– Оставь, милая Щенсна, не стоит, – мягко произнесла Венцеслава, речь её вновь полилась безмятежным ручейком. – А ты скажи своему новому господину, Ежи, что я не виновна ни в колдовстве, ни в сговоре с чародеями и не знаю ничего о делах своего мужа. Но передай ему так…
Она запнулась на полуслове, задумалась.
– Если ты действительно мой друг, Ежи, то передай Гжегожу, – продолжила она, гордо вскинув головку в короне золотых волос, – Что я не знаю большего счастья и чести, чем служба истинно рдзенскому правителю, и что я, пострадав от колдовства и коварства чародеев и чужаков, как никто другой желаю их изгнания и наказания за преступления. Да, так и скажи. Скажи, что я всю себя готова положить на борьбу за сильную Рдзению и за древние её устои.
– Счастье и честь, – пробормотал Ежи, пытаясь запомнить. – Истине и королю…
– Что такое? – слегка нахмурила брови Венцеслава.
– Нет-нет, госпожа, просто ты так красиво говоришь, мне в жизни не повторить правильно.
Старая служанка сложила руки на груди и скривила рот.
– А если и повторит, то от глупости и забывчивости всё переврёт, – добавила она.
Ежи зарделся от стыда, открыл рот, чтобы возразить, но потупил в смущении взгляд. Пусть старуха и была зла, как полуночница, но права.
Тихий вздох сорвался с губ Лебёдушки.
– Тогда, милый Ежи, скажи лучше, что я пострадала от колдовства и готова бороться с ним и с любым, кто желает зла Совину и Рдзении. Даже с собственным мужем, если он окажется неверен королю Властимиру.
– Скажу, – промямлил Ежи и попятился к двери. – Спасибо за встречу, госпожа, не смею больше тревожить…
– Подожди, – послышались лёгкие шаги.
Ежи вскинул взор и застыл с открытым ртом, не в силах перестать любоваться Венцеславой, а она будто плыла к нему навстречу по комнате. Дорогие ткани платья облегали стан, и уже заметен стал небольшой живот.
Венцеслава приблизилась почти вплотную, отчего у Ежи перехватило дыхание.
– Я помню, что ты мой друг, Ежи. Когда всё станет по-прежнему, я не забуду об этом.
– Госпожа…
– Главное, и ты не забывай, что мы должны держаться вместе.
Ежи кивал без остановки. Он вышел из покоев Рогволода Белозерского, улыбаясь как последний дурак, и даже мальчишка, драивший лестницу, по которой спускался Ежи, крикнул вслед, что Ежи якобы залил все ступени слюной.
Глупо было бы пререкаться с незнакомым мальчишкой, но Ежи всё равно обозвал его тупицей и поспешил поскорее выйти из западного крыла Совета. Верно, был где-то прямой проход до самого подземелья Тихой стражи, но он был неизвестен вчерашнему сыну кухарки, пусть за один короткий месяц он успел превратиться из простого слуги в ученика самого Гжегожