего за период с 1976-го по 1990 г. рос на 8 % в год. Но объем производства на одного рабочего в том же секторе за тот же период падал на 3,4 % в год. Это особенно удивительно, поскольку Танзания могла бы импортировать оборудование и технологии, а соотношение между затратами и выпуском в промышленном секторе не должно сильно различаться по странам [22].
В-третьих, ставки доходности в Восточной Азии вели себя не так, как должны были бы, если бы накопление капитала являлось основным источником роста. Как мы убедились, когда роль такого источника выполняет переходное накопление капитала, доходность на капитал изначально высока. Накопление капитала должно приводить к убывающей отдаче; при ней ставка доходности на капитал падает. Но в исследовании 1997 г. было показано, что в Сингапуре доходность на капитал не падала, а увеличивалась [23]. В этом исследовании делается вывод, что в Сингапуре главным фактором быстрого роста выпуска на одного работника был технический прогресс. К сходным выводам автор пришел и при рассмотрении остальных членов Банды Четырех.
Заключение
В 1970-х гг. Всемирный банк принял участие в финансировании обувной фабрики Морогоро в Танзании. Фабрика располагала рабочей силой, оборудованием и новейшими обувными технологиями. У нее было все, кроме обуви. Она ни разу не смогла достичь объема производства, большего, чем 4 % от запланированной мощности. Предполагалось, что это предприятие обеспечит весь обувной рынок Танзании, а три четверти продукции будет экспортировать в Европу. Между тем оно не вывезло из страны ни одного ботинка. Как оказалось, производственные помещения не приспособлены к танзанийскому климату — стены цехов были алюминиевые, система вентиляции не предусматривалась. В 1990 г. производство полностью остановилось [24].
Тот факт, что во многих развивающихся странах техника не более производительна, чем спойлеры на «Шевроле», говорит не столько о самой этой технике, сколько о том, в какой среде она используется. Обувная фабрика Морогоро принадлежала правительству Танзании. А это правительство с момента обретения страной независимости загубило все большие и малые инициативы, направленные на экономическое развитие.
Увеличение числа машин без соответствующей мотивации для роста оказалось бесполезным. Возможно, машины производили изделия, которые никому не были нужны. Возможно, недоставало других важных составляющих (характерная для Танзании и других мест проблема состояла в том, что импортное сырье и запчасти нередко оказывались недоступны из-за государственного контроля над продажей долларов производителям). Когда правительство разрушает рыночные стимулы для эффективного использования машин, они не только не могут выступать постоянным источником роста, но и практически невостребованным оказывается их производительный потенциал.
Даже когда машины используются эффективно, открытый Солоу факт, что капитал не может быть главным источником роста, сохраняет свою силу. В богатых экономиках капитала больше, но это происходит потому, что убывающую отдачу компенсирует технический прогресс.
Факты противоречат взглядам капитальных фундаменталистов. Проповедники такого фундаментализма, применявшие модель Солоу к тропикам, перевернули его идею с ног на голову. Если бы основным источником различий в темпах роста было переходное накопление капитала, он изначально должен был бы отличаться очень высокой доходностью. Но в действительности это не так. Если бы переходное накопление служило основным источником различий в темпах роста, мы могли бы ожидать, что вследствие высокой доходности инвестиций бедные страны с небольшими запасами капитала будут расти быстрее, чем богатые. И это не так. Если бы переходное накопление капитала было основным источником различий в темпах роста, мы могли бы ожидать, что в соответствии с высокой доходностью на капитал в бедных странах финансовый капитал будет перетекать из богатых стран в бедные. Однако этого также не происходит. Если бы переходное накопление капитала было основным источником различий в темпах роста между странами, мы могли бы ожидать, что значительную часть этих различий удастся объяснить именно накоплением капитала. Тем не менее и это не так. Попытка обеспечить рост исключительно с помощью физического капитала оказалась очередным бесполезным лекарством.
На этом наша история не кончается. Потому что за описанными идеями последуют целенаправленные усилия оживить модель Солоу в приложении к бедным странам, дополнив ее образованием работников — человеческим капиталом. Новая группа ученых утверждает, что, если исключить влияние на экономический рост уровня образования и сбережений, бедные страны развивались быстрее, чем богатые. Попробуем понять, действительно ли образование оказалось средством, необходимым для роста.
Интермеццо. Сухие стебельки
Альбер и Мерсеграс Бартелеми и их детиДетани, Мерсениз, Амор, Индианиз и Алъфиз живут на Гаити в деревне Ла-Брусс. Алъберу пятьдесят лет, Мерсеграс — сорок девять. Глиняные стены дома за двадцать лет порядком развалились. Пол из дерна. Единственная комната разделена на закутки занавесками. Соломенная крыша скорее всего не выдержит ближайшего ливня.
В прошлом году у одной из дочерей «заболела грудь», и девочка умерла. Мерсеграс не знает, какая болезнь погубила ее дочку. Не знает она и того, что болезнь, которая сделала инвалидом восьмилетнюю Алъфиз, называется полиомиелитом. Четырнадцатилетняя Индианиз — глухонемая.
Пятидесятилетний Альбер работает на строительстве дороги, которая соединит их деревню с соседней. В прошлом году семье Бартелеми пришлось заплатить за похороны дочери, поэтому Альбер влез в долги. Ставка у ростовщика составляет 50 %. Двадцатилетняя Мерсениз собирается замуж, но ни на приданое, ни на свадьбу денег нет.
Семнадцатилетний Амор по утрам уходит из дома в поисках высохших стеблей злаков. Подойдет все, что можно использовать как пищу [1]. Сегодня он нашел съедобный початок кукурузы и кусок сахарного тростника. Мерсениз разводит огонь, поджаривает кукурузу и делит ее на шесть порций. Потом каждый сосет кусочек тростника.
Потом Амор идет в школу — ему надо получить табель за год. Школа находится в часе ходьбы по холмам. Индианиз берет осла и отправляется с ним к колодцу, чтобы принести две канистры воды.
Когда наступает темнота, семья укладывается спать. Альбер при свете керосина, который тускло горит в молочной бутылке, изучает табель сына. Амору нужно еще два года, чтобы закончить начальную школу. Ему семнадцать, но он едва умеет читать и писать. Возможно, у них не хватит денег, чтобы заплатить за образование Амора в ближайшие годы. Но Альбер все равно мечтает о том, что сын закончит обучение и отправится в город. Там он сможет заработать много денег и тогда вытащит семью из нищеты.
Чтобы не ошибиться при стрельбе в цель, сначала стреляй, а потом смело объявляй целью то, во что попадешь.
Эшли Бриллиант
Двадцать два года из первых двадцати восьми лет моей жизни я посвятил получению образования. Так что, естественно, я придаю ему большое значение. Как и многие другие высокообразованные эксперты.
В 1996 г. Комиссия ЮНЕСКО по образованию в двадцать первом веке опубликовала доклад под названием «Обучение: скрытое сокровище». Председатель комиссии, бывший президент Европейской комиссии Жак Делор заметил в предисловии, что комиссия не считает образование «чудо-средством». Ее члены скорее видят в нем «одно из главных средств для создания более глубокой и гармоничной формы развития человечества, а значит, для снижения бедности, преодоления недоступности ресурсов, невежества, угнетения и войн».
Комиссия по образованию в двадцать первом веке состояла из представительного собрания безработных государственных мужей и дам. Одним из ее членов был Майкл Мэнли, бывший премьер-министр Ямайки. По всей видимости, его сочли крупным экспертом по вопросам развития, несмотря на то, что за период с 1972-го по 1980 гг. ему удалось довести экономику Ямайки до полного упадка.
Кроме того, в своем вступительном слове к докладу «Обучение: скрытое сокровище» Делор процитировал басню Лафонтена:
Не вздумайте (сказал пахарь) продавать наследство, Оставленное нам нашими предками: Внутри него скрыто сокровище.
Затем Делор обратился к собственной поэтической музе и добавил:
Но был старик довольно умудрен, Чтоб перед смертью детям показать, Что скрытое сокровище — в ученье.
Его коллеги поддерживали мысль о том, что образование — «одно из главных средств» для «развития человечества». ЮНЕСКО, ЮНИСЕФ, Всемирный банк и Программа развития ООН созвали предыдущую Всемирную конференцию по всеобщему образованию в Джомтьене, неподалеку от Бангкока (Таиланд), которая работала с 5 по 9 марта 1990 г. В официальной Всемирной декларации о всеобщем образовании участники отметили, что образование обеспечивает создание «более безопасного, здорового, процветающего мира с гармоничной природной средой, в то же время способствуя социальному, экономическому и культурному прогрессу, терпимости и международному сотрудничеству» [1]. Конференция поставила своей целью добиться всеобщего начального образования во всех странах мира к 2000 году. (Чего они так и не добились, ибо были столь же неэффективны, сколь и благонамеренны.)
Генеральный секретарь ЮНЕСКО Федерико Майор выступил с несколько менее поэтической речью. «Средний уровень образования населения отдельной страны… определяет возможность этой страны участвовать во всемирном развитии… пожинать плоды развития знаний и идти вперед, одновременно участвуя в образовании других. Это самоочевидная истина, которую больше никто не оспаривает» [2].
Другие провозглашения этой самоочевидной истины были не так громогласны, но все равно в них подчеркивается, что образование представляет собой один из ключей к тайне экономического роста. Межамериканский банк развития (LA.DB) отмечает: «Тот факт, что инвестиции в человеческий капитал [т.е. в образование] способствуют экономическому росту, общепризнан». В Докладе о мировом развитии Всемирного банка за 1997 г. говорится, что «многие относят значительную часть экономического успеха восточноазиатских стран на счет их неуклонного стремления к государственному финансированию начального образования, которое представляет собой краеугольный камень экономического развития» [3]. Один из экономистов Всемирного банка подводит итог: «Образование и обучение мужчин, и образование женщин (которому часто не уделяется должного внимания) прямо способствует экономическому росту в силу его влияния на производительность, заработную плату, мобильность рабочей силы, деловые навыки и технологические инновации» [4].
В свете этих дифирамбов образованию вас может удивить — как удивил меня тот факт, что экономический рост очень слабо отреагировал на значительные успехи последних четырех десятилетий в области образования. Неудачные попытки обеспечить экономический рост при помощи государственных вливаний в образование снова возвращают нас к нашему девизу: люди реагируют на стимулы. Если нет стимулов инвестировать в будущее, развитие образования мало что дает. Если правительство заставляет вас ходить в школу, это еще не стимулирует вас инвестировать в будущее. В странах, где единственное прибыльное занятие — это лоббирование правительства с целью получения льгот, обучение высококвалифицированных кадров вряд ли может считаться формулой успеха. Квалификация без технологий, при которых ее можно применить, не будет способствовать экономическому росту.
Образовательный взрыв
С 1960-го по 1990 г. хвалы образованию, которые раздавались из уст влиятельных правительственных деятелей, вылились в значительное расширение образования. Под влиянием Всемирного банка и других доноров, к 1990 г. охват населения начальным образованием в половине стран мира достиг 100 %. А ведь в 1960 г. только в 28 % стран мира все дети ходили в начальные классы. Медианный показатель по охвату начальным образованием по странам мира увеличился с 80 % в 1960 г. до 99 % в 1990 г. За этими цифрами скрываются и такие чудеса образования, как рост охвата населения начальным образованием в Непале с 10 % в 1960 г. до 80 % в 1990 г.
В 1960 г. существовали страны, в которых положение дел со средним образованием было просто ужасным, — например Нигер, где в школу ходил только один ребенок школьного возраста из двухсот. Что касается среднего образования, то за тридцать лет медианный мировой показатель охвата им увеличился более чем в четыре раза — с 13 % детей школьного возраста в 1960 г. до 45 % в 1990 г.
Университетское образование переживает аналогичный бум. В 1960 г. в 29 странах вообще не было студентов. К 1990 г. таких стран осталось всего три (Коморские острова, Гамбия и Гвинея-Бисау). А медианный мировой показатель по охвату высшим образованием с 1960-го по 1990 г. увеличился более чем в семь раз с 1 % до 7,5 %.
Куда подевалось все образование?
Какое же влияние оказал образовательный взрыв на экономический рост? Увы, ответ печален: очень малое или вообще никакого. Отсутствие связи между развитием образования и ростом ВВП было отмечено в ряде исследований. В частности, отсутствие экономического роста в Африке на фоне бурного роста образования заставило автора одного из исследований задаться вопросом: «Куда подевалось все образование?» [5]. В исследовании анализировались данные по развитию человеческого капитала (образования), и в результате не было найдено никакой позитивной связи между ростом уровня образования и ростом выпуска на одного рабочего. (Более того, по некоторым статистическим параметрам, было продемонстрировано наличие отрицательной и статистически значимой связи между двумя процессами [6].) На рис. 4.1 на основе данных, взятых из этой работы, сравнивается положение в Восточной Азии и в Африке.
Восточная Азия Африка к югу от Сахары
Рис. 4.1. Куда подевалось все образование? Источник: Притчетт (1999).
Африканские страны с высокими темпами развития человеческого капитала за период с 1960-го по 1987 г. — такие, как Ангола, Мозамбик, Гана, Замбия, Мадагаскар, Судан и Сенегал, — с точки зрения экономического роста оказались совершенно несостоятельными. Страны же вроде Японии, где развитие образования было умеренным, продемонстрировали чудеса экономического роста. Другие экономические вундеркинды Восточной Азии, например Сингапур, Корея, Китай и Индонезия, продемонстрировали быстрый рост человеческого капитала, который тем не менее по темпам был равен африканскому или даже отставал от него. Вот лишь одно сравнение: в Замбии рост человеческого капитала был несколько выше, чем в Корее, но темпы экономического роста в Замбии оказались на 7 процентных пунктов ниже.
В этом исследовании было также показано, что по количеству времени, которое граждане тратят на образование, страны Восточной Европы и бывшего Советского Союза вполне могут состязаться с Западной Европой и Северной Америкой. Но сейчас мы знаем, что ВВП на одного рабочего в этих странах составляет лишь небольшую долю от достигнутого в Западной Европе и Северной Америке. Например, 97-процентный охват населения средним образованием в США лишь ненамного выше аналогичного показателя Украины, равного 92 %. Однако доход на душу населения в США в девять раз превышает украинский.
Еще один факт также не свидетельствует в пользу положительного влияния образования на экономический рост: медианные темпы роста в бедных странах со временем упали. В 60-е гг. рост выпуска на одного рабочего составлял 3 %, в 70-е — 2,5 %, а в 90-е — 0 %. В упомянутом исследовании отмечается, что падение темпов роста в бедных странах происходило одновременно с массовым распространением образования.
Поскольку автор данного исследования пришел к столь неожиданным результатам, стоит проверить, подтверждаются ли они другими работами [7]. Группа экономистов провела сходный анализ того, как экономический рост реагирует на изменение среднего срока обучения рабочей силы в период с 1965-го по 1985 г. [8]. Они также обнаружили отсутствие связи между увеличением количества лет, затраченных на обучение, и ростом ВВП на душу населения. При этом связь не прослеживается даже при учете других детерминант роста. (Зато была отмечена положительная зависимость между исходным уровнем образования и последующим ростом производительности.)
Вы можете подумать, что отсутствие связи, обнаруженное в этих двух исследованиях, объясняется включением в анализ стран Африки. Ведь при низком исходном уровне образования процентный показатель роста человеческого капитала в Африке окажется весьма высоким. А с экономическим ростом в Африке дела обстоят плохо. Но во втором исследовании отсутствие связи между ростом образования и ростом ВВП было обнаружено даже тогда, когда африканские страны были исключены из выборки. Кроме того, если вместо процентных данных брать реальные изменения в количестве лет, потраченных на образование, связь по-прежнему не прослеживается. Да и внутри Африки развитие образования имело весьма различные последствия (рис. 4.2).
Темпы роста количества лет, затраченных на обучение
Рис. 4.2. Распространение образования и темпы экономического роста в Африке (1965-1985). Источник: Бенхабиб и Спигел (1994).
При этом исследование показало, что исходный уровень образования имеет положительную связь (корреляцию) с последующим ростом производительности. Таким образом, страна с высоким исходным уровнем человеческого капитала будет развиваться быстрее за счет его опосредованного влияния на экономический рост путем повышения производительности труда. Другие экономисты также обнаружили, что рост производительности зависит от исходного уровня образования [9]. Обычно считается, что эта взаимосвязь временная. Дело в том, что, когда уровень человеческого капитала высок по сравнению с уровнем физического капитала, доходность на инвестиции в физический капитал будет большой и, таким образом, рост будет более интенсивным до тех пор, пока физический и человеческий капитал не окажутся сбалансированы [10].
Это закономерно, и концепция роста, предполагающая его зависимость от исходного уровня образования, не кажется оправданной в долгосрочной перспективе. Как было отмечено в первом исследовании, рост обычно колеблется вокруг некоторого постоянного среднего значения, в то время как уровень образования постоянно растет. Связь между экономическим ростом и исходным уровнем образования предполагает, что и показатели роста в эпоху образовательного взрыва должны были стремиться вверх, но этого не произошло. Например, среднемировые показатели роста с 1960-х по 1990-е гг. упали, несмотря на повышение уровня образования. Как бы хорошо ни влиял исходный уровень образования на динамику роста в течение десяти-двадцати лет, в качестве долгосрочной детерминанты роста он не имеет смысла.
Третья группа экономистов также обнаружила, что межстрановые различия в темпах экономического роста в разных странах очень слабо связаны с различиями в темпах роста человеческого капитала. При темпах роста ВВП на душу населения, превышающего средний уровень на 1 процентный пункт, только 0,06 процентного пункта исследователи объясняют темпами роста человеческого капитала, превышающего средний уровень. При этом рост производительности отвечает за 0,91 процентного пункта из каждого процентного пункта роста выпуска, превышающего средний уровень. (Другой фактор, который тоже, как многие считают, является ключом к развитию, — физический капитал — отвечает лишь за 0,03 процентного пункта из каждого процентного пункта темпов роста, превышающего средний уровень [11].)
В четвертом исследовании на ту же тему была обозначена более сложная проблема, которая коренится в представлении о росте человеческого капитала как о важной движущей силе экономического развития. Если рост ВВП определяется ростом человеческого капитала, тогда быстро растущие экономики будут отличаться именно высокими темпами роста человеческого капитала. Это означает, что молодые работники будут обладать существенно большим человеческим капиталом, чем те, кто получал образование во времена менее высокого его уровня. Подобное положение приведет к тому, что у молодых работников заработная плата будет выше, чем у старых. Но, как мы видим, зарплата повсюду увеличивается по мере накопления опыта; более взрослые работники зарабатывают существенно больше молодых, в том числе и в быстро растущих экономиках. Даже признавая важность опыта, можно было бы ожидать, что в быстро развивающихся странах рост заработной платы будет в меньшей степени связан с увеличением трудового стажа. Ведь у молодых все равно больше преимуществ с учетом ценности человеческого капитала. Но этого не происходит. Так что рост человеческого капитала в быстро растущей экономике не может быть таким уж быстрым и не может определять высокие темпы экономического роста [12].
Данное исследование выявило и более серьезный недочет в концепции о наличии связи между уровнем образования и последующим экономическим ростом. Причинно-следственная связь между исходным уровнем образования и последующим ростом может быть обратной. Если вы способны спрогнозировать определенный рост, то более высокий рост в будущем повысит инвестиционную привлекательность получения образования сегодня. Там, где уровень заработной платы высококвалифицированного работника быстро увеличивается, стоимость образования выше, чем там, где он стоит на месте. Таким образом, характер взаимосвязи между исходным уровнем образования и последующим ростом в большей степени соответствует ситуации, при которой рост влечет за собой образование, чем ситуации, при которой образование влечет за собой рост [13].
Вывод из сказанного прост: образование — это еще один магический рецепт, который не оправдал возлагаемых на него надежд.
Образование и доход
Тот факт, что образование не имеет большого значения для экономического роста, представляется крайне противоречивым. Несмотря на то, что ростом физического и человеческого капитала не могут объясняться различия в темпах экономического роста, некоторые экономисты утверждают, что физический и человеческий капитал способны объяснить значительную разницу в уровне дохода между странами. Приверженцы такой точки зрения, например Грегори Мэн-кью из Гарварда, отмечают, что по модели Солоу доход в долгосрочной перспективе определяется сбережениями в форме физического и человеческого капитала. В качестве показателя уровня сбережений в форме человеческого капитала Мэнкью использует значение доли детей, получающих среднее образование. Действительно, между уровнем дохода и долей учащихся средних школ существует сильная связь. Мэнкью показывает, что его показатели сбережений в форме физического и человеческого капитала могут объяснить до 78 % различий в подушевом доходе разных стран [14]. Как это открытие согласуется с тем, что рост выпуска не связан с ростом человеческого капитала?
Прежде чем заняться этим вопросом, посмотрим, как искусно Мэнкью заполняет некоторые пробелы в построениях Солоу (в применении к бедным странам), добавляя к ним человеческий капитал. Накопление физического капитала не могло быть источником роста в модели Солоу, поскольку там действует закон убывания отдачи — следствие низкой доли вклада физического капитала (от четверти до трети) в общем объеме выпуска. Однако как только мы вводим в модель человеческий капитал, доля вклада капитала обоих типов в выпуске сразу взлетает до 80 %. Убывание отдачи на совокупный капитал (человеческий и физический) проявляется значительно более мягко. Если вернуться к нашему примеру с блинчиками, это примерно то же, как если бы мы увеличивали объем и муки, и молока одновременно. Оба ингредиента являются настолько важной частью рецепта, что мы можем довольно существенно увеличить блинное производство за счет их прироста, даже если все остальные составляющие останутся на прежнем уровне. С физическим и человеческим капиталом дело обстоит аналогично. Путем их увеличения можно наращивать объем выпуска. А значит, страны с одинаковым уровнем технологического развития могут сильно отличаться по уровню дохода из-за разницы в накоплениях человеческого и физического капитала. Некоторые исследования, проведенные с учетом позиции Мэнкью, подтвердили, что высокими показателями накопления физического и человеческого капитала в значительной мере объясняется бурный экономический рост в Восточной Азии [15].
Кроме того, Мэнкью заполнил пробел, объяснив медленные темпы роста бедных стран. Как вы помните, бедные страны должны были расти быстрее, но не росли. Мэнкью обнаружил, что если учитывать накопление капитала и уровень образования, то получится, что бедные страны действительно растут быстрее. Сомнению подверглось положение модели Солоу о том, что все страны идут к одной и той же цели. Выяснилось, что страны с различными показателями накопления капитала и уровнем образования идут к разным целям. Те страны, которые сберегали много капитала (как физического, так и человеческого) шли по направлению к богатству; а те, которые сберегали мало, двигались к бедности. В другой часто цитируемой работе также показано, что бедные страны росли быстрее, причем автор имел дело с другими, нежели Мэнкью, переменными факторами [16].
Мэнкью также дал свое объяснение того, почему недостаточен приток капитала в бедные страны. Он предположил, что человеческий капитал (квалифицированные кадры) не может перемещаться из страны в страну в отличие от физического капитала. Если положение бедных стран связано с низким уровнем человеческого капитала, зарубежные инвесторы не будут торопиться с инвестициями. Ведь хорошая отдача от средств производства возможна лишь при высококвалифицированной рабочей силе. Без этого отдача от средств производства будет низкой. Вот почему капитал устремляется в основном в богатые, а не в бедные страны.
К сожалению, стройные теории не всегда выдерживают скрупулезную проверку. Так и в рассуждениях Мэнкью о взаимосвязи между уровнем охвата населения средним образованием и доходом можно увидеть три нерешенные проблемы.
Первая проблема состоит в том, что оценивать общий уровень образования только по доле охвата средним образованием — значит сужать поле обзора. А как же начальное образование? Взаимосвязь между подушевым доходом и уровнем начального образования далеко не такая явная. Повышение охвата начальным образованием с 0,2 до 0,9 не оказывает статистически значимого влияния на уровень дохода. И в тех, и в других странах царит бедность. Правда, многие страны с обязательным начальным образованием характеризуются более высоким средним уровнем дохода. Но и разброс в уровнях дохода среди них велик — от очень бедных стран до очень богатых. Короче говоря, страны гораздо меньше различаются по степени охвата начальным образованием, чем по степени охвата средним образованием. Охват начальным образованием в меньшей степени объясняет и различия в уровне дохода. Таким образом, сконцентрировавшись лишь на среднем образовании, Мэнкью преувеличил различия в уровне образования в целом [17].
Вторая проблема связана с доходностью человеческого капитала. Мэнкью предположил, что финансовые потоки приведут к выравниванию по странам уровней доходности на физический капитал. В итоге останутся различия только по доходности человеческого капитала. Но объяснять разницу в доходах исключительно фактором человеческого капитала — все равно что объяснять эту разницу исключительно фактором физического капитала. Таким образом, мы снова пытаемся объяснить огромные различия в доходах при помощи довольно незначительной составляющей. Если страна бедна из-за недостатка квалифицированной рабочей силы, заметил Пол Ромер из Стэнфорда, комментируя труды Мэнкью, то немногие квалифицированные работники должны были бы зарабатывать очень много.
Давайте снова сравним США и Индию. В 1992 г. подушевой доход в США был в четырнадцать раз выше, чем в Индии. Таково же было и соотношение заработков неквалифицированных работников в США к заработкам неквалифицированных работников в Индии. В Индии неквалифицированной рабочей силы много, а квалифицированной мало. Если построения Мэнкью верны, то оплата за квалифицированный труд в Индии должна быть в три раза выше, чем в США [ 18]. Такие различия в доходах побуждали бы квалифицированных работников переезжать из США в Индию. В действительности же происходит обратное: квалифицированные индийцы переезжают в США. Более того, мы могли бы ожидать, что неквалифицированные индийцы стремились бы переехать в США, а квалифицированные оставались бы на родине. Этого тоже не происходит: образованные индийцы переезжают в США в 14,4 раза чаще, чем необразованные.
Эта склонность образованных индийцев эмигрировать в США представляет собой часть общего феномена утечки мозгов. Согласно недавнему исследованию, проводившемуся в 61 бедной стране, люди со средним и высшим образованием более склонны эмигрировать в США, чем люди с начальным образованием. И это характерно для каждой из стран в выборке. Некоторые бедные страны из-за эмиграции своих граждан в США теряют большую часть квалифицированной рабочей силы. Например в Гайане, только по консервативной оценке, в США переехали 77 % людей с высшим образованием [19].
Как видим, прогноз Мэнкью о том, что у квалифицированных кадров будет возникать желание переехать в бедные страны, сбывается с точностью до наоборот, потому что на самом деле разница в заработках квалифицированных работников складывается в пользу богатых стран. Инженер в Бомбее зарабатывает 2300 долларов в год; инженер в Нью-Йорке — 55000 долларов в год [20]. Вместо того чтобы заработки квалифицированных работников в Индии были втрое выше, чем в США, как предсказывает модель Мэнкью, заработки квалифицированных работников в США в 24 раза выше, чем в Индии. Модель Мэн-кью выводит отрицательную связь между заработком квалифйцированных работников и подушевым доходом; в действительности же она положительная, причем весьма сильная.
Модель Мэнкью предполагает абсурдно высокую разницу между заработком квалифицированных и неквалифицированных работников в Индии. В США, что согласуется с предположениями Мэнкью, заработок неквалифицированного работника в четырнадцать раз выше, чем в Индии. Мэнкью предположил, что заработок квалифицированного работника в Индии будет втрое выше. Если в США соотношение заработка квалифицированного работника к заработку неквалифицированного — два к одному (как предлагает считать Мэнкью), то для Индии это соотношение должно быть равно 84 к одному. Люди реагируют на стимулы. Раз так, то в Индии образование должно пользоваться огромным спросом — все будут стремиться получить квалификацию и зарабатывать большие деньги. Уровень доходности образования в Индии должен быть в сорок два раза выше, чем в США. Но таких гигантских разбросов в доходах нет ни в Индии, ни в какой-либо иной бедной стране. Заработок инженеров в Индии всего лишь втрое больше заработка строительных рабочих. И, как показывают исследования, доходность образования в бедных странах только вдвое выше, чем в богатых (а не в сорок два раза), да и то лишь потому, что стоимость инвестиций — заработки, пожертвованные на образование, — в бедных странах ниже [21].
Третья проблема также касается причинно-следственных связей. Что если обучение в старших классах — это роскошь, которую позволяют себе люди, становясь богаче? Тогда, естественно, спрос на школы для старшеклассников будет расти по мере роста подушевого дохода. Но это ни в коей мере не подтверждает тезис о том, что обучение в старших классах увеличивает производительность.
Для меня здесь кроется более фундаментальная проблема. Я усматриваю ее в том, как именно Мэнкью объясняет разницу между странами по уровню доходов. Даже если принять его аргумент, что разница в доходах объясняется разницей в уровне сбережений, то чем тогда объяснить разницу в сбережениях? Это решение всего лишь смещает вопрос с объяснения разницы в росте на объяснение разницы в уровне сбережений в отдельных странах. Мне представляется довольно сомнительным делом винить бедные страны в том, что по своей природе они небережливы. Так мы можем договориться до того, что начнем винить бедных в их собственной бедности.
Образование и стимулы
Тот факт, что образование для общества, стремящегося к экономическому росту, оказывается не намного более важным, чем аэробика, объясняется тем, как именно образованные люди используют свою квалификацию. В экономике с высокой степенью государственного вмешательства максимальный доход приносит деятельность, связанная с лоббированием правительства ради получения льгот. Государство своим вмешательством создает определенные возможности для получения выгоды. Например, фиксируя обменный курс и запрещая свободный оборот иностранной валюты, правительство способствует высокой инфляции и создает выгодную ситуацию для торговли долларами. Квалифицированные люди в этом случае постараются лоббировать правительство и получить доступ к иностранной валюте по фиксированному курсу, чтобы затем продавать ее с большой выгодой на черном рынке. Такая деятельность не способствует повышению ВВП, она только перераспределяет доход от бедного экспортера, который был вынужден сдать свои доллары по фиксированному обменному курсу, к дельцу черного рынка. В экономике с масштабным вмешательством государства квалифицированные люди выбирают деятельность, которая перераспределяет доход, а не ту, что способствует экономическому росту. (Несколько необычным доказательством этого правила служит тот факт, что экономики с большим удельным весом юристов растут медленнее, чем экономики с большим удельным весом инженеров [22].) Например, страны, характеризующиеся высокой доходностью операций с иностранной валютой на черном рынке, развиваются медленнее, независимо от того, насколько образованно в этой стране население. Страны, в которых такая деятельность не приносит высоких доходов, отличаются друг от друга: в тех, где образованных людей больше, темпы роста выше. Образование благоприятно сказывается на темпах роста только тогда, когда действия правительства создают больше стимулов для роста, чем для перераспределения.
Еще одно объяснение состоит в том, что государство способствует распространению образования главным образом тем, что обеспечивает бесплатное школьное обучение и требует, чтобы дети посещали школу. Административные установки на всеобщее начальное образование сами по себе не создают стимулов для инвестиций в будущее, которые важны для роста. В экономике, которая создает стимулы для инвестиций в будущее, качество образования будет иным, нежели в экономике, где таких стимулов нет. В экономике, создающей стимулы для инвестиций в будущее, учащиеся станут серьезно относиться к обучению, родители начнут следить за содержанием занятий, и учителя будут находиться под давлением, заставляющим их добросовестно относиться к своим обязанностям. В стагнирующей экономике без стимулов для инвестиций в будущее ученики будут валять дурака на уроках или прогуливать, родители предпочтут, чтобы дети работали на ферме, а учителя, имеющие дипломы, станут сиделками.
Коррупция, низкие заработки учителей и несоразмерные расходы на учебники, тетради и ручки представляют собой факторы, разрушающие стимулы к получению образования.
Данные опроса в бразильском местечке Вила Жункейра показали, что «система государственных школ разваливается, учителя не появляются неделями, нет директора, нет хороших преподавателей, не уделяется внимание безопасности и гигиене». В Малави респонденты жалуются:
«Мы слышали, что правительство ввело бесплатное начальное образование и обеспечивает все необходимое для его получения — предоставляет тетради, ручки, карандаши. Но ученики этих вещей не получили. Нам приходится все покупать самим. Мы совершенно уверены, что это не вина правительства, а обычные злоупотребления со стороны дирекции школы. Мы видели, как несколько учителей ходят и продают тетради и ручки. Кроме того, учителя не относятся к своим обязанностям серьезно. Дети часто приходят домой, не посетив ни одного урока. Нам говорят, что они [учителя] не заинтересованы в своей работе из-за плохих условий. Заработки у них совершенно смехотворные. Неудивительно, что они пытаются воспользоваться бесплатными ресурсами, выделяемыми на начальное образование, чтобы хоть как-то выжить. Это плохо сказалось на уровне обучения в школе. За последние шесть лет только десять учеников были отобраны для продолжения обучения в средней школе» [23].
В Пакистане правительство раздает должности учителей как феодальные наделы. Экзамены постоянно сопровождаются мошенничеством со стороны недобросовестных или запуганных преподавателей. Три четверти учителей не смогли бы сдать экзамены, которые предлагаются их ученикам. В государственных школах обучение ведется на урду, хотя рабочий язык в этом многонациональном государстве — английский. Некоторые из поддерживаемых государством школ — исламские, и ученики там в основном занимаются изучением Корана. Другие государственные школы так плохи, что любой, кто может себе это позволить, отправляет детей в дорогие частные школы. Старшеклассники из враждующих религиозных общин воюют друг с другом, используя автоматы Калашникова [24]. Чего ждать от школы, в которой оружия больше, чем учебников [25]?
Хотя учителям часто очень мало платят, иногда их слишком много. Обычная практика состоит в том, чтобы тратить больше денег на зарплаты учителей (удобное средство для политической протекции), чем на учебники, бумагу и ручки. Филмер и Притчетт обнаружили, что доходность вложений в школьные принадлежности в десять — сто раз выше, чем дополнительные расходы на учителей. Это означает, что школьные принадлежности по сравнению с учителями находятся в большом дефиците [26].
Третье объяснение заключается в том, что происходит с другими инвестициями в экономику. Высокая квалификация производительна, если она совмещается с высокотехнологичными средствами производства, применением развитых технологий и прочими инвестициями, осуществляемыми в экономике, где есть стимулы для роста. При отсутствии стимулов для роста высокотехнологичных средств производства и развитых технологий, которые призваны дополнять квалификацию, также нет. Вы создали предложение высококвалифицированных специалистов там, где нет спроса на них. В этом случае квалификация пропадает попусту (например, образованные люди идут в таксисты) или квалифицированные специалисты эмигрируют в богатые страны, где к их услугам и высокотехнологичные средства производства, и развитая технология.
Безусловно, повышение квалификации может само привести к возникновению стимулов для инвестиций в высокотехнологичные средства производства и адаптации развитых технологий. Однако если государственная политика разрушила стимулы для роста, то это полностью перекроет стимулы к другим инвестициям, которые обусловливаются высокой квалификацией работников.
Заключение
Несмотря на все возвышенные чувства и высказывания по поводу образования, внимательное изучение образовательного взрыва последних сорока лет обернулось разочарованием. Я думаю, что при определенных обстоятельствах обучение приносит большую пользу, но административные установки на всеобщее обучение и натужная риторика международных комиссий сами по себе не создают стимулов для роста. Образование — еще один волшебный рецепт, который подвел нас в нашем поиске лекарств для роста.
Обучение высококвалифицированных кадров будет реакцией на стимулы к инвестированию в будущее. Ни одна страна не стала богатой с поголовно неквалифицированным населением. Участие в формальном школьном образовании может оказаться неподходящей мерой для роста квалификации населения.
Запоздало осознав, что недостаток стимулов для роста может быть причиной негативной реакции экономики на накопление средств производства и повышение уровня образования, международное сообщество ухватилось за новую идею: контролировать рост численности населения с целью сэкономить на средствах производства и школах.
Интермеццо. Без убежища
Судан семнадцать лет находился в состоянии войны. Это была гражданская война между севером и югом. Уже вторая гражданская война с момента обретения страной независимости. Первая тоже продолжалась семнадцать лет. Борьба севера с югом — это продолжение межэтнических конфликтов, которые тлели столетиями. (Очень упрощенно можно сказать, что речь идет о конфликте между арабско-исламским севером и афро-христианским югом.) Гражданская война разгорелась снова, когда в сентябре 1983 г. президент Нумайри, глава правительства, состоящего в основном из северян, ввел в действие исламские законы (шариат) [1 ].
В начале войны около двадцати тысяч мальчиков от 7 до 17 лет бежали из своих деревень в южном Судане, опасаясь, что правительство призовет их в армию и заставит воевать за север. Некоторые отправились в лагеря беженцев в Эфиопии — это шесть-десять недель пути. Им пришлось пересечь огромную пустыню. Многие по дороге были вынуждены расстаться с одеждой, одеялами, обувью, едой — их грабили местные бандиты. Некоторые погибли от болезней и голода. Выжившие обрели относительный покой в Эфиопии.
В мае 1991 г. новое эфиопское правительство попросило их покинуть страну, и им пришлось вернуться в Судан. Стоял сезон дождей, и некоторые из юношей погибли в попытках пересечь реки. Остальные добрались до лагеря беженцев в Судане, существующего под эгидой Красного Креста. Но в конце 1991 г. вокруг них снова начались бои, и они бежали в лагеря беженцев в Кении. С1992 г. ЮНИСЕФ воссоединил 1200 мальчиков с семьями. Остальные все еще в кенийских лагерях. Четырнадцатилетний Саймон Майок сказал: «Мы дети Судана, нам не повезло» [2].
В1999 г. снова появились сообщения о том, что суданские дети бегут в Кению, на этот раз чтобы избежать межплеменных войн на юге [3]. В марте 2000 г. организация «Международная христианская солидарность» (CSI) заявила, что верные правительству войска взяли в плен и обратили в рабство 188 южносуданских женщин и детей во время набегов на три деревни в северном районе Бахр-аль-Газаль [4].
Опаснее экономиста может быть только экономист-любитель.
Бентли. Второй закон экономики
Самый непривлекательный кандидат на роль Святого Грааля процветания — это семь дюймов латекса: презерватив. Между тем, согласно мнению многих экспертов по развитию, средство, с помощью которого можно избежать голода и сделать бедные страны богатыми, — именно контроль рождаемости. Предоставление иностранной помощи с целью его финансирования, а проще говоря, предоставление денег на презервативы — вот то чудо-лекарство, которое принесет процветание бедным странам.
Если что-то действительно страшит наблюдателей за жизнью стран третьего мира, так это рост численности населения. По мнению многих, он представляет собой смертельную угрозу процветанию бедных стран, если не самой жизни их обитателей. При этом считается, что именно контроль рождаемости через планирование семьи (проще говоря, использование презервативов во время секса) улучшит положение дел в бедных странах.
Рост численности населения давно беспокоит экономистов. В начале XIX в. Томас Мальтус в своей знаменитой книге предсказал, что экспоненциальный рост численности населения будет опережать темпы роста производства продуктов питания. Это, по его словам, должно привести к «коррекции» численности населения в результате масштабного голода. Новое воплощение Томаса Мальтуса — биолог из Стэнфорда Пол Эрлих, автор нашумевшего бестселлера 1968 г. «Популяционная бомба». В этой книге он предсказал, что в течение десяти лет после ее выхода в свет голод по нескольку раз «пройдется по Азии, Африке и Южной Америке», уничтожив, по всей вероятности, до одной пятой населения мира [1]. А из-за распространения среди тесно проживающей бедноты эпидемий, среди которых не исключено новое явление на мировой сцене бубонной чумы, уровень смертности подскочит еще выше.
Страшилка про рост численности населения интересна главным образом тем, чего не произошло, — широкомасштабного вымирания от голода. В 1960-е гг., когда Эрлих выдавал свое красноречивое пророчество, примерно в каждой десятой стране хотя бы раз в десятилетие разражался голод. К 1990-м годам голодала только каждая двухсотая страна. Население мира с 1960-го по 1998 г. почти удвоилось, но производство продуктов питания за этот же период утроилось, причем как в богатых, так и в бедных странах [2]. За последние двадцать лет мы стали свидетелями не роста дефицита продовольствия, а почти двукратного падения цен на него [3].
Например, в Пакистане, одной из стран, которой Эрлих предсказывал голод и голодные бунты, «возможно, в начале 1970-х гг. и уж, безусловно, к началу 1980-х гг.», производство продовольствия за последние пятнадцать лет удвоилось [4]. Во всех развивающихся странах производство продовольствия за этот же период увеличилось на 87 %. Может, именно поэтому Эрлих недавно признался, что ему приходится прилагать «постоянные усилия, для того чтобы осознать, что пригодность планеты для жизни быстро снижается» [5].
В 1968 г. Эрлиха заботил рост численности населения. Темпы роста численности населения земли достигли максимальной отметки примерно тогда, когда была опубликована «Популяционная бомба», и составляли около 2,1 % в год. С тех пор темпы роста снизились, и сейчас Всемирный банк прогнозирует, что до 2015 г. они будут составлять около 1,1 % в год [6]. Рост численности населения сократился, несмотря на снижение смертности, поскольку рождаемость упала еще сильнее [7].
Однако страшилка про рост численности населения еще очень даже жива. Новым наследником трона популяционного паникерства стал Лестер Браун из World Watch Institute (Института всемирных наблюдений). Согласно пресс-релизу его книги 1999 г., скромно озаглавленной «Дальше Мальтуса» (Beyond Malthus), сейчас «мир начинает пожинать плоды прежнего невнимания к проблеме роста численности населения». «После почти полувекового непрерывного роста численности населения, — продолжается в пресс-релизе, — потребность в пище, воде и продуктах лесной промышленности во многих странах превышает возможности местных систем поддержания жизни» [8]. Отчет «Состояние мира в 2000 г.» того же института содержит предупреждение, что рост численности населения «может повлиять на экономический прогресс больше, чем любая другая тенденция, обостряя почти все остальные природоохранные и социальные проблемы» [9]. Здесь также предполагается, что Пакистан в опасности: «Предполагаемый рост численности населения Пакистана от сегодняшних 146 миллионов до 345 миллионов в 2050 г. уменьшит площадь пахотных земель на душу населения с 0,08 га до 0,03 га, то есть почти до размеров теннисного корта» [10].
Организация Population Action International (План действий в области народонаселения) отмечает, что «способность фермеров накормить будущее население Земли также находится под угрозой» [11]. Population Institute (Институт народонаселения) попросту предупреждает о «Четырех всадниках Апокалипсиса XXI века: Перенаселение. Уничтожение лесов. Нехватка воды. Голод». В результате «развитые страны будут вынуждены тратить гигантские средства на облегчение последствий катастроф… причем всего через несколько лет» [12].
Но и этого мало: согласно Лестеру Брауну, численность населения растет быстрее, чем количество рабочих мест. «Без немедленных мер по сдерживанию роста численности населения в ближайшие годы уровень безработицы может взлететь до невиданных высот». А что же касается Пакистана, то «трудоспособное население страны, по прогнозам, вырастет с 72 миллионов в 1999 г. до 199 миллионов в 2050 г.» [13].
Отношение паникеров к страшилке о перенаселении выражается в призыве усилить внимание к планированию семьи (больше презервативов!). Еще один конклав этих благодетелей — Международная конференция по проблемам населения и развития под эгидой ООН, состоявшаяся в 1994 г. в Каире, — приняла программу действий, отмечающую, что Конференция «выступает за всеобщий свободный доступ к планированию семьи к 2015 г… , проводит оценку уровня национальных ресурсов и объема необходимой международной помощи и призывает правительства стран мира обеспечить доступность этих ресурсов». Каирская конференция призвала международное сообщество «действовать без промедления для создания эффективной системы координации глобальных, региональных и субрегиональных служб, чтобы обеспечить население противозачаточными и другими средствами, необходимыми для реализации программ репродуктивного здоровья в развивающихся странах и в странах с экономикой переходного периода» [14].
Лестер Браун согласен, что деньги на презервативы — именно то, что нужно. «Более настойчивая национальная и международная поддержка содействия планированию семьи… принесет двойную выгоду — более приемлемые условия жизни и более реальные перспективы трудоустройства в следующем столетии» [15].
В обзоре Каирских резолюций 1999 г. было с надеждой отмечено, что «по мере снижения размеров семей и повышения доступности безопасных противозачаточных средств уровень рождаемости снизился». Тем не менее «более 150 миллионов пар до сих пор не могут удовлетворить свои потребности в контрацепции» [16]. Во время обсуждения вопроса о выполнении резолюций Каирской конференции, состоявшегося в 1999 г., Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан задумчиво произнес: «Мы не можем здесь обойтись без финансирования». Он отметил и другие приоритеты как бедных, так и богатых стран, но тем не менее риторически вопрошал: «Что может быть важнее, чем шанс помочь людям всего мира контролировать свою численность?» [17]
Группа активистов с целью, ясной из их названия — «Нулевой рост населения», — предупреждает американцев, что они тоже будут «подвержены влиянию политических конфликтов, которые начнут происходить по мере того, как экологические беженцы станут покидать перенаселенные и экологически деградировавшие районы в поиске более приемлемых условий жизни или столкнутся с проблемой прав на небезграничные природные ресурсы — такие, как нефть, вода или земля» [18].
Итак, «эликсир» экономического роста и средство избежания популяцион-ной катастрофы, как это ни комично, — деньги на презервативы. ЮНИСЕФ выражает свое мировоззрение характерной фразой: «Планирование семьи может принести больше благ большему количеству людей при меньших затратах, чем любая другая технология, доступная в настоящий момент человеческому роду» [19].
Американское агентство по международной помощи (USAID) играет важную роль в пропагандировании планирования семьи: агентство «организует глобальную систему доставки контрацептивных средств. Многие страны и спонсоры обращаются к его системе прогнозирования поставок контрацептивных средств, которая предназначена для того, чтобы обеспечить доступность и выбор противозачаточных средств где угодно и круглый год» [20]. Организация так предана этой цели, что она переполняет рынок презервативами. В странах — реципиентах помощи агентства — таких, как Сальвадор и Египет, раздается столько презервативов, что во время футбольных матчей люди надувают их, как воздушные шарики.
Миф о нежеланных детях
Рецепт роста, представляющий собой выделение денег на презервативы, несовместим с принципом «люди реагируют на стимулы». Настойчивые попытки обеспечить население противозачаточными средствами основываются на убеждении, что сам по себе свободный рынок не сможет предоставить достаточно презервативов для удовлетворения спроса на них. То есть «150 миллионов пар», нуждающихся в контрацептивах, не заведут детей, только если у них благодаря иностранной помощи будут презервативы. Но презерватив — это всего лишь один из продуктов, которые может предоставить свободный рынок—такой же, как банка «кока-колы». Между тем что-то не встречаются программы помощи, которые обеспечивали бы потребность 150 миллионов пар в «кока-коле».
Защитники идеи выделения денег на презервативы могут сказать, что бедные семьи не могут их себе позволить. Это дивный образчик логики, если учесть, что нежеланный ребенок обойдется куда дороже презервативов. В среднем в любой точке земного шара презервативы можно купить примерно за тридцать три цента за штукум [21]. Цена презерватива — явно несущественный фактор по сравнению с другими стимулами и препятствиями, связанными с рождением ребенка.
Сторонники предоставления помощи на контрацепцию возразят, что дело не в цене и просто у людей в бедных странах нет доступа к презервативам. Однако такой ответ вызывает новый вопрос: как же случилось, что при свободном рынке не хватает дешевого продукта, в котором так отчаянно нуждаются 150 миллионов пар? Ведь у рынка нет никаких проблем с поставкой «кока-колы» в любые бедные страны.
Оказывается, к отрицанию якобы существующего спроса на недоступные презервативы приводит не только элементарная экономическая логика. Во многих странах систематически проводились опросы по поводу желаемого количества детей в семье. Лэнт Притчетт сравнил число желаемых детей с фактическим в семьях разных стран. И обнаружил, что в странах, где женщины действительно много рожают, они и хотят иметь много детей. Примерно 90 % разницы в фактической рождаемости по странам объясняется разницей в желаемой рождаемости. Вот и вся история про неудовлетворенный спрос на контрацептивы [22].
Популяционные катастрофы: где они?
Если рост численности населения вызывает голод, нехватку воды, массовую безработицу и прочие катастрофы, то мы должны ожидать, что они как-то проявятся в экономической картине мира. У стран с быстрым ростом численности населения должен быть низкий или отрицательный рост ВВП на душу населения. Согласно паникерам, увеличение численности населения превосходит возможности существующих производственных мощностей по созданию новых рабочих мест и опережает рост производства продуктов питания. Так что, когда рост численности населения начинает «зашкаливать», ВВП на душу населения должен падать.
Это предсказание легко проверить, что неоднократно и делалось. Связь между экономическим ростом на душу населения и ростом численности населения — одна из самых разработанных проблем. Статистических исследований по ней накопилось уже столько, что появляются даже обзоры обзоров. В одном из них заключается, что «большинство экономистов, специализирующихся на проблемах народонаселения» отличаются «выраженно непаникерскими взглядами». Общий вывод, к которому склоняются экономисты, проводившие такие исследования, состоит в том, что характер влияния роста численности населения на рост ВВП на душу населения пока установить не удалось [23]. Самое известное статистическое соотношение между экономическим ростом и его наиболее фундаментальными детерминантами не обнаруживает никакого статистически значимого влияния роста численности населения на подушевой ВВП [24]. Когда делается допущение, что влияние роста численности населения на экономический рост меняется в зависимости от таких факторов, как уровень экономического развития или дефицит ресурсов, все равно рост численности населения не оказывает влияния на экономический рост [25]. Только когда я учитываю влияние государственной политики на экономический рост с 1960-х по 1990-е гг., я нахожу положительную (хотя и статистически незначимую) связь между ростом численности населения и ростом ВВП на душу населения [26].
Некоторые факты заставляют признать, что отсутствие связи между ростом численности населения и подушевым ростом ВВП не должно удивлять [27]. Во-первых, мы знаем, что как рост численности населения, так и подушевой экономический рост в очень долгосрочном периоде ускорились. В нынешних про-мышленно развитых странах и население, и доходы до XIX века росли очень медленно; затем оба процесса однововременно стали набирать темпы. За последние несколько десятилетий в промышленно развитых странах рост обоих показателей замедлился. Трудно примирить этот факт с идеями о губительном влиянии роста численности населения на экономический рост и необходимости осуществлять контроль над рождаемостью для обеспечения роста.
Кроме того, темпы роста численности населения недостаточно различаются по странам, чтобы объяснить разницу в темпах подушевого экономического роста. За период с 1960-го по 1992 г. рост ВВП на душу населения колеблется по всем странам от -2 до +7%. При этом колебания в темпах роста численности населения остаются в пределах лишь от 1 до 4 %. Даже если рост численности населения вызывает снижение темпов подушевого роста ВВП в пропорции один к одному (именно так считают популяционные паникеры), то это объясняет всего треть различий в темпах экономического роста. Есть страны вроде Аргентины — с низкими темпами роста численности населения и низкими темпами роста подушевого дохода. И страны вроде Ботсваны — с высокими темпами роста численности населения и быстрым экономическим ростом. Страны Восточной Азии росли гораздо быстрее, чем промышленно развитые страны, несмотря на то, что темпы роста численности населения в регионе были намного выше. А того всеобщего голода, который предсказывали паникеры, не было даже в несчастной плодовитой Африке.
Рост численности населения в странах третьего мира с 1960-х по 1990-е гг. замедлился примерно на 0,5 процентного пункта. Но, как мы видели, подушевой экономический рост в этих странах также замедлился. Более того, не существует связи между снижением темпов роста численности населения и увеличением темпов экономического роста по странам (рис. 5.1). Буквально во всех странах подушевой экономический рост замедлился и уровень замедления не сопряжен с изменениями в темпах роста численности населения.
Очевидно, что экономический рост зависит от факторов, которые не имеют ничего общего с ростом численности населения. Более того, как мы убедились,
Изменение в темпах роста численности населения
Изменение в темпах роста ВВП на душу населения высокие темпы роста численности населения и замедление экономического роста
Умеренные темпы роста численности населения и замедление экономического роста
Умеренные темпы роста численности населения и ускорение экономического роста
Высокие темпы роста численности населения и ускорение экономического роста
Рис. 5.1. Изменение темпов роста численности населения и темпов роста ВВП на душу населения с 1961-1979-х до 1980-1998 гг.
Каждая группа представляет собой четверть выборки, проранжированной по темпам роста численности населения. даже при учете и этих факторов все равно нет подтверждений тому, что рост численности населения оказывает на подушевой экономический рост какое-либо влияние.
Взгляд, согласно которому рост численности населения приведет к снижению подушевого дохода и росту безработицы, предполагает, что производительность каждого дополнительного человека равна нулю. Согласно такой точке зрения, единственный эффект увеличения численности населения заключается в распределении существующего ВВП на большее количество человек. Мало того, что это довольно оскорбительный взгляд на человеческий потенциал бедных стран, это еще и противоречит принципу «люди реагируют на стимулы». Дополнительный человек — это потенциальная возможность прибыли для работодателя, который нанимает еще одного работника. У «дополнительного» человека есть стимул найти выгодное место, чтобы жить на зарабатываемые деньги. Реальные заработки будут корректироваться, пока спрос на рабочую силу не сравняется с предложением.
Больше населения — хорошо или плохо?
Вместе с тем существует немало доводов и в пользу контроля над рождаемостью. Родители, принимающие решение завести ребенка, не принимают в расчет влияние этого решения на общество. Более высокая численность населения может нанести вред окружающей среде. Например, это может привести к большей плотности населения в данной местности, что у многих вызовет недовольство. Родители, принимая решение о рождении ребенка, не учитывают цену, которую должны заплатить за это все остальные члены общества.
Но «дополнительные» дети могут оказать на общество также положительное влияние, и это родители тоже не учитывают. Еще один ребенок — это будущий налогоплательщик, который поможет осуществлению государственных программ. В большинстве богатых стран основная проблема систем социальной защиты заключается в том, что рост численности населения замедлился и отношение численности работающего населения (налогоплательщиков) к количеству пенсионеров снизилось. Более благополучное положение дел в сфере социальной защиты в США по сравнению с другими богатыми странами вызвано как раз тем, что в США численность населения увеличивается быстрее (правда, благодаря иммиграции, а не росту рождаемости).
Размышляя о положительном эффекте высокой рождаемости, нельзя упускать из виду и такой фактор, как «принцип гения». Чем больше детей, тем больше вероятность того, что кто-то из них вырастет Моцартом, Эйнштейном или Биллом Гейтсом. Впервые на этот эффект обратили внимание Саймон Кузнец и Джулиан Саймон. Он выражается в увеличении количества идей, которые любое по величине население может обратить себе во благо.
Арию Моцарта может слушать любой человек. И вообще идеи могут быть поделены на неограниченное число человек фактически при нулевых затратах. Вот почему новые идеи используются с большей эффективностью именно в обществах с более высокой численностью населения. Единовременные затраты на осуществление новой идеи затем могут распределяться среди большего числа человек, и каждый получает шанс воспользоваться плодами нововведений. Так, единовременные затраты на установку Интернета будут тем менее обременительны, чем большее число человек им воспользуется. И польза от Интернета повышается по мере того, как все большее число человек его использует. Более традиционные инновации вроде перехода от охоты и собирательства к сельскому хозяйству и промышленности будут тем эффективнее, чем больше человек смогут разделить между собой затраты и воспользоваться предоставленными выгодами.
Рост численности населения может также подстегивать технологические инновации — именно потому, что увеличивается нагрузка на доступные ресурсы. Например, по мере возрастания отношения количества человек к площади пахотной земли общество вынуждено находить новые способы получения большего объема продовольствия на тех же территориях. Это «популяцион-ное давление» впервые было отмечено Эстер Боузрап.
Экономист из Гарвардского университета Майкл Кремер произвел проверку принципа Кузнеца — Саймона — Боузрап о благотворном влиянии роста численности населения в интересной статье под названием «Рост численности населения с 1 миллиона лет до нашей эры». Кремер отметил, что этот принцип наводит на мысль о положительной связи между первоначальной численностью населения и последующим ее ростом [28]. Более высокая первоначальная численность населения означает, что больше идей будет генерироваться, больше людей смогут ими воспользоваться и больше людей смогут разделить единовременные затраты на их реализацию. Выгоды, которые при этом получает общество, помогут в результате увеличить количество новорожденных, а потому рост населения будет ускоряться. Этот вывод — полная противоположность теориям Томаса Мальтуса, Пола Эрлиха, Лестера Брауна, согласно которым более высокая первоначальная численность населения приведет к попу-ляционному краху в виде голода. Так кто же прав — Боузрап или Мальтус?
Кремер отметил, что в очень долгосрочной перспективе данные свидетельствуют в пользу Боузрап. Население мира стабильно росло: 125 тысяч человек за миллион лет до нашей эры,4 миллиона в 10000 г. до н.э., 170 миллионов во времена Христа, примерно 1 миллиард во времена Моцарта, 2 миллиарда в эпоху Великой депрессии, 4 миллиарда во времена Уотергейта, 6 миллиардов сегодня… [29] И темпы роста населения все время ускорялись, а не замедлялись. В очень долгосрочной перспективе между первоначальной численностью населения и последующим ее ростом существует положительная связь, как и предсказывали Боузрап, Кузнец и Саймон, а не отрицательная, как предполагали Мальтус, Эрлих и Браун.
Но если отвлечься от череды тысячелетий и взглянуть на недавнее прошлое, эта закономерность не прослеживается. С 1960-х гг. численность населения продолжала расти, в то время как темпы экономического роста замедлились. Однако данный факт не подтверждает выводы Мальтуса. Ведь темпы роста численности населения замедляются из-за снижения рождаемости, а не в результате роста смертности от голода, как предполагали мальтузианцы.
Так как же ответить на вопрос: надо ли субсидировать контроль рождаемости? Во-первых, даже если надо, то не субсидиями на контрацептивы. Это неверный путь, поскольку цена контрацептивов слабо влияет на принятие решения о рождении ребенка. Во-вторых, плюсы и минусы большего по численности населения до сих пор далеко не очевидны. Возможно, каждая страна должна самостоятельно выбирать свою стратегию в этой сфере. И решать, окажет «избыточное» население чрезмерное давление на природные ресурсы или послужит «плодородной почвой» для новых налоговых поступлений и новых идей.
Лучший контрацептив — развитие
Предположим, по ряду причин какая-то страна хочет снизить темпы роста численности своего населения. По какому пути ей пойти? Есть одна статистическая взаимосвязь, которую никто не оспаривает: отрицательная связь между подушевым доходом и ростом численности населения. В богатых странах люди заводят меньше детей, чем в бедных. В беднейших 20 % стран женщина в среднем рожает 6,5 раза. А в самых богатых 20 % — в среднем 1,7 раза [30]. Некоторым это может показаться циничным, но родители делают выбор в пользу качества детей за счет их количества. В богатых странах родители заводят гораздо меньше детей, чем в бедных, зато и вкладывают в каждого ребенка гораздо больше средств — на образование, питание, занятия балетом и т.д.
Почему так? Да все потому же: люди реагируют на стимулы. Нобелевский лауреат Гэри Беккер впервые применил концепцию стимулов к семейной жизни — по этой причине некоторые даже могут счесть его бесчувственным человеком. Он отметил, что по мере того как люди богатеют, их время становится дороже. Всякое время, не потраченное на высокооплачиваемую работу, — упущенная выгода. Забота о детях требует много времени — я с радостью готов это подтвердить. Более богатые родители решают тратить больше времени на работу и меньше — на воспитание детей. Иными словами, принимают решение заводить меньше детей. Более бедные родители не получают таких выгод от работы и проводят больше времени, занимаясь воспитанием детей и, соответственно, заводя их в большем количестве.
Хотя у богатых меньше детей, чем у бедных, они вкладывают в каждого ребенка больше средств. Вероятно, выгоды от инвестиций в квалификацию возрастают по мере роста ее начального уровня. Выгода от обучения геометрии больше для того, кто уже знает арифметику. Высокая квалификация богатых родителей передается их детям отчасти через домашнее «обучение». В результате инвестирование в высококачественное образование для богатых родителей и их детей более выгодно, чем для бедных. Вот почему богатые тратят больше средств на приобретение квалификации их детьми, чем бедные. Если рассматривать страну в целом, то в зависимости от среднего начального уровня квалификации общество характеризуется либо высокой рождаемостью и низкими доходами, либо низкой рождаемостью и высокими доходами.
Оба эти условия тесно связаны. В бедном обществе выгода от наличия квалификации невелика, поэтому инвестировать в ее приобретение невыгодно. Но общество, не инвестирующее в квалификацию, так и остается бедным. Поскольку средний родитель зарабатывает мало, он тратит меньше времени на работу и больше — на воспитание детей, обзаводясь ими в большем количестве. В богатом обществе выгода от квалификации велика, поэтому здесь на получение квалификации затрачивают больше средств, становясь, таким образом, все богаче. Средний родитель в богатой стране зарабатывает много и тратит меньше времени на воспитание детей, потому что у него их меньше. Быстрый старт в развитии сдвинет общество от состояния, характеризующегося высокой рождаемостью и бедностью к состоянию, характеризующемуся низкой рождаемостью и процветанием [31]. Развитие само по себе — гораздо более мощный контрацептив, чем деньги, выделяемые на презервативы.
Две революции
Наш век пожинает плоды двух революций — промышленной (если воспользоваться слегка устаревшим термином) и демографической. Промышленная революция ознаменовалась скачком в представлениях о том, сколько продукции можно получить из определенного количества природных ресурсов. Демографическая революция выразилась в том, что рост численности населения сначала ускорился, а затем снова замедлился.
Интересно, как две эти революции связаны между собой. Мы уже говорили, что на начальных этапах промышленной революции существовала положительная связь между техническим прогрессом и ростом численности населения. Большая численность населения — это большее число гениев-изобретателей и больший объем рынка, толкающий вперед развитие технологий. Технический прогресс, в свою очередь, дал возможность прокормить большее число людей. И уровень развития технологий, и численность населения росли одновременно на протяжении столетий, и до последнего времени темпы роста и того, и другого ускорялись. Эту фазу часто называют периодом экстенсивного роста, потому что и объем вложений труда, и объем производства увеличивались без повышения уровня жизни. Ныне экстенсивный рост распространился на все регионы мира — именно это напугало паникеров, но катастроф, которые они предсказывали, пока что не произошло.
В следующей фазе двух революций темпы роста подушевого дохода в самых богатых странах увеличились, а рост численности населения замедлился. Эта фаза, как правило, называется интенсивным ростом, потому что каждый работник производит все больше и уровень жизни растет. Другими словами, промышленность более интенсивно использует каждого работника. Интенсивный рост еще не характерен для всех стран мира, но он присущ промышленно развитым странам Запада и Восточной Азии.
Лауреат Нобелевской премии Роберт Лукас считает, что увеличение доходности знаний и квалификации, или «человеческого капитала», объясняет переход от экстенсивного роста к интенсивному [32]. Технический прогресс дошел до точки, когда он поднимает доходность на человеческий капитал выше ставки, по которой мы оцениваем будущее. Поэтому становится выгоднее инвестировать в человеческий капитал, который принесет прибыль в будущем. Из этого следуют две вещи. Во-первых, объем производства на душу населения будет увеличиваться, так как каждый человек сможет произвести больше при более высоком уровне квалификации. Во-вторых, родители, которые заботятся о благосостоянии своих детей, используют преимущество более высокой доходности квалификации путем инвестирования в образование каждого ребенка и снижения количества детей в семье. То есть, если снова воспользоваться бессердечной экономической логикой, отказываясь от большего количества детей в пользу их качества. Таким образом, будет наблюдаться интенсивный экономический рост при повышении уровня жизни и снижении темпов роста численности населения.
В отношении интенсивного роста следует сделать две оговорки. Во-первых, инвестиции в человеческий капитал не следует отождествлять исключительно с формальным образованием, которое плохо объясняет экономический рост. Понятие человеческого капитала гораздо шире, и оно включает знания, полученные от друзей, членов семьи, коллег, а также навыки, приобретенные в ходе работы, обучения персонала. Трудно измерить человеческий капитал исходя из такого общего определения, но мы знаем, как его увеличить. Ради этого необходимо создавать стимулы для инвестиций в будущее.
Теперь пора сделать вторую оговорку — она касается того, почему интенсивный рост не закрепился повсеместно. Если доходность человеческого капитала выросла в результате всемирного технического прогресса, то почему не все страны воспользовались преимуществами этой высокой доходности знаний и квалификации? В третьей части книги мы увидим, что некоторые правительства отрицательно повлияли на доходность инвестиций в квалификацию, поскольку не разрешали своим гражданам полностью сохранять у себя собственный доход. Страны с такими правительствами застряли на этапе экстенсивного роста. Правительства, которые защищали права собственности и позволяли рынку свободно работать (большую часть времени), перешли к интенсивному росту. В их числе страны Западной Европы и те страны, по отношению к которым она была метрополией, а также страны Восточной Азии. Мы также увидим, что низкий исходный уровень квалификации осложняет получение высокой доходности на квалификацию на глобальном рынке.
Вот и ответ тем, кто беспокоится о росте численности населения: создавайте стимулы для инвестирования в людей. Тогда матери будут рожать меньше детей без помощи международных благодетелей, раздающих деньги на презервативы.
Чтобы попытаться создать нужные стимулы, международные организации принялись выдавать займы под гарантии проведения реформ. Оправдала ли себя эта стратегия? Об этом — в следующей главе.
Интермеццо. Картины на надгробиях
1981 год. Шаххату 29лет. Он живет в Берате, на Ниле—это в 450 милях к югу от Каира. Берат, местечко с населением в 7000 человек, разделен на одиннадцать деревушек. Вокруг каждой —родовые поля. Местные крестьяне до сих пор используют такие же мотыги, вилы, колодезные «журавли» и бороны, которые можно увидеть на древнеегипетских надгробных рисунках. У Шаххата семья из семи человек. Кроме того, у него то и дело гостит кто-нибудь из племянников и племянниц. В хозяйстве у него буйвол, осел, восемь овец и примерно два акра земли.
У Оммохамед, матери Шаххата, было двадцать детей. Четырнадцать умерли в младенчестве или в раннем детстве. Оммохамед и другие деревенские женщины жили в постоянном страхе заразиться трахомой или какой-нибудь другой из эндемических болезней. В надежде отвести беду покупали амулеты у местных колдунов [1 ]. Лихорадка и поносы случались в деревне каждое лето, когда дул хам-си — южный ветер, приносящий пыль [2]. Ни Шаххат, ни его мать Оммохамед никогда не ходили в школу.
В Берате сильны традиции мужского господства и насилия. Отец убил свою незамужнюю дочь, когда та забеременела, — таким образом он защитил честь семьи. Когда дочь пошла к колодцу стирать одежду, он опустил ее голову под воду и ждал, пока девушка захлебнется. Насилие — часть повседневной жизни в Берате; большинство мужчин не выходят из дома без заточки, ножа или ружья. Драка вспыхивает по любому поводу — из-за семейной чести, любовной страсти, денежного спора. Дюжина жизней оказывается в миг искорежена из-за распри. Правда, тюремные сроки за убийство из мести или во внезапной ссоре невелики. И уже на следующий день после ссоры принято помириться, смеяться и шутить друг с другом, как будто бы ничего не случилось.
Спустя одиннадцать лет, в 1992 г., Шаххат бросил обрабатывать землю и стал прорабом на одной из археологических площадок у берегов Нила. Он зарабатывал около ста долларов в месяц. Теперь ему сорок лет, он живет в однокомнатном глинобитном доме на земле своих предков. Небольшое клеверное поле перед своим домом он продал, чтобы взять себе вторую жену, семнадцатилетнюю, к большому неудовольствию первой жены. Теперь у него шестеро детей (остальные не выжили). Когда Шаххат стал много пить, обе его жены привлекли его к суду за невыполнение родительских обязанностей [3].
Еще одна такая победа, и мы погибли.
Пирр
18 августа 1982 г. министр финансов Мексики Хесус Сильва Херцог объявил, что Мексика больше не может обслуживать свой долг перед международными коммерческими банками. Как и многие другие страны со средним доходом, Мексика заняла слишком много, и теперь банки отказывались выдавать ей новые займы. А без новых займов Мексика не могла обслуживать старые.
Шокирующее заявление Сильвы Херцога положило начало долговому кризису стран со средним доходом в Латинской Америке и Африке. Он начался в результате того, что резко прекратилось поступление новых кредитов со стороны коммерческих банков. Одновременно разразился и долговой кризис африканских стран с низким доходом, поскольку они тоже слишком много заняли у официальных кредиторов. Ближний Восток и Северная Африка также погрузились в кризис — сначала из-за чрезмерно накопившейся задолженности, а затем еще и по причине падения цен на нефть в 1980-е гг.
Подобно пассажирам «Титаника», мы, эксперты по развитию, поначалу не понимали, какая катастрофа нас ждет. В своем Докладе о мировом развитии за 1983 г. Всемирный банк оптимистично прогнозировал ежегодные темпы подушевого экономического роста в развивающихся странах на уровне 3,3 % («среднее значение»). По самому пессимистичному сценарию («нижнее значение») за тот же период ожидался ежегодный подушевой рост в 2,7 %. (Фактически подушевой ежегодный рост окажется близким к нулю [1].)
Нам казалось, что у нас есть эффективный способ предотвратить коллапс роста: предоставлять помощь и займы развивающимся странам на условиях проведения реформ. Финансовая помощь, направляемая на инвестиции, должна была смениться финансовой помощью, обеспечивающей реформы.
Раньше займы Всемирного банка выделялись на конкретные проекты, и банк диктовал условия только относительно этих проектов. Но в 1980 г. Всемирный банк начал выдавать займы общего характера, выдвигая при этом требования к экономической политике находящихся в кризисе стран. Предполагалось, что займы такого рода будут способствовать разрешению долгового кризиса. Они заставят получателей займов скорректировать политику и создавать стимулы для роста, а также обеспечат страны необходимыми средствами в критической ситуации, вызванной отсутствием коммерческих займов.
МВФ всегда ставил определенные условия при выдаче займов. Но после 1982 г. условия стали более разнообразными, а сроки погашения долга увеличились. Доноры и официальные кредиторы (например, агентства по развитию экспорта) теперь также предоставляли гранты и займы с бблыпим набором условий, согласуя свою кредитную политику с МВФ и Всемирным банком.
Займы, направленные на структурные преобразования, предоставлялись, чтобы смягчить последствия долгового кризиса и обеспечить изменения в экономическом курсе. Это делалось, чтобы помочь странам-реципиентам остаться на пути экономического роста. (К подобной стратегии прибегнут и тринадцать лет спустя во время второго мексиканского долгового кризиса 1994-1995 гг., а затем и в период восточноазиатского кризиса 1997-1998 гг.)
«Структурные преобразования и рост» — таков был популярный в то время девиз. Когда я предпринял в библиотеке МВФ и Всемирного банка поиск книг и статей со словосочетанием «структурные преобразования и рост» в заголовках, то нашел ссылки на 192 источника. В июне 1983 г., например, Всемирный банк и МВФ опубликовали фрагменты из речей своих руководителей под общей шапкой: «Структурные преобразования и рост: как Фонд и Банк реагируют на текущие трудности» [2]. В 1986 г. президент Всемирного банка А.У. Клаузен произнес речь под названием «Структурные преобразования и рост в развивающемся мире: вызов международному сообществу» [3]. В 1987 г. Всемирный банк и МВФ выпустили том, озаглавленный «Ориентированные на рост программы структурных преобразований», в предисловии к которому обсуждалось «фундаментальное взаимодополнение» «структурных преобразований и экономического роста» [4].
Всемирный банк и МВФ преследовали амбициозную цель добиться «структурных преобразований и роста» в ходе интенсивных контактов с реципиентами помощи в тропиках. В 1980-е гг. Всемирный банк и МВФ выдали в среднем по шесть займов на проведение реформ каждой из стран Африки, по пять — странам Латинской Америки, по четыре — странам Азии и по три — странам Восточной Европы, Северной Африки и Ближнего Востока.
Операция прошла успешно для всех, кроме пациента. Займов было много, структурных преобразований и роста в 1980-е и 1990-е гг. — мало. Позднее одно из исследований показало, что в своих прогнозах Всемирный банк переоценил темпы роста у реципиентов этих займов на 3,5 процентных пункта [5]. В типичной развивающейся стране в 1980-1998 гг. экономический рост на душу населения был нулевым [6]. Займы были, а роста не было (рис. 6.1).
Более того, в Африке, Латинской Америке, Восточной Европе, на Ближнем Востоке и в Северной Африке процесс пошел вспять, а именно темпы подушевого роста стали снижаться. Только страны Азии избежали общей для тропических экономик участи (до 1997 г., когда в Азии разразился собственный кризис). Результаты предоставления займов на структурные преобразования, к сожалению, оказались неудовлетворительными. Мы убедимся, что они были не совместимы с законом «люди реагируют на стимулы». Они попросту не создавали нужных стимулов для восстановления роста — как для кредиторов, так и для реципиентов.
Отдельные успехи
Тем не менее займы, направленные на структурные преобразования, позволили достичь некоторых успехов, что говорит об их потенциале, способном раскрыться в соответствующих условиях.
В октябре 1985 г. я отправился в свою первую командировку от Всемирного банка — в Гану. Охваченная реформами, Гана предоставляла хорошую возможность для проверки того, как работают займы на структурные преобразования. Участие в экономике Ганы доноров было настолько велико, что в единственном приличном отеле, где останавливались все их представители, не было свободных номеров. Я поселился в более скромном месте. Там помимо прочих неприятностей у меня над кроватью во время ливня обвалилась крыша, а кондиционер в комнате взорвался.
Несмотря на мои страдания, с 1980-го по 1994 г. Всемирный банк и МВФ выдали Гане девятнадцать займов на структурные преобразования. После проведения важных реформ в 1983 г. подушевой экономический рост в Гане в 1984-1994 гг. составил 1,4 %, что стало большим достижением. Ведь в 1961-1983 гг. этот показатель оставлял -1,6 % в год.
Были и другие успешные примеры. С 1980-го по 1994 г. МВФ и Всемирный банк выдали Маврикию семь займов на структурные преобразования. Результатом стал просто выдающийся по темпам экономический рост — 4,3 % в год. В тот же период Всемирный банк и МВФ выдали пять подобных займов Таиланду. Успехи этой страны впечатляют еще больше — 5,3 % в год. Наконец, самой успешной стране, Южной Корее, банк и фонд предоставили на структурные преобразования семь займов, в основном в начале 1980-х гг. Южной Корее за это время удалось добиться подушевого экономического роста в 6,7 % в год. (После нового кризиса в 1997-1998 гг. Таиланду и Корее понадобились новые займы; результаты пока неизвестны.)
Займы, направленные на проведение реформ, дали также отдельные неплохие результаты в Латинской Америке — такие примеры есть в 1990-х гг., притом что опыт 1980-х гг. был разочаровывающим. В 1980-1994 гг. Всемирный банк и МВФ выдали, в частности, пятнадцать займов только Аргентине. Несколько попыток реформ здесь оказались неудачными, но в конце концов страна добилась успеха. Рост отреагировал на реформы: после падения подушевого ВВП с темпами -1,9 % в год с 1980-го по 1990 г. в 1990-1994 гг. рост подушевого ВВП составлял 4,7 % в год. (Затем, к сожалению, развитие снова замедлилось.)
Еще один удачный пример — Перу. Всемирный банк и МВФ в 1980-1994 гг. выдали этой стране восемь займов, направленных на структурные преобразования. Сначала реформы в Перу не проводились, но в 1990-е гг. они наконец были осуществлены. В результате темпы роста подушевого ВВП тоже менялись, с -2,6 % в год в 1980-1990 гг. до +2,6 % в год в 1990-1994 гг.
Займы без структурных преобразований
Почему займы, направленные на структурные преобразования, не повлияли так же эффективно на развитие всех стран? Почему в Аргентине, Перу и других латиноамериканских странах переход к положительным темпам роста занял столько времени (да и до сих пор успех этих стран под вопросом), что мы потеряли целое десятилетие? Для ответа надо разобраться, какие именно страны финансировались донорами и что эти страны делали в ответ на получение финансовой помощи. Займы были, но очень часто не было никаких структурных преобразований. Такое беспорядочное финансирование создавало слабые стимулы для проведения необходимых реформ.
Только одна Замбия с 1980-го по 1994 г. получила от Всемирного банка и МВФ двенадцать займов, направленных на структурные преобразования. Поток ресурсов в форме официальных кредитов и помощи достиг за это время четверти всего замбийского ВВП. Несмотря на это, к концу данного периода инфляция в Замбии ежегодно составляла более 40 % (исключение — два года в период с 1985-го по 1996 г.).
Все как будто согласны с тем, что высокая инфляция не создает стимулов для роста. И в числе условий предоставления займов, как правило, были требования обуздать инфляцию. Так почему же, несмотря на высокую инфляцию, доноры продолжали выдавать Замбии кредиты?
То, что произошло в Замбии, в действительности типичный случай. Страны, в которых инфляция выражалась трехзначными числами, получали такой же объем официальных займов, как и страны, в которых инфляция выражалась однозначным числом. Такую практику можно было бы оправдать, если бы займы поступали в страну с изначально высоким уровнем инфляции и целью предоставления займов ставилось ее снижение. Но в Замбию (как и в ряде других стран) займы продолжали поступать, и их объем даже увеличивался, несмотря на то, что инфляция оставалась на прежнем уровне, а то и продолжала расти. В 1995 г. МВФ отметил, что в ходе осуществлении его программ «успех в деле снижения инфляции» в странах с низким доходом «был в лучшем случае «смешанным». Фактически же в половине стран, в которых реализовывались программы МВФ, инфляция снизилась, а в половине — выросла [7]. Подобный успех впечатляет примерно так же, как предсказание, что при бросании монеты в половине случаев скорее всего выпадет орел.
Проблемы переходного периода
Другой пример неудачной попытки в деле обуздания инфляции путем предоставления займов на структурные преобразования — критический период в России в 1992-1995 гг. С 1 января 1992 г. в стране приступили к введению свободного рынка. Однако к этой критической дате Всемирный банк и МВФ выдачу займов не подготовили. Очевидно, сказалась уже сложившаяся тенденция реагировать на кризисы после их проявления, вместо того чтобы их предотвращать (примеры мы увидим и дальше). Не был использован важный период между триумфом Ельцина после победы над путчем в августе 1991 г. и освобождением цен 1 января 1992 г. МВФ и Всемирный банк тогда не проявили необходимой настойчивости в поддержке российских реформаторов, которые готовили программу шоковой терапии. Только после того как инфляция в результате освобождения цен зашкалила за тысячи процентов и Центральный банк России стал беспорядочно печатать деньги для финансирования кредитов государственным организациям, МВФ и Всемирный банк предоставили России займы на структурные преобразования. К этому моменту реформаторы уже в значительной степени потеряли доверие и политическую поддержку со стороны населения, которое увидело, что их сбережения и пенсии съедены высокой инфляцией. Как и в случае со многими другими займами, направленными на структурные преобразования, инфляцию обуздать не удалось. Она стабилизировалась лишь в 1995 г. после выдачи очередного займа МВФ. Тем временем были потеряны крайне важные годы, в течение которых жители России разочаровались в свободном рынке. Политические последствия этого сказываются в России до сих пор.
Россия — один из самых печальных примеров предоставления займов на структурные преобразования и промахов экономистов, заключающихся в неспособности обеспечить плавный переход от коммунизма к капитализму. Сделанные в тропиках ошибки были повторены в северных странах, доведенных до нищеты наследием централизованного планирования. 24 бывшие коммунистические страны получили в 1990-е гг. 143 займа на структурные преобразования и массу советов от западных экономистов. Итог неутешителен: общее снижение объема выпуска в типичной бывшей коммунистической восточноевропейской стране в 1990-е гг. на 41 % и рост доли населения, живущей меньше чем на два доллара в день, с 1,7 до 20,8 %. Такой переход представляет собой сложный процесс, однако нам не удалось справиться даже с элементарными вещами — инфляция в бывших коммунистических странах оставалась высокой и неуправляемой, отравив населению первый опыт рыночной экономики. К 1998 г. в средней посткоммунистической стране инфляция по отношению к 1990 г. составляла 64 000 %, несмотря на все займы (рис. 6.2) [8].
Иные варианты политики
Тот же феномен предоставления помощи странам, проводящим неверный курс, относится не только к инфляции, но и к другим аспектам политики. В Мавритании средний размер премии черного валютного рынка в 1982-1989 гг. каждый год превышал 100 %. Размер премии рассчитывается как разница между обменным курсом валюты на черном рынке и официальным курсом, выраженная в процентах.
Она, по сути, представляет собой налог на экспортеров, которые, как правило, приобретают ресурсы по курсу черного рынка, а товары вынуждены продавать по ценам, соответствующим официальному обменному курсу. Займы, направляемые на структурные преобразования, обычно сопровождаются условием, согласно которому официальный обменный курс должен давать возможность экспортерам быть конкурентоспособными. Но, несмотря на высокую премию черного рынка в Мавритании, Всемирный банк и МВФ выдали этой стране в 1982-1989 гг. шесть займов. Другие доноры последовали примеру банка и фонда, так что Мавритания за указанный период получала ежегодно в среднем 23 % своего ВВП в виде субсидий и официальных займов. Есть и другие примеры того, как мы, доноры, выдавали крупные кредиты странам, в которых премия черного рынка превышала 100 % (см. табл. 6.1).
Таблица 6.1. Примеры высокого значения премии черного рынка и предоставления крупных объемов помощи
Страна Период Премия черного рынка Объем официального(%) финансирования развития (в процентах ВВП)
Бангладеш
1985-1992
198,9
7,4
Коста-Рика
1981-1984
179,2
6,0
Эфиопия
1984-1993
176,8
10,4
Гайана
1980-1990
344,4
14,3
Мавритания
1982-1989
156,8
23,0
Никарагуа
1981-1988
2116,1
17,7
Сьерра-Леоне
1987-1990
545,7
7,0
Судан
1984-1990
269,0
6,5
Сирия
1984-1991
403,6
10,1
Уганда
1980-1988
301,0
5,7
Замбия
1987-1991
308,0
14,0
Эта таблица наглядно показывает, что условия получения займов не выполнялись. Доноры, оказывая помощь, с удивительной легкостью забывают о высокой премии черного рынка. Помощь остается стабильной и когда эта премия ниже 10 %, и когда она выше 100 %.
Другой тип условий, часто выдвигаемых банком и фондом при выдаче займов, состоит в проведении реструктуризации или закрытии убыточных государственных компаний. Эти условия тоже выполняются не чаще, чем десять заповедей.
Позвольте привести лишь один пример — государственные железные дороги в Кении. С 1979-го по 1996 г. Всемирный банк и МВФ выдали Кении девятнадцать займов на структурные преобразования. По условиям этих займов, правительству страны требовалось решить проблемы неблагополучных государственных компаний. Причем наблюдатели отметили финансовые трудности Кенийских железных дорог еще в 1972 г [9]. В докладе Всемирного банка 1983 г. отмечались «серьезные финансовые трудности» Кенийских железных дорог, хотя вместе с тем высказывалась надежда, что недавно заявленные политические намерения «изучить и исправить ситуацию» будут осуществлены [10]. В Обзоре государственных расходов (Public Expenditure Review) за 1989 г. было отмечено, что правительство составило корпоративный план для Кенийских железных дорог, на который авторы возлагали большие надежды. Правда, в этом же докладе сообщалось, что «в выполнении плана наблюдаются значительные задержки», с чем связывалось «по-прежнему плохое финансовое состояние Кенийских железных дорог» [11]. В 1995 г., согласно МВФ, Кенийские железные дороги все еще «испытывали проблемы с ликвидностью и обслуживанием гарантированного государством внешнего долга. Осуществление… мер по сокращению персонала и продаже непрофильных активов тоже постоянно откладывалось» [12]. В отчете банка за 1996 г. были отмечены «плохое финансовое состояние» Кенийских железных дорог, «не отвечающее необходимым стандартам» техническое состояние и срочная необходимость в «ремонте и модернизации». В последнем отчете, на заре нового тысячелетия, Кенийские железные дороги, как выясняется, все так же теряли деньги и не реформировались. По всей видимости, до реформирования этого символа государственного покровительства и хозяйственной неэффективности дело дойдет еще не скоро.
Мы, доноры, кажется, не обращаем никакого внимания и на несоблюдение условий и в области бюджетного дефицита. Кот-д’Ивуару банк и фонд выдали с 1980-го по 1994 г. восемнадцать займов на структурные преобразования. При этом с 1989-го по 1993 г. дефицит бюджета в стране составлял 14 % ВВП. Все согласны с тем, что высокий дефицит бюджета не создает стимулов для роста. В докладе Всемирного банка по Кот-д’Ивуару за 1988 г. подтверждалось, что «существующий высокий дефицит и ожидания его дальнейшего увеличения создают обстановку неуверенности, которая неблагоприятна для частного инвестирования» [13]. И условия получения займов, как правило, предполагали сокращение дефицита бюджета. Так как же получилось, что после предоставления восемнадцати займов на структурные преобразования дефицит бюджета в процентах к ВВП у Кот-д’Ивуара все еще выражается двузначными показателями?
И эта страна — далеко не единственный случай. Пакистану МВФ и Всемирный банк с 1970-го по 1997 г. выдали на структурные преобразования двадцать два займа. Все они предоставлялись при условии, что государство снизит дефицит бюджета. Но дефицит все время оставался на уровне 7 % ВВП. В новом тысячелетии МВФ и Всемирный банк предоставляют Пакистану новые займы на структурные преобразования все при тех же условиях снижения бюджетного дефицита.
По правде говоря, высокий дефицит бюджета при получении международной помощи — отчасти результат намеренных действий. Донорские проекты, которые отличаются высокой доходностью и финансируются за счет международной помощи, увеличивают бюджетный дефицит; чем больше таких проектов, тем больше и объем помощи, и размер дефицита. Но намерения доноров состоят также в том, чтобы страны-реципиенты постепенно отказались от внешней зависимости и финансировали стоящие проекты самостоятельно. Примеры же Кот-д’Ивуара и Пакистана показывают наличие постоянной подпитки, а не постепенное отучение от помощи. Кот-д’Ивуар представляет собой пример и более общего явления — высокого дефицита, связанного с высоким уровнем официального финансирования развития.
Другая ошибка в политике, ускользающая от внимания беспечных доноров, — резко отрицательные показатели реальных процентных ставок. Реальные процентные ставки (номинальные процентные ставки минус инфляция) обычно становятся резко отрицательными, когда правительство фиксирует процентную ставку и одновременно печатает деньги, создавая высокую инфляцию. В результате такая практика оборачивается налогом на банковских вкладчиков. Она практически уничтожает банковскую систему, поскольку никто не хочет хранить вклады, постоянно теряющие в стоимости. А хорошо функционирующая банковская система жизненно важна для экономического роста. Однако в целом картина такова: страны с резко отрицательными реальными процентными ставками получают больший объем помощи, чем страны с положительными реальными процентными ставками. В табл. 6.2 представлено несколько характерных примеров на этот счет.
Таблица 6.2. Примеры резко отрицательных процентных ставок и высокого объема помощи
Страна
Период
Реальные процентные ставки
(%)
Объем официального финансирования развития (в процентах ВВП)
Боливия
1979-1985
-49,4
5,6
Гвинея-Бисау
1989-1992
-15,9
38,3
Никарагуа
1989-1991
-86,7
54,5
Сьерра-Леоне
1983-1991
-34,4
6,3
Судан
1979-1984
-15,6
10,7
Сомали
1979-1988
-24,9
40,4
Уганда
1981-1988
-41,8
5,7
Замбия
1985-1991
-33,6
17,0
Возможно, тревожнее всего то, что займы на структурные преобразования выдаются без проведения особого различия между более или менее коррумпированными правительствами. Однако выдавать займы коррумпированному правительству, как я покажу в одной из следующих глав, в сущности, бесполезно. Согласно International Credit Risk Guide (Международному справочнику по кредитным рискам), самыми коррумпированными из развивающихся стран в 1980-х — начале 1990-х гг. были Конго/Заир, Бангладеш, Либерия, Гаити, Парагвай, Гайана и Индонезия. Тем не менее за указанное время эти страны в совокупности получили от Всемирного банка и МВФ 46 займов на структурные преобразования. Трудно понять, каким образом заирский правитель Мобуту Сесе Секо, чье состояние измерялось миллиардами долларов, получил от Всемирного банка и МВФ девять таких займов.
Эти примеры и таблицы иллюстрируют лишь часть более общей проблемы. Недавнее исследование Всемирного банка показало, что международная помощь не влияет на выбор политики в стране. Эксперты доноров, определяющие, кому достанется помощь, также не принимают в расчет проводимую в этих странах политику. Судя по всему, эта помощь определяется стратегическими интересами доноров, а не выбором политики со стороны реципиента. Например, Египту Соединенные Штаты выдали огромные суммы в виде помощи в знак признательности за мирные соглашения в Кэмп-Дэвиде. Франция выделяет значительные суммы на помощь своим бывшим колониям. (Многосторонние организации вроде Всемирного банка действительно предоставляют более крупный объем помощи странам с разумной политикой, но и тут разница не столь уж велика. Переход от худшей политики к лучшей приводит к увеличению объема помощи всего на четверть процентного пункта ВВП [ 14].)
Как симулировать преобразования
У Макса Эшера есть знаменитая литография под названием «Вверх и вниз». С непревзойденным мастерством иллюзиониста Эшер изобразил, как люди поднимаются и спускаются по прямоугольной лестнице, пока не приходят туда, откуда и начинали подниматься. Так и многие страны, на первый взгляд, все преобразовывали и преобразовывали свою политику по мере получения займов на структурные преобразования, а в результате возвращались к тому, с чего начинали.
У правительства, которое безответственно вело себя до получения займа на структурные преобразования, нет стимулов вести себя ответственно после его получения. Действительно изменить политику может только переход власти от плохого правительства к хорошему. Если безответственное правительство останется на своем месте, то оно создаст иллюзию преобразований, фактически ничего не меняя. Даже когда доноры настаивают на снижении дефицита бюджета, то у безответственного правительства, желающего избежать реальных изменений, есть все стимулы для того, чтобы творчески подойти к финансовому учету.
Сегодняшний дефицит — это способ взять в долг у будущего. Дефицит финансируется новым долгом, что повышает доходы правительства за счет более высоких выплат по долгам завтра. Но государственный долг — не единственный способ, которым правительство, не думающее о завтрашнем дне, может навредить будущему. Есть множество способов, которыми может воспользоваться правительство, чтобы высвободить деньги сегодня за счет создания больших трудностей завтра. Например, оно может сократить текущие расходы на поддержку в нормальном состоянии дорог и потратить эти деньги на покровительство и потребление. К сожалению, экономия на ремонте дорог приведет к необходимости их реконструкции, что в итоге обойдется гораздо дороже. В докладе Всемирного банка о мировом развитии за 1994 г. говорится, что «за последнее десятилетие в Африке своевременный ремонт стоимостью 12 миллиардов долларов позволил бы избежать реконструкции дорог на 45 миллиардов долларов».
Донорам известно об этих методах симуляции. Однако настоять на выполнении поставленных условий все равно трудно. Условия, касающиеся дефицита, как бы слабы они ни были, все же сильнее, чем условия, определяющие затраты на профилактические и ремонтные работы. Рассмотрим пример донорской попытки сохранить уровень расходов на профилактику и ремонт и при этом сократить дефицит бюджета. Вернемся к Кении, получившей с 1979-го по 1996 г. девятнадцать займов на структурные преобразования от МВФ и Всемирного банка. За это время Банк несколько раз изучал государственные расходы Кении. Делались выводы, что необходимо сократить непроизводительные затраты и сохранить уровень разумных затрат, в частности на ремонт дорог. Однако на рекомендации по расходованию государственных средств мало кто обращал внимание.
В 2000 г. сотрудник Всемирного банка, специалист по Кении, жаловался на мизерные средства, выделяемые на профилактику и ремонт. При этом он ссылался на Обзор государственных расходов Всемирного банка за 1996 г., где было отмечено «чудовищное положение дел в области поддержания в рабочем состоянии оборудования и объектов по всем министерствам» [15]. В Обзоре 1994 г. вновь подчеркивалась «серьезная нехватка ресурсов на профилактику и ремонт» [16]. В обзоре 1989 г. указывалось, что расходов на профилактику и ремонт «серьезно не хватает во всех секторах, рассмотренных миссией». В экономическом меморандуме 1983 г. отмечалось, что недостаточное финансирование промежуточных расходов «привело к тому, что проекты не действуют в соответствии с проектной мощностью, а объекты после завершения работ не используются» [17]. В Экономическом меморандуме по Кении 1979 г. также есть строки о «серьезной проблеме недостатка текущих средств для поддержания существующих проектов на полной мощности». В меморандуме отмечалась особенно серьезная нехватка средств на плановый ремонт дорог (хотя и высказывалась надежда, что «правительство уже предприняло меры для существенного улучшения положения…») [18].
Проедание будущего
Фундаментальный принцип остается все тем же: правительство, которое проедает будущее, набирая долги, будет проедать будущее и другими способами. Например, оно может сократить расходы на инфраструктуру, которая принесла бы доход в будущем, снижая таким образом сегодняшний дефицит, но увеличивая завтрашний. Африканские государственные телекоммуникационные компании настолько снизили инвестиции в новые телекоммуникации, что клиенты ждут по восемь и более лет, пока им установят новую телефонную линию. А ведь прибыль, которую дает в Африке каждая телефонная линия, по мировым стандартам очень высока [19].
Правительство может получить прибыль сегодня также за счет продажи успешно функционирующих государственных предприятий — в ущерб будущей выгоде. За период с 1989-го по 1993 г. Нигерия имела два действующих соглашения с МВФ и получила два займа на структурные преобразования от Всемирного банка, которые накладывали ограничения на бюджетный дефицит и государственный долг. За это время она продала государственные акции прибыльных нефтяных компаний на 2,5 миллиарда долларов. В то же самое время 12 миллиардов долларов из нефтяных доходов исчезли с официальных счетов, — возможно, в карманы нигерийских чиновников. Это общее явление: страны, которые получают займы на структурные преобразования, получают также и бблыние суммы от продажи государственных компаний, чем страны, которые таких займов не получают.
Страны с программами структурных преобразований также быстрее выкачивают нефть из недр, чем в периоды отсутствия таких программ. Таким образом, они получают большие доходы сегодня и лишают себя возможности извлекать прибыль от продажи нефти в будущем [20].
Правительства могут и просто перераспределить расходы и доходы во времени, чтобы покрыть текущий дефицит [21]. В 1998 г. Бразилия выпустила государственные облигации с нулевым купоном, по которым выплата основной суммы и процентов приходилась на следующий год. Таким образом, сократились расходы текущего года. Многие правительства прибегают к отсрочке платежей государственным подрядчикам или поставщикам. Эти отсрочки сокращают бюджетный дефицит текущего года и эксплицитный (явный) государственный долг за счет увеличения дефицита следующего года и имплицитного (неявного) государственного долга [22].
Возможно, тропические страны научились некоторым из этих фокусов у промышленно развитых стран. Во время попытки при помощи билля Грэм-ма — Рудмана сократить дефицит конгресс США в 1987 г. отложил трехмиллиардную выплату военному персоналу до следующего финансового года. Кроме того, министр обороны Каспар Уайнбергер отложил покупку новых систем оружия, чтобы сократить текущие расходы, хотя такое промедление увеличивало затраты на приобретаемые товары [23]. Правительству США также была по душе идея продажи госимущества. Конгресс оттягивал приватизацию железнодорожной компании Conrail до тех пор, пока не появился билль Грэм-ма — Рудмана. Когда его принятие внезапно создало стимулы для получения доходов от приватизации с целью покрытия бюджетных дыр, конгресс быстро продал компанию.
В силах правительства и перераспределение во времени налоговых поступлений. Существует много историй про то, как развивающиеся страны получали авансом налоговые платежи, чтобы достичь требуемых МВФ размеров дефицита [24]. Конгресс США перенес около одного миллиарда долларов акцизных сборов вперед, чтобы не превысить «потолок» по бюджетному дефициту, заданный биллем Грэмма — Рудмана в 1987 г. [25].
Еще одна уловка — сокращение текущих расходов в обмен на будущие обязательства. Например, правительство может перейти от выдачи субсидий государственным предприятиям к предоставлению гарантий по банковским займам, выданным этим предприятиям для покрытия убытков. Тем самым создается впечатление, что дефицит сокращается. Когда предприятия в конце концов оказываются не способны выплатить долг и объявляют дефолт, правительство покрывает их задолженность и в результате все-таки платит за убытки государственных предприятий. Точно так же, как и в случае предоставления эксплицитных субсидий. Египет прекратил поддержку государственных предприятий из бюджета в 1991 г., но позволил убыточным компаниям продолжать свою деятельность с помощью банковских овердрафтов и иностранных займов. Периодически египетское правительство вынуждено было покрывать долги таких предприятий-банкротов [26].
Если правительство отличается творческой жилкой, оно может сделать так, чтобы убытки государственных предприятий и вовсе исчезли. Для этого надо заставить публичные финансовые институты (показатели которых редко входят в определение бюджетного дефицита) субсидировать государственные компании. Например, в Уганде в 1987-1988 гг. центральный банк выдал пивоваренным и табачным компаниям иностранную валюту по искусственно заниженному курсу, тем самым уменьшив их затраты на импорт. В Аргентине до 1990 г. центральный банк предлагал льготную процентную ставку по кредитам убыточным государственным предприятиям, сокращая их процентные расходы и, соответственно, убытки [27]. В Китае государственные банки выдают займы государственным предприятиям по отрицательным реальным процентным ставкам.
Правительства могут также распорядиться средствами своих пенсионных фондов. Например, многие страны требуют от пенсионных фондов, у которых по объективным причинам на какой-то момент скопились денежные излишки, предоставления займов правительству по отрицательным реальным процентным ставкам. Среди таких стран Коста-Рика, Эквадор, Египет, Ямайка, Перу, Тринидад и Тобаго, Турция и Венесуэла. В Перу, являющим собой худший пример, реальная доходность пенсионного фонда составила — 37,4 %, что вряд ли может обнадежить перуанских пенсионеров. Низкие процентные ставки по государственному долгу сокращают бюджетный дефицит, но одновременно уменьшают объем резервов пенсионного фонда, необходимых ему, когда он начинает испытывать дефицит, а это рано или поздно неминуемо [28]. Правительству тогда придется самому выплачивать пенсии, поэтому схема с отрицательными реальными процентными ставками просто перераспределяет расходы с сегодняшнего дня на завтрашний [29].
Есть и другие хитрости, к которым может прибегнуть правительство, чтобы не осуществлять предусмотренные условиями займа реформы. Чтобы справиться с инфляцией, правительство может поддерживать бюджетный дефицит на одном уровне, но при этом заменить печатание денег накоплением долгов. Так будет продолжаться, пока долговое бремя не станет слишком тяжелым и кредиторы не перестанут давать в долг. Тогда правительству придется снова печатать деньги и инфляция возобновится с новой силой. Но на этот раз печатный станок будет работать еще активнее и инфляция усилится — ведь правительству придется обслуживать и накопившийся тем временем долг [30]. Все, чего в данном случае удалось добиться, — это снижения инфляции сегодня за счет еще более высокой инфляции завтра. (Неудачные попытки Аргентины обуздать инфляцию до 1990 г. полностью соответствуют этой модели.)
Все эти примеры показывают, что страны могут в краткосрочной перспективе улучшить свои экономические показатели и сделать вид, будто выполняют условия займов, в то время как на самом деле они лишь оттягивают решение проблем. Поэтому в будущем они получают новые займы на структурные преобразования, чтобы справиться с еще более масштабными проблемами. Так отчасти можно объяснить положение стран, которые получили на удивление много подобных займов.
Возьмем для примера краткосрочные кризисные займы МВФ (на жаргоне МВФ их именуют «стэнд-бай»). Эти займы призваны разрешать ситуации острого кризиса, например когда у страны заканчиваются международные резервы. В идеале МВФ и другие международные организации должны помочь стране разрешить кризис таким образом, чтобы не допустить появления новых кризисов в дальнейшем. Но этого не происходит. Страны оказываются на своего рода карусели — МВФ вытаскивает их из кризиса, затем снова происходит кризис, потом МВФ опять их вытаскивает и так далее до бесконечности. Гаити прошла через эту карусель 22 раза, Либерия — 18 раз, Эквадор — 16, Аргентина — 15 раз. Девиз МВФ, Всемирного банка и правительств стран-реципиентов, похоже, таков: «Миллионы для выхода из кризиса, ни доллара для их предотвращения».
Двенадцать стран получили по пятнадцать и более займов на структурные преобразования от Всемирного банка и МВФ за пятнадцать лет — с 1980-го по 1994 г.: Аргентина, Бангладеш, Кот-д’Ивуар, Гана, Ямайка, Кения, Марокко, Мексика, Пакистан, Филиппины, Сенегал и Уганда. Медианный подушевой
5 - 2501 рост в этих странах за указанный период равнялся нулю. Возможно, самый большой недостаток таких займов заключается в их неспособности гарантировать проведение политики, которая приведет к росту. Более высокие темпы роста увеличивают доходы от налогов и экспорта, благодаря чему появляется возможность обслуживать займы быстрее и нужда в новых займах на структурные преобразования отпадает. МВФ, Всемирный банк и другие доноры слишком беспокоились о долгах этих экономик. А потому так мало внимания обращалось на стимулы, которые могли бы увеличить активы самих реципиентов, — а именно, их способности обеспечивать будущий доход с помощью экономического роста. Недавнее исследование Пжеворского и Вриланда (2000) выявило отрицательный эффект программ МВФ на экономический рост. Во Всемирном банке и МВФ скопился длинный список неубедительной литературы, которая пытается оценить эффект реализуемых этими организациями программ на рост при учете других факторов. Примеры позитивного влияния на рост крайне трудно обнаружить. Очевидно одно: надежды на «структурные преобразования и рост» не оправдались. Преобразований было слишком мало, роста тоже, а результаты предоставления займов почти не подвергались тщательному анализу.
Стимулы для доноров и реципиентов
Так почему наши займы на структурные преобразования к концу 1980-х гг. почти неизменно превращались в безоглядное подкармливание безнадежных? Почему они не оказались волшебным средством, почему два десятилетия были потеряны для роста? Почему мы не настаивали на соблюдении условий займов? И снова на все вопросы дает ответ наш официальный девиз — люди реагируют на стимулы. У входа в международные организации никто не проверяет характер действующих у различных сторон стимулов. Между тем кредиторы сталкиваются со стимулами, которые побуждают их выдавать займы даже тогда, когда условия займов не выполняются. А реципиенты сталкиваются со стимулами, которые побуждают их не проводить реформы, даже когда они получают займы на условиях их проведения. Все эти проблемы возникают именно в результате существования разнородных стимулов.
Во-первых, доноры не были бы донорами, если бы они не заботились о бедных, живущих в стране — реципиенте помощи. Но эта забота о бедных делает не слишком убедительными их угрозы прекратить кредитование, если условия не будут выполнены. В конце концов, даже если условия не выполнены, доноры хотят облегчить участь бедняков и все равно выдают займы. Реципиенты ожидают, что донор поведет себя именно так, а потому сидят, не проводя никаких реформ, не помогая бедным и полагая, что все равно получат деньги.
Пока же, как мы видели в случае с сокращением дефицита, они вполне могут создать видимость реформ.
Забота доноров о бедных создает еще более извращенные стимулы для реципиентов. Поскольку страны, в которых проблема бедности является очень острой, получают больший объем помощи, у них мало стимулов для решения и смягчения этих проблем. Бедных держат в заложниках ради получения помощи от доноров. [31]
Как можно исправить сложившуюся систему? Как это ни парадоксально, бедные в стране-реципиенте смогут спать спокойнее, если решение о выдаче помощи будет отдано на откуп бессердечному агентству, которому наплевать на них. Это агентство «Скрудж» сурово пригрозило бы, что прекратит предоставление помощи, если реципиент не выполнит условия и не улучшит условия жизни бедных. Тогда реципиент улучшит условия, и бедным от этого станет легче.
Есть и менее благородные причины, которые определяют в качестве стимулов поведение доноров при распределении международной помощи. Большинство донорских организаций устроены так, что в них есть департаменты, специализирующиеся по странам или по группам стран. Бюджет таких подразделений зависит от объема ресурсов, которые распределяются среди реципиентов. Департамент, который вовремя не «расписал» свой бюджет по займам, скорее всего в следующем году получит меньше денег. Большие бюджеты ассоциируются с ббльшим престижем и карьерными перспективами, так что у сотрудников каждого подразделения есть стимулы для выдачи займов, даже когда их условия не соблюдаются.
Связывая предоставление помощи с переменами в политике, кредиторы создают еще один извращенный стимул для получателей займов. Это приводит к зигзагообразным колебаниям политического курса: страны постоянно что-то меняют, а потом пересматривают принятые решений. Когда они вносят коррективы, то получают новые займы в знак благоприятных перемен в политике. Когда они отступают от реформ, то не получают новых займов. Тогда они снова что-то меняют, и начинается очередной раунд предоставления займов на структурные преобразования от Всемирного банка, МВФ и других доноров. Журнал «Экономист» так описывает этот процесс в Кении:
«В течение последних нескольких лет Кения совершала забавный брачный ритуал со своими донорами. Его этапы таковы: сначала Кения получает ежегодные вливания иностранной помощи. Затем правительство начинает вести себя как попало и отказывается от экономических реформ… Затем на очередной встрече стран-доноров отчаявшиеся иностранные правительства высказывают резкое недовольство. На следующем этапе Кения вытаскивает из шляпы успокоительного кролика. Доноры успокаиваются, и помощь снова предоставляется. Затем весь этот танец начинается по новой [32].
Иногда дает о себе знать и четвертая причина, по которой кредиторы предоставляют новые займы стране, медлящей с реформами. Часто бывает, что такие страны уже заняли много денег у официальных кредиторов и испытывают сложности с возвратом денег. Но официальные кредиторы не хотят публично заявлять, что займы не дают результатов. Это создало бы политически неловкую ситуацию и поставило под угрозу бюджет самого кредитора на его родине. Потому доноры иногда дают новые займы и для погашения старых долгов.
Реципиенты знают, какие стимулы действуют на доноров. Как ни странно, во время переговоров о предоставлении помощи именно обнищавшие реципиенты играют первую скрипку. Угроза того, что подразделение по этой стране не выдаст заем, если условия не будут выполнены, мало кого пугает. Должники знают, что кредиторы беспокоятся о судьбе бедных и что их бюджеты зависят от новых займов. Должники могут также пригрозить, что перестанут обслуживать старые долги, если не получат новые займы, поэтому займы все равно выдаются.
Что могло бы быть
Один мудрец как-то сказал, что трагедия — это то, что могло бы быть. Недавнее исследование Всемирного банка показало, что помощь могла бы оказать положительное влияние на рост, если бы реципиенты проводили правильную политику. Было также обнаружено, что помощь в среднем не оказывает значительного влияния на рост. Тем не менее, когда правильная политика в области бюджетного дефицита и сдерживания инфляции проводится, помощь действительно оказывает положительное воздействие. В странах с низким доходом, которые проводят разумную политику, увеличение объемов предоставляемой помощи на 1 процентный пункт ВВП обычно вызывает дополнительный прирост ВВП в размере 0,6 процентного пункта.
Все же среди стран с низким доходом сейчас наблюдается тенденция к проведению более разумной политики. Пятнадцать из сорока этих стран стали проводить подобную политику к 1994 г.; при этом налицо было статистически значимое позитивное влияние помощи на рост. Есть также признаки того, что кредиторы и доноры становятся более разборчивыми в выборе реципиентов. Всемирный банк, в частности, проводит реформы, направленные на большую, чем прежде, избирательность предоставляемых займов.
К сожалению, в 1994 г. промышленно развитые страны выделили на помощь минимальную за последние двадцать лет долю своего ВВП. По иронии судьбы, пока политика была плоха, помощь увеличивалась, а теперь объемы помощи снижаются, хотя политика наконец-то вошла в разумные рамки.
Если время от времени в 1980-е и 1990-е гг. займы на структурные преобразования казались не более конструктивным занятием, чем поставка песка в Калахари, то причина заключалась в недостаточных стимулах как для доноров, так и для реципиентов. Предоставление займов на условиях проведения реформ оказалось еще одним неудачным рецептом в поиске путей к экономическому росту.
Что дальше?
Ясно, что следует связывать помощь с прежними достижениями страны, а не с ее обещаниями. Это послужит для правительства стимулом проводить политику, ведущую к экономическому росту. Чем лучше политика правительства стимулирует рост, тем больше помощи в расчете на душу населения получает страна. Нам следует строго сопоставить все бедные страны по результативности проводимой ими политики и предоставлять больше помощи тем странам, которые возглавляют список. Точные соотношения здесь не столь важны — главное, чтобы помощь увеличивалась по мере улучшения проводимой политики и чтобы у правительств были стимулы к ее улучшению.
В следующих главах мы увидим, что кое-что знаем о том, какие именно политические решения связаны с ростом. Сейчас достаточно сказать, что если в стране обменный курс валюты на «черном рынке» намного выше, чем официальный, наблюдаются высокий уровень инфляции и контролируемая процентная ставка, существенно уступающая уровню инфляции, высокий бюджетный дефицит и повсеместная коррупция, — такая страна не должна получать помощь. Бедная страна, в которой нет условий для валютных спекуляций на «черном рынке», где низкий уровень инфляции и сравнительно невысокий дефицит бюджета, где процентные ставки устанавливаются по законам свободного рынка, где существуют институты, защищающие частную собственность и добросовестное исполнение договоров, где правительство проводит жесткую антикоррупционную политику, — такая страна должна получать помощь в большем объеме.
Предоставление помощи на основе достижений в экономической политике в корне изменит ее распределение. Я просмотрел рейтинг стран по объему официального финансирования в расчете на душу населения, полученному в 1980-е гг. Затем я изучил рейтинг стран, отражающий результативность их политики в 1980-е гг. (результативность политики определяется по индексу, составленному из показателей дефицита государственного бюджета, коррупции, инфляции, финансового развития и премии черного валютного рынка). И обнаружил, что в 1980-е гг. результативность экономической политики и финансирование развития буквально никак не были между собой связаны. Если бы такая зависимость между результативностью политики и помощью была вовремя установлена, то официальное финансирование некоторых стран в 1980-е гг. (например, Индии, Таиланда и Малайзии) резко увеличилось бы. Зато другие страны (в их числе Никарагуа, Ямайка и Эквадор) при таком подходе получили бы значительно меньше средств.
Для того чтобы условия проведения разумной политики соблюдались, страны должны участвовать в «конкурсе за получение помощи». На него можно будет подать предложения по использованию заемных денег для стимулирования экономического роста. В своих предложениях кандидаты должны показать ранее достигнутые успехи и огласить планы по дальнейшей работе в этом направлении.
Тем не менее помощь должна обусловливаться главным образом уже достигнутыми успехами в области экономической политики, а не предлагаемыми ее изменениями. Система должна быть противоположна нынешней, при которой уже обещание перемен в политике — достаточное основание для выделения донорской помощи. При нынешней системе многие страны с успехом играли в игру, по условиям которой они начинают с плохой политики, затем переключаются на хорошую — на некоторый необходимый для получения помощи срок, — после чего снова возвращаются к плохой политике. В результате многие страны с плохой в целом политикой тем не менее получали помощь.
По мере роста дохода стран, происходящего в результате проведения ими благоприятной для экономического роста политики, помощь должна сообразно увеличиваться. В действительности пока все происходит наоборот. Страна с деструктивной политикой и падающими доходами получает более льготные условия при получении помощи. Например, Кения когда-то была сравнительно богата и могла претендовать на займы Всемирного банка только по рыночным процентным ставкам. Постепенно плохая политика и падение доходов перевели ее в разряд стран, которые могут претендовать на получение займов по низким ставкам. И наоборот, для стран, которые процветают и «вырастают» из возможности претендовать на льготные займы, помощь по мере роста доходов должна не падать, а увеличиваться. (Конечно, при введении нового порядка предоставления помощи она должна оказываться бедным странам. Я не выступаю за предоставление международной помощи Австрии. Поскольку это определяется только один раз, в начале, такое решение не создает извращенных стимулов к тому, чтобы оставаться в бедности.) Это представляет собой радикальный отход от традиционной практики, согласно которой объем помощи уменьшается по мере роста дохода, создавая отрицательный стимул к обогащению. Такой отрицательный стимул может быть компенсирован другими положительными стимулами к обогащению, но делу это не помогает. Если бы помощь предоставлялась самым достойным странам (тем, которые проводят самую разумную политику), мы могли бы по крайней мере создать как для доноров, так и для правительств такие стимулы, которые бы способствовали росту.
Бесспорный признак поражения идеи предоставлять займы на структурные преобразования — признание в том, что долги нельзя вернуть, потому что этим показывается, как непродуктивно расходовались средства. Международные организации действительно пришли к такому признанию. Об этом — в следующей главе.
Интермеццо. История Лейлы
Моя приятельница Лейла родом из Бангладеш. На ее лице всегда приветливая улыбка, яркие глаза излучают радость и жизнестойкость. Здесь, в Америке, она добилась больших успехов в своей профессии. Но есть в жизни Лейлы и темная сторона, которой я часто интересовался. Однажды она рассказала мне свою историю.
В 1971 г. ей было десять лет. Она жила в Бангладеш, когда началась война за независимость. После того как бенгальские националисты развернули агитацию за региональную автономию нынешнего Восточного Пакистана, западно-пакистанские войска развязали в Бангладеш кампанию террора. Произошло это 25 марта. Пакистанская армия составила список бенгальских специалистов, чтобы уничтожить лидеров движения за автономию. В список попал и отец Лейлы, крупный бенгальский экономист. Он переоделся крестьянином и пешком добрался до индийской границы. Опасаясь за свою жизнь, Лейла, ее брат и мать улетели из Бангладеш к друзьям в Париж. Через некоторое время Бангладеш с помощью Индии обрел независимость. Для Лейлы и ее семьи все могло закончиться счастливо. Увы, случилось иначе.
Две тетки Лейлы девять месяцев укрывались в погребе. Наверху все это время бушевала война. Когда наступило перемирие, женщины решили, что они в безопасности. Они вышли из своего убежища и двинулись на машине в дорогу. На заднем сиденье сидели их сыновья, двоюродные братья Лейлы, — восьми и одиннадцати лет. Капитулировавшие пакистанские солдаты еще не были разоружены. В бессильной ярости они то и дело беспорядочно стреляли в бангладешцев. Пуля, выпущенная из пакистанского ружья, пробила автомобиль, в котором ехали тетки Лейлы, и прошла сквозь головы обоих мальчиков. Дети погибли на месте. Семье Лейлы так и не удалось скрыться от войны.
Льготное финансирование, используемое непродуктивно, ведет к накоплению долгов, которые, в свою очередь, служат аргументом для получения очередной порции льготного финансирования.
Лорд П.Т. Бауэр, 1972
Гаити — бедная страна. У нее большой внешний долг и отсутствие экономического роста. Соотношение суммы платежей по внешнему долгу к экспорту достигло 40 %, что существенно выше порогового уровня устойчивости в 20-25 % [1]. К сожалению, долги набирались не для того, чтобы расширять производственные мощности, а для того, чтобы финансировать раздутый штат армии и полиции и пополнять правительственные кормушки. Коррупция на Гаити всегда процветала. Есть большие подозрения, что часть иностранных займов осела в карманах правителей. Все это — о Гаити девяностых годов. Правда, не 1990-х, а 1890-х [2].
Бедные страны, обремененные большим внешним долгом, — явление не новое. У этой проблемы весьма древняя история. Она тянется еще с IV в. н.э., когда два греческих полиса не смогли выплатить долги делосскому храму. В этом ряду и дефолт в Мексике, разразившийся из-за неспособности страны погасить первый с момента обретения независимости в 1827 г. внешний заем. И ситуация в Гаити в 1997 г., когда соотношение внешнего долга к экспорту составило 484 % [3].
Ныне проблемы бедных стран с объемным внешним долгом заполняют выпуски новостей. Многие сторонники предоставления международной помощи требуют в связи с наступлением нового тысячелетия списать долги всем бедным странам. Эта кампания получила название «Юбилей 2000». В поддержку движения выступили такие разные личности, как солист рок-группы U2 Боно, экономист Джеффри Сакс, Далай-Лама и Папа Римский. Я видел интернет-репортаж о том, как неожиданные союзники — Боно и Джеффри Сакс — 23 сентября 1999 г. консультировали Папу по вопросам долга, накопившегося у стран третьего мира. В апреле 2000 г. тысячи людей собрались в Вашингтоне на демонстрацию в поддержку «прощения долга». Даже Голливуд сказал здесь свое слово. В популярном фильме «Ноттинг-Хилл» Хью Грант, чтобы завоевать благосклонность Джулии Роберте, тоже упоминает о «списании долгов странам третьего мира».
У Всемирного банка и МВФ уже есть программа — инициатива HIPC*. Она направлена на списание долгов бедным странам, проводящим разумную экономическую политику. Этот план впервые включала в себя частичное списание долгов МВФ и Всемирного банка. На встрече лидеров семи крупнейших промышленно развитых стран («большой семерки»), состоявшейся в Кельне в июне 1999 г., прозвучал призыв: расширить программу, ускорить процесс списания долгов и прощать более крупные суммы каждой стране. В сентябре 1999 г. члены Всемирного банка и МВФ — а это, по сути, правительства почти всех стран мира — одобрили такое расширение программы. В результате затраты на инициативу HIPC (в текущих ценах) должны увеличиться с 12,5 миллиарда до 27 миллиардов долларов [4]. Итак, освобождение от долгов — новейшее средство для решения проблемы нищеты в бедных странах. Как сообщает официальный сайт кампании «Юбилей 2000», «миллионы людей по всему миру живут в бедности из-за огромных долгов стран третьего мира и вытекающих отсюда последствий». Если только план по списанию долгов осуществится, говорится на сайте, «2000 год сможет стать годом начала радикальных перемен в здравоохранении, образовании, сфере занятости и развитии искалеченных долгом стран» [5].
Есть только одна проблема: активисты «Юбилея 2000» — такие, как Боно, Сакс, Далай-Лама и Папа Римский, — не осознают, что политика списания долгов отнюдь не нова. И высокая задолженность, и прощение должникам их долга — все это хорошо известно. Мы уже прибегали к списанию долгов на протяжении двух десятилетий. Увы, волшебных результатов, которые сулит «Юбилей 2000», так и не последовало.
Два десятилетия истории списания долгов
О том, что «выплаты по долгам поднялись до отметки, при которой ряд стран столкнется с критическими ситуациями», говорилось еще в 1967 г. Однако нынешняя волна прощения долгов бедным странам фактически начала подниматься в 1979 г [6]. В тот год в World Debt Tables (Таблицы мирового долга), издаваемых Всемирным банком, отмечались «задержки по выплате платежей» по официальным займам бедными странами. Добавлялось также, что «прощение долга или процентов по нему облегчило ситуацию для некоторых из них».
HIPC (Highly Indebted Poor Countries) — бедные страны с высокой задолженностью.
Встречи ЮНКТАД 1977-1979 гг. привели к тому, что официальные кредиторы списали 45 бедным странам долгов на 6 млрд. долларов. Меры, предпринятые официальными кредиторами, включали «списание процентов, пересмотр сроков платежей, несвязанную компенсационную помощь и предоставление новых займов для выплаты старых долгов» [7].
В докладе Всемирного банка по Африке за 1981 г. сообщалось, что Либерия, Сьерра-Леоне, Судан, Заир и Замбия (все они станут впоследствии странами HIPC) уже в 1970-е гг. испытывали «серьезные сложности с обслуживанием долга» и «скорее всего, будут продолжать испытывать их в 1980-е гг.». В докладе делался намек на списание долга: «Следует искать более долгосрочные решения долговых кризисов…»; «…нынешняя практика, при которой [доноры] разделяют между собой решения о предоставлении помощи и урегулировании задолженности, может оказаться непродуктивной» [8]. В докладе по Африке Всемирного банка за 1984 г. те же мысли высказаны более откровенно, по крайней мере, насколько это возможно на бюрократическом языке: «Там, где существуют программы, находящиеся под наблюдением, списание долга и увеличение продолжительности льготных периодов должны быть частью общей программы финансовой поддержки» [9]. В докладе по Африке 1986 г. формулировки стали еще решительнее: финансирование нужд африканских стран с низким доходом «должно включать дополнительную двустороннюю помощь и списание долга» [10]. Как в 1988 г. отметил Всемирный банк, «в истекшем году становилось все яснее, что необходимо срочно решить долговые проблемы стран с низким доходом Центральной и Южной Африки» [11]. Доклад Всемирного банка по Африке за 1991 г. еще более красноречив: «Африка не может выйти из нынешнего экономического кризиса без существенного облегчения ее долгового бремени» [12].
Мировое турне «большой семерки»
Богатые страны отозвались на призывы Всемирного банка списать долг бедным странам. В июне 1987 г. на встрече «большой семерки» в Венеции мировые лидеры призвали к списанию процентов по долгам стран с низким доходом. Программа частичного списания долга, на которую согласилась «большая семерка», получила известность под названием «Венецианские условия» (с этого момента ведет начало бюрократическая привычка называть очередную программу списания долга по месту последнего саммита «семерки»). Год спустя, на саммите 1988 г. в Торонто, было достигнуто согласие по ряду действий, в том числе по частичному списанию долгов, увеличению сроков погашения займов и снижению процентных ставок. Эта программа получила название «Торонтские условия» [13].
Тем временем в декабре 1987 г. Всемирный банк запустил «Особую программу помощи» (Special Program of Assistance (SPA)), с тем чтобы помочь африканским странам с низким доходом обслуживать свой официальный долг. МВФ дополнил этот план «Расширенной программой структурных преобразований» (Enhanced Structural Adjustment Facility (ESAF)). Оба проекта были нацелены на предоставление «существенно увеличенной по объему, быстро выделяемой, льготной помощи странам, корректирующим свою политику» [14].
На хьюстонской встрече лидеров «семерки» в 1990 г. рассматривались «дополнительные льготные изменения сроков погашения долгов для беднейших стран-должников». Великобритания и Нидерланды предложили «Тринидадские условия», которые увеличили бы грант-элемент при снижении долга с 20 %, что соответствовало «Торонтским условиям», до 67 % [15]. На лондонском саммите 1991 г. было достигнуто соглашение о «необходимости принять дополнительные меры по списанию долгов… существенно превосходящие уже установленные Торонтские условия» [16]. До ноября 1993 г. Парижский клуб (официальный клуб кредиторов) применял «расширенные Торонтские условия», еще более льготные, чем в их первоначальном варианте [17]. В декабре 1994 г. Парижский клуб объявил «Неаполитанские условия», согласно которым некоторым странам списывалась еще большая часть долга [18].
Затем, в сентябре 1996 г., МВФ и Всемирный банк объявили инициативу HIPC, которая должна была позволить бедным странам «раз и навсегда выйти из процесса пересмотра сроков погашения долгов» и восстановить «нормальные отношения с международным финансовым сообществом, характеризующиеся спонтанными финансовыми потоками и полным соблюдением договоренностей». Многосторонние кредиторы впервые обязались «принять меры для уменьшения размера своих требований к какой-либо стране», хотя и на условиях проведения разумной экономической политики в странах-реципиентах.
Парижский клуб при этом согласился пойти дальше «Неаполитанских условий» и обеспечить снижение долгов на 80 % [19]. К сентябрю 1999 г. — моменту встречи Боно, Сакса, Далай-Ламы и Папы Римского — были оговорены условия списания долга семи бедным странам на общую сумму, превышающую 3,4 миллиарда долларов в сегодняшних долларах [20]. Но в 1999 г. снова стали раздаваться призывы расширить программу, поскольку «Юбилею 2000» казалось, что этого недостаточно. В октябре 2000 г. Всемирный банк заявил, что до конца года двадцать бедных стран получат «существенные долговые послабления».
Кроме открытого списания долгов все это время существовала и неявная форма облегчения долгового бремени, а именно — замена нельготного долга (с рыночной процентной ставкой) на льготный (долг с процентной ставкой существенно ниже рыночной). Интересно, что бремя обслуживания долга у бедных стран с высокой задолженностью в этот период росло, несмотря на огромный объем средств, предоставленных на льготных условиях со стороны таких кредиторов, как Международная ассоциация развития (MAP) Всемирного банка, и льготных подразделений двусторонних и многосторонних агентств.
Необходимость в непрекращающемся процессе списания долга при происходящей одновременно замене обычного долга на льготный и при постоянных призывах «Юбилея 2000» к новому списанию долгов на фоне того, как Бо-но, Сакс, Далай-Лама и Папа Римский в отчаянии заламывают руки, — все это наводит на мысль, что списание долгов вряд ли подходит в качестве универсального средства для развития. Парадоксально, но к концу двух десятилетий списания долгов и предоставления донорского финансирования на все более льготных условиях большая группа стран оказывается по уши в долгах.
Дальше мы поговорим о том, по каким причинам списание долгов на протяжении двух десятилетий не дало эффекта. Выявилось, что должники предпочитают иметь большой объем долга. Возможно, это позволяет им рассчитывать на новые займы для замены старых. Предоставление все более благоприятных условий для списания долгов может оказаться извращенным стимулом, поскольку страны будут брать в долг, изначально предполагая его списание. Высокий размер задолженности может оставаться постоянной проблемой просто потому, что он отражает политику «безответственных правительств», которые остаются «безответственными» и после того, как их долги прощены.
Распродажа будущего
Активисты кампании «Юбилей 2000» относятся к долгу как к стихийному бедствию, которое взяло и обрушилось на бедные страны. Истинное положение вещей не столь однозначно. Возможно, страны, которые много брали в долг, делали так, потому что готовы были сделать заложниками будущие поколения ради финансирования уровня жизни нынешнего поколения (точнее, в основном, тех его кругов, что близки к правительству).
Это гипотеза, которую мы можем проверить. Если так, то выводы должны иметь серьезные последствия. Раз «люди реагируют на стимулы», то в ответ на списание долгов должны произойти некоторые удивительные вещи. Любое действие по прощению долгов будет приводить к новым заимствованиям со стороны безответственных правительств, пока они не заложат будущее до той же степени, что и прежде. В таком случае прощение долгов окажется бесполезным лекарством: оно не только не подстегнет развитие, но даже не облегчит долговое бремя.
Есть некоторые косвенные признаки закладывания будущего, по которым можно проверить гипотезу о «безответственном заимствовании». Стоит поинтересоваться, не продают ли бедные страны слишком поспешно национальные активы. Такая мера тоже своего рода кража у будущих поколений. Это как в викторианском романе расточительный наследник сначала влезает в долги, а затем начинает продавать фамильное серебро. Исходя из такой логики мы можем ожидать, что «безответственные правительства» будут и накапливать долги, и истощать собственные ресурсы.
Для того чтобы проверить, как размер новых заимствований и распродажа активов соотносятся со списанием долга, я изучил данные по 41 стране из относящихся к бедным странам с высокой задолженностью по классификации МВФ и Всемирного банка. Приведу мой список: Ангола, Бенин, Буркина Фасо, Бурунди, Камерун, Центрально-Африканская Республика, Чад, Конго (Демократическая Республика), Конго (Республика), Кот-д’Ивуар, Экваториальная Гвинея, Эфиопия, Гана, Гвинея, Гвинея-Бисау, Гайана, Гондурас, Кения, Лаос, Либерия, Мадагаскар, Малави, Мали, Мавритания, Мозамбик, Мьянмар, Никарагуа, Нигер, Руанда, Сан-Томе и Принсипе, Сенегал, Сьерра-Леоне, Сомали, Судан, Танзания, Того, Уганда, Вьетнам, Йемен и Замбия.
Данные по списанию долгов в сборнике World Debt Tables Всемирного банка представлены только с 1989 г. Примечательно соотношение за этот период между объемом списания долга и размером новых заимствований: общий объем списания долгов 41 стране с высокой задолженностью с 1989-го по 1997 г. составил 33 миллиарда, а объем их новых заимствований — 41 млрд. долларов. Тем самым, похоже, подтверждается предположение о том, что сумма списанных долгов будет соответствовать объему новых займов.
Выше всего объем новых заимствований был в странах, которым списали больше всего долгов. Существует статистически значимая связь между средней суммой списания долга и размером новых займов (в процентах к ВВП). В полном согласии с гипотезой о закладывании будущего правительства заменяли прощенный долг новыми долгами.
Еще одно свидетельство того, что прощение долга не повлекло за собой существенного снижения задолженности, содержится в данных по долговому бремени стран за период с 1979-го по 1997 г. Списание долга за этот период должно было привести к снижению уровня долгового бремени, если бы только правительства не заменяли прощенный долг новым. Для оценки долгового бремени я использую показатель отношения приведенной стоимости обслуживания долга к объему экспорта. Приведенная стоимость обслуживания долга равна сумме, которую правительство должно иметь в банке сегодня (получая проценты по рыночной ставке), чтобы обслуживать свои долги и в дальнейшем. Сказанное не значит, что именно такую сумму необходимо хранить в банке, — это условная величина, отражающая весь поток будущих выплат по долгу и по процентам.
В качестве базового я опять использую 1979 г., поскольку это был год, когда саммит ЮНКТАД инициировал новую волну списания долгов. Я располагаю данными по 28-37 бедным странам с высоким уровнем задолженности за период с 1979-го по 1997 г. Несмотря на продолжающийся процесс прощения долгов, показатели соотношения приведенной стоимости долга к экспорту с 1997-го по 1999 г. в большинстве своем сильно выросли. Можно выделить три этапа: 1) с 1979-го по 1987 г., когда значения долговых коэффициентов сильно росли; 2) с 1988-го по 1994 г., когда они оставались на постоянном уровне, и 3) с 1995-го по 1997 г., когда значения долговых коэффициентов падали. То, что происходило в первый и второй периоды, согласуется с гипотезой о неудаче стратегии списания долгов. Вместе с тем снижение коэффициентов на последнем этапе может означать, что программа списания долгов 1996 г. оказалась удачнее предыдущих.
И все же, несмотря на определенные успехи в последний период, типичное значение показателя отношения долга к экспорту в 1997 г. было существенно выше, чем в 1979 г. Это означает, что в 41 стране с высокой задолженностью новые займы (более чем) соответствовали суммам прощенных долгов. Собственно, как и должно быть при закладывании будущего.
Можно обратиться также к данным по распродаже активов — более скрытой форме закладывания будущего. Одним из активов, важных для некоторых бедных стран с высокой задолженностью, являются запасы нефти. Выкачивание и продажа нефти представляют собой способ снижения величины активов, так как для будущих поколений в недрах останется меньше нефти. Десять бедных стран с высокой задолженностью являются поставщиками нефти; данные по ним есть с 1987-го по 1996 г. Росла ли добыча нефти в задолжавших странах быстрее, чем в других странах-производителях нефти, не обремененных такими высокими долгами? Да. Средние темпы роста добычи нефти в бедных странах с высокой задолженностью на 6,6 процентных пунктов выше, чем в других странах, и это статистически значимая разница. Средние темпы роста добычи нефти в этих странах составили 5,3 %, а в прочих странах они составляли -1,3 %.
Другая форма распродажи активов, которая имела место в этот период, — продажа государственных предприятий частным иностранным покупателям («приватизация»). Есть данные по доходам от приватизации с 1988-го по 1997 г. За этот период в бедных странах с высокой задолженностью было продано государственных предприятий на сумму 4 миллиарда долларов. Причем это заниженная оценка, так как в официальной статистике отражаются далеко не все доходы от приватизации. Но даже по этим неполным данным видно, что во всех странах наблюдается прямая и значимая связь между объемом прощения долгов и объемом приватизации экспортных доходов. Такая приватизация могла проводиться в силу ее экономической эффективности или даже могла быть условием списания долгов. Но нередко она служит косвенным свидетельством того, что расточительное правительство проедает свои активы.
Самый распространенный признак растраты активов является одновременно и самым тревожным. Подушевой доход в типичной бедной стране с высокой задолженностью с 1979-го по 1998 г. снизился. Это тревожно прежде всего потому, что два десятилетия списания долгов так и не предотвратили падения роста в этих странах. Плохие новости для активистов «Юбилея 2000», которые утверждают, что списание долгов приведет к росту.
Во-вторых, снижение дохода является косвенным признаком того, что правительства растрачивают производственные мощности экономики. Вместо того чтобы стимулировать инвестиции, политика правительства могла стимулировать текущее потребление. Снижение дохода может быть косвенным признаком того, что правительства закрывают глаза на состояние общественной инфраструктуры — дорог, школ, больниц, снижая доходность частных инвестиций и способствуя общей депрессии в бедных странах с высокой задолженностью.
Большие долги — результат плохой политики или невезения?
Еще один признак безответственности правительства, особенно в странах с высокой задолженностью, — это высокие значения дефицита бюджета и платежного баланса. Действительно, средние уровни как дефицита платежного баланса, так и дефицита бюджета с 1980-го по 1997 г. с учетом подушевого дохода у бедных стран с высокой задолженностью были выше, чем у остальных.
Это не единственные признаки безответственного поведения со стороны сильно задолжавших правительств. Они также более склонны проводить близорукую политику, которая предоставляет льготы избранным, одновременно ставя под угрозу будущий рост. Например, они могут удерживать процентные ставки ниже уровня инфляции, предоставляя субсидированные кредиты своим фаворитам. Тем не менее бедные вкладчики, видя, что инфляция снижает реальную стоимость их вкладов, выведут свои средства из финансовой системы и будут вкладывать их в недвижимость или в иностранную валюту. Это будет сокращать размер финансового сектора, что очень плохо, потому что крупный и здоровый финансовый сектор — одно из необходимых условий для роста. Действительно, с учетом подушевого дохода бедные страны с высокой задолженностью характеризуются меньшими по размеру финансовыми системами, чем прочие страны.
Безответственные правительства будут также тяготеть к субсидированию импорта для «своих» клиентов. Они могут делать это, искусственно удерживая валютный курс обмена низким (то есть удерживая национальную валюту на искусственно завышенном уровне) и таким образом делая импорт сравнительно дешевым. К сожалению, обменный курс, который сделает выгодным импорт, одновременно приводит к снижению стоимости валютной выручки экспортеров, выраженной в национальной валюте, тем самым снижая их стимулы к экспорту продукции. А поскольку экспорт является важным двигателем роста, искусственно завышенный курс национальной валюты будет сдерживать рост. Частные инвесторы не станут вкладывать средства в экспортные операции, невыгодные из-за искусственно поддерживаемого валютного курса. Я обнаружил, что с учетом подушевого дохода в бедных странах с высокой задолженностью действительно курс валюты слишком завышен по сравнению с прочими странами. Это еще один способ, который местные власти используют для «проедания» будущего ради настоящего: субсидируя потребление импортных товаров за счет будущего роста.
Но что если бедным странам с высокой задолженностью просто повезло меньше других? Можно ли все объяснить невезением, отбросив гипотезу о «безответственных правительствах»? Попробуем проверить это альтернативное предположение. Одна из форм невезения может выражаться в более быстром росте импортных цен по сравнению с экспортными ценами (на технократическом жаргоне это называют ухудшением условий торговли). Было ли ухудшение условий торговли для бедных стран с высокой задолженностью более суровым, чем для других? Нет.
Еще одна беда, которая может постигнуть страну, — это война. Многие бедные страны в период накопления долгов воевали. Может быть, бедные страны с высокой задолженностью пострадали от коллапса, сопутствующего всякой войне, больше, чем другие страны, и в силу этого их долговое бремя такое неподъемное? Нет. Бедные страны с высокой задолженностью не в большей степени были вовлечены в войны, чем другие страны в тот же период. Таким образом, версия о «безответственных правительствах» все-таки лучше объясняет факты, чем гипотеза, исходящая из неудачного стечения обстоятельств.
Разоблачение теории дефицита финансирования
До сих пор я рассматривал безответственное поведение правительств с точки зрения должника. Однако кто-то же дает в долг этим безответственным должникам. Имела ли место безответственная выдача займов наряду с безответственным заимствованием? Думаю, вы без труда угадаете правильный ответ.
Давайте рассмотрим, из чего складывается финансирование безответственно высокого дефицита платежного баланса в бедных странах с высокой задолженностью. Что-то во всем этом есть интригующее.
Итак, во-первых, бедные страны с высокой задолженностью получали с учетом дохода прямые иностранные инвестиции в меньшем объеме, чем другие наименее развитые страны. Это может служить косвенным признаком плохой политики, который проявляется и в других случаях: в экономику с высоким дефицитом бюджета и завышенным валютным курсом инвесторы не хотят вкладывать средства. Инвесторов может также беспокоить, как скажется списание долгов на других внешних обязательствах, например на величине прямых иностранных инвестиций.
Во-вторых, несмотря на плохую политику, бедные страны с высокой задолженностью получили от Всемирного банка и МВФ больше средств, чем другие, наименее развитые страны. Результаты финансирования со стороны Всемирного банка определяются с учетом начального уровня дохода (масштаб финансирования находится в обратной зависимости от величины дохода). Дополнительный объем финансирования бедных стран с высокой задолженностью со стороны Всемирного банка (0,96 % ВВП) по сравнению с размером дефицита текущего счета платежного баланса невелик, однако он высок по сравнению со средним объемом финансирования со стороны того же Всемирного банка всех наименее развитых стран (1,1 % ВВП). Доля финансовой помощи, поступающей от Всемирного банка в объеме новых заимствований, в бедных странах с высокой задолженностью тоже была существенно выше (на 7,2 процентных пункта), чем в остальных странах.
Примерно так же обстоит дело с помощью, которую направлял МВФ. С учетом начального уровня дохода бедным странам с высокой задолженностью фонд выдавал больше займов, чем остальным. Как и в случае со Всемирным банком, по отношению к дефициту текущего счета платежного баланса объем этой помощи невелик (0,73 % ВВП), но превышает средний объем финансирования по линии МВФ других стран (0,5 % ВВП). Доля финансирования со стороны МВФ в общем объеме новых внешних займов — того же знака и весьма значительна: с учетом дохода доля МВФ в объеме новых внешних займов этих стран на 4,4 процентных пункта выше, чем в объеме новых внешних займов остальных стран. Бедные страны с высокой задолженностью отчасти и дошли до своего плачевного положения, постоянно занимая у Всемирного банка и МВФ.
В-третьих, примерно с теми же явлениями сталкиваешься при изучении изменений в структуре новых займов, предоставленных бедным странам с высокой задолженностью с 1979-го по 1997 г. Бросается в глаза, что частные кредиты постепенно исчезают и все большее значение приобретает многостороннее финансирование. Только доля выдаваемых под низкие проценты займов Всемирного банка (займов MAP) в структуре новых заимствований выросла более чем на треть. В начале периода доля частных кредитов в общем объеме новых займов была в 3,6 раза выше, чем доля займов MAP; к концу же периода доля «частных денег» уже оказалась в 8,6 раза ниже доли объема финансирования со стороны MAP.
В-четвертых, гипотеза о «невезении» не кажется убедительной, если рассмотреть чистый поток ресурсов, направленных в бедные страны с высокой задолженностью: отделив от суммы новых займов сумму выплачиваемых старых долгов и процентов по ним. Во время периода, за который выросло долговое бремя (1979-1987 гг.), основная часть этого чистого потока средств исходила из льготных источников финансирования (MAP, других многосторонних организаций и двусторонних доноров вроде USAID). Правда, выдавались займы и частными кредиторами. Чистый поток финансирования бедных стран с высокой задолженностью, полученного из льготных источников, составил 33 миллиарда долларов. Сумма особенно поражает, если знать, что за тот же период получившие ее страны влезли в еще большие долги в терминах чистой приведенной стоимости.
В 1988-1997 гг. состав чистых потоков по сравнению с 1979-1987 гг. значительно изменился. Долговые коэффициенты стабилизировались. Огромные объемы положительных чистых потоков от MAP и двусторонних доноров компенсировали отрицательные чистые потоки по линии Международного банка реконструкции и развития (нельготных займов Всемирного банка), двусторонних нельготных и частных источников. Фактически это была еще одна форма облегчения долгового бремени, поскольку нельготные долги заменялись долгами с низкими процентами и с отсрочкой погашения, то есть долгами с существенным грант-элементом. Тем не менее, как это ни удивительно, чистая приведенная стоимость долга за это время почти не менялась, по крайней мере до последних нескольких лет. MAP и двусторонние доноры вытесняли нельготных кредиторов; при этом у получателей быстро накапливались новые льготные долги. Так что долговое бремя, по сути, оставалось прежним.
Вывод из сказанного неутешителен: долговое бремя у бедных стран образовалось потому, что, несмотря на уход частных и нельготных кредиторов, займы продолжали предоставляться МВФ, Всемирным банком (MAP) и двусторонними донорами. Как же это произошло?
Кредитная политика донорского сообщества (МВФ, Всемирного банка и двусторонних доноров) поощряла предоставление займов безответственным правительствам. Используемая методология известна как заполнение дефицита финансирования. В главе 2 говорилось о том, как на практике выявилась несостоятельность теории дефицита финансирования. Речь тогда шла о разнице между «необходимыми инвестициями» и национальными сбережениями. Теперь мы касаемся разницы между так называемыми требованиями по финансированию исходя из платежного баланса и доступным объемом частного финансирования. Требования по финансированию определяют как сумму торгового дефицита, процентов по старым долгам и выплат по займам, подлежащим погашению. «Заполнение дефицита финансирования» предполагает, что дополнительная льготная помощь предоставляется странам с более высоким торговым дефицитом, более крупным объемом текущего долга и более низкой долей частных займов. Так парадоксальным образом вознаграждаются «безответственные правительства», чья политика отпугивает частных кредиторов и ведет к увеличению торгового дефицита и накоплению долгов. Заполняя дефицит финансирования, в страну вливают хорошие деньги после плохих. В результате раскручивается спираль официального долга: неспособность стран обслуживать свой текущий долг становится причиной предоставления им новых льготных займов.
Затем, словно в едином порыве теряя остатки разума, донорское сообщество рассчитывает объем «необходимого» прощения долгов, чтобы «покрыть дефицит финансирования». Таким образом, наградой за существование большого объема дефицита финансирования становится списание долгов и стирание памяти о безответственном поведении как должников, так и кредиторов.
К 1997 г., на момент появления новой многосторонней инициативы по списанию долгов, бедные страны с высокой задолженностью получали 63 % из потока ресурсов, предназначенного для бедных стран. Между тем в странах-должниках живет только 32 % населения этих стран.
Странный случай с Кот-д’Ивуар
Кот-д’Ивуар получил в 1997 г. в 1276 раз больше помощи на душу населения, включая и такую ее форму, как списание долгов, чем Индия. Вряд ли удалось бы как-то объяснить этот факт индийским беднякам. Особенно с учетом того, что в Кот-д’Ивуаре правительство дважды меняло столицу — ее переносили в родные города лидеров, встающих во главе государства; и всякий раз новый центр власти обустраивали с пышностью и размахом.
Почему же Кот-д’Ивуар попал в сложное положение? С 1979-го по 1997 г. дефицит его платежного баланса составлял в среднем 8 % ВВП. Таким образом, страна тратила на 8 % ВВП больше на импорт и выплату процентов по долгам, чем получала от экспорта. Самый вероятный подозреваемый по делу об этих избыточных тратах — правительство, при котором дефицит бюджета превышал 10 % ВВП.
Откуда взялся этот огромный бюджетный дефицит? Ведь в 1970-е гг. казна выиграла от повышения мировых цен на кофе и какао, поскольку правительство потребовало, чтобы все производители этих продуктов сдавали их «рыночному комитету» по фиксированной цене. Цены этого «рыночного комитета» внутри страны с повышением мировых цен не росли, что создавало для правительства весьма выгодную ситуацию. Оно покупало товар дешево, а продавало дорого. (В 1976-1980 гг. фермеры — производители какао получили только 60 %, а производители кофе — только 50 % от мировой цены на их товар [21].) Дополнительные доходы правительство растрачивало, причем неоправданные траты увеличивались даже когда сверхприбылям от продажи кофе и какао пришел конец — это произошло после резкого падения на них мировых цен в 1979 г. [22]. Таким образом, расходы правительства значительно превысили доходы, и Кот-д’Ивуар стало испытывать значительный бюджетный дефицит.
Избыточные расходы правительства вроде строительства новых столиц привели к тому, что внутренняя инфляция росла быстрее зарубежной. А из-за фиксированного валютного курса покупательная способность валюты в реальном выражении упала. Курс национальной валюты в этот период был завышен в среднем на 75 %. Это давало потребителям доступ к дешевым импортным товарам, но создавало отрицательные стимулы для экспортеров, что увеличивало огромный дефицит платежного баланса. Расточительное правительство позволило бремени внешнего долга удвоиться — с 60 % ВВП в 1979 г. до 127 % ВВП в 1994 г., когда начался процесс прощения должников.
Можно с уверенностью сказать, что займы не использовались для чего-либо продуктивного, поскольку доход среднего жителя страны с 1979-го по 1994 г. упал вдвое. Бедных жителей Кот-д’Ивуара, ради которых выдавали и прощали займы, стало больше: их доля в общем населении страны увеличилась с 11 % в 1985 г. (более ранние данные недоступны) до 37 % в 1995-м [23]. После девальвации национальной валюты в 1994 г. производство несколько оживилось, но после глубокого экономического спада стране предстоял долгий и трудный подъем.
И кто же при столь безответственной политике, приведшей к удвоению долгового бремени, выдавал Кот-д’Ивуару займы? В отчете Всемирного банка за 1988 г. говорится: «…если принять сомнительное допущение, что удастся обеспечить достаточный объем внешнего финансирования, то отношение государственного внешнего долга к ВВП поднимется к 1995 г. примерно до 130 %» [24]. Прошу заметить, что это предсказание очень близко к истинному результату, так что «сомнительное» финансирование было все-таки найдено. В среднем с 1979-го по 1997 г. Всемирный банк и МВФ предоставили Кот-д’Ивуару 58 % от всех новых займов. Только на структурные преобразования МВФ выдал восемь займов, а Всемирный банк — двенадцать. Доля Всемирного банка и МВФ в объеме новых займов Кот-д’Ивуара выросла с 10 % в 1979 г. до 76 % в 1997 г.
При этом займы Всемирного банка Кот-д’Ивуару сменились с нельготных (известных как кредиты МБРР) на льготные (известные как займы MAP). Этот случай представляет собой наглядный пример искажения стимулов при предоставлении международной помощи. Менее ответственные правительства получают доступ к более выгодным условиям займов.
Большая часть прочих займов поступила из богатых стран, главным образом из Франции (ее правительство несет свою долю ответственности за оттягивание необходимой девальвации валюты в Кот-д’Ивуаре). Вместе с тем доля частных внешних займов к 1989 г. упала почти до нуля. А ведь в 1979 г. частные кредиты составляли 75 % от всех новых займов. В 1988 г., когда готовился процитированный выше доклад Всемирного банка, частные кредиторы действительно сильно сомневались в целесообразности выдачи займов Кот-д’Ивуару. Официальные кредиторы не могли похвастаться наличием такого же здравого смысла.
И нет ничего удивительного в том, что в марте 1988 г. Всемирный банк и МВФ объявили о новой программе прощения долгов Кот-д’Ивуару. Согласно этой программе банк и фонд списывали некоторые из их собственных выданных ранее займов. Прощение долгов было связано с рядом условий, выдвинутых перед страной, — таких, как преодоление бюджетного дефицита и изменение системы ценообразования на какао и кофе. В марте 1998 г. МВФ выдал Кот-д’Ивуару новый трехлетний заем — опять на тех же условиях. Всемирный банк также продолжал выдавать займы, и на 1999 г. было запланировано предоставление около 600 миллионов долларов [25].
Некоторое время правительство страны выполняло основные из поставленных ему условий. Однако затем все пошло вкривь и вкось. В июле 1999 г. МВФ отметил: «Действия по программе 1998 г. были непоследовательными, определенные сложности наблюдались и при ее реализации» [26]. В 1998 г. курс национальной валюты был все еще завышен на 35 %. В 1998 г. Кот-д’Ивуар попал в первую треть списка самых коррумпированных стран мира. Европейский союз прекратил помощь этой стране в 1999 г. — после того, как его предыдущие вливания были разворованы. Хищения отличались изобретательностью. В частности, проводилась «масштабная переоценка основных закупаемых медицинских товаров — так, стетоскоп стоимостью примерно 15 долларов проходил по цене 318 долларов, а детские весы стоимостью около 40 долларов — по цене 2445 долларов» [27]. МВФ прекратил предоставление средств по своей программе в 1999 г. В конце концов очередное коррумпированное правительство было разогнано силами армии в ходе государственного переворота накануне Рождества 1999 г.
Заключение
Мы должны делать все, что в наших силах, чтобы улучшить жизнь бедных — как в странах с высокой задолженностью, так и с низкой. Очевидно, что наличие высокой задолженности может оттягивать ресурсы от расходов на здравоохранение и образование, так необходимых бедным. Те, кто предлагает нам забыть долги, — на стороне ангелов или, по крайней мере, на той же стороне, что и Боно, Сакс, Далай-Лама и Папа Римский. Наши сердца велят нам простить долги, чтобы помочь бедным.
К сожалению, в этом случае ум с сердцем не в ладу. Прощение долгов гарантирует оказание помощи тем реципиентам, про которых известно, что они прекрасно умеют злоупотреблять оказанной помощью. Прощение долга — тщетная мера по отношению к странам, чьи правительства не меняют свою политику. То же плохое управление денежными средствами, которое привело к высокой задолженности, не позволит помощи, оказываемой в форме прощения долгов, дойти до тех, кто в ней действительно нуждается.
Программа списания долгов разумна, если она отвечает двум условиям: 1) точно установлено, что произошла смена правительства с безответственного на такое, которое будет проводить разумную политику; 2) это единичная мера, которая никогда не будет повторяться. Уточним, зачем нужны такие условия.
Возможно, что высокая задолженность хорошему правительству досталась в наследство от плохого, которое действительно будет пытаться помочь бедным. В этом случае мы можем списать долг. И только правительства, которые демонстрируют существенные изменения в характере своих действий, должны рассматриваться в качестве кандидатов на списание долга. Прежде чем соглашаться на списание долга и чтобы оценить, пошла ли страна на серьезное изменение курса, международное сообщество должно получить убедительные и разнообразные свидетельства разумного поведения правительства. Инициатива HIPC 1996 г. сделала важные шаги в этом направлении. К сожалению, результаты могли быть ослаблены предложениями, прозвучавшими на ежегодной встрече Всемирного банка в 2000 г. Они ускорили процесс списания долгов и дали право на него большему числу стран.
Если правительства не меняют свой прежний курс, официальные кредиторы не должны бесконечно заполнять дефицит финансирования. Концепция дефицита финансирования должна быть отвергнута раз и навсегда, поскольку она создает искаженные стимулы, ведущие к накоплению все большего объема долгов. Займы выдаются и прощаются во имя бедных. Однако бедным не легче, если международное сообщество просто создает стимулы для новых заимствований.
Чтобы выйти из этого порочного круга, программа списания долгов должна выполняться в рамках твердой политики, при которой было бы ясно, что нового прощения долгов не предвидится. Если это проблематично, то сама идея оказывается под вопросом. У правительств будет слишком сильный стимул продолжать брать в долг и ждать, что эти долги рано или поздно будут списаны.
Программа списания долгов, которая не выполняет любое из этих двух условий, будет направлять больше ресурсов в страны с плохой политикой, чем в бедные страны с хорошей политикой. Почему бедные страны с высокой задолженностью должны получать вчетверо больше помощи на душу населения, чем менее задолжавшие бедные страны, как это произошло в 1997 г.? Если создавать ожидания, что доноры и в будущем будут благоволить безответственным правительствам, то прощение долгов вступит в противоречие с разумными стимулами народов (правительств). В этом случае прощение долгов окажется еще одной неудавшейся попыткой на пути поиска рецептов экономического роста.
Интермеццо. Картонный домик
Хулия родилась в 1925 г. в Мексике, неподалеку от Гвадалахары. Ее родители не были официально женаты. Отец выращивал маис, горох и пшеницу.
Когда Хулии исполнилось десять лет, она пошла в школу. Учение не заладилось, поскольку ей пришлось ходить в первый класс три года подряд. На этом ее образование завершилось, и она осталась почти неграмотной. Работать Хулия начала еще раньше. С восьми лет она была домашней прислугой. Отец на своих делянках выращивал так мало, что все члены семьи должны были отчаянно искать возможности заработка.
Мать Хулии ушла от него и вышла замуж за другого, но вскоре умерла. Хулии тогда было одиннадцать лет. Родня отправила ее в Гвадалахару, где жили дядя и тетя. Они приютили девочку. Хулия выполняла разную работу по дому и к тому же прислуживала у других людей.
В восемнадцать лет Хулия вышла замуж. Ее муж Хуан был слесарем и неплохо зарабатывал, поэтому Хулия смогла бросить работу. Но в 1947 г. Хуан получил производственную травму. Пока он лечился, Хулия снова пошла в прислуги и, кроме того, стала подрабатывать выпечкой хлеба. В 1949 г. Хуан снова устроился слесарем на стройке. Правда, теперь его заработки были непостоянны — он начал сильно пить и порой бывал слишком пьян, чтобы работать. В1958 г. с ним снова произошел несчастный случай — он сорвался с семнадцатиметровой высоты. С тех пор Хулия стала в семье основным добытчиком средств. Хуан продолжал пить и выходил на работу лишь изредка. Его алкоголизм достиг своего пика в 1965-м — по словам Хулии, «он не просыхал весь год».
В 1965 г. Хулия родила десятого ребенка. Все дети, кроме первых трех, умерли в младенчестве. Старшая дочь Роза пошла по стопам матери, с восьми лет начав работать прислугой. Заработки Хулии и Розы позволили им купить клочок земли, на котором они выстроили собственный дом. Однако вскоре после этого Хулия подхватила воспаление легких. Чтобы рассчитаться за лечение, Хуану пришлось продать дом.
В 1973 г. они переехали на Ранчо-Нуэво, где живут и по сей день. Это квартал гвадалахарских трущоб — здесь нет питьевой воды, канализации и освещения. Рядом высится вонючая гора мусора, куда рабочие из подпольных мастерских сбрасывают отходы. Обитатели Ранчо-Нуэво тоже выкидывают мусор на эту свалку, так как муниципальный сбор мусора в квартале не предусмотрен.
Какое-то время семья бесплатно ютилась в доме племянницы Хуана. В 1982 г. племяннице это надоело и она их выгнала. Тогда они «захватили» клочок земли и поставили на нем дом из картона с земляным полом. Никто не знает, кто был владельцем земли, захваченной ими и еще тридцатью семействами. Поскольку живут тут все на птичьих правах, Хулия и Хуан не решились строить более основательное жилище. Весной в картонном домике очень жарко, в пору летних ливней его заливает, а зимой, когда температура падает до 4 градусов, там очень холодно. Время от времени к незаконным поселенцам пристает местная полиция и вымогает взятки, грозя выдворением с незаконно захваченной земли [1].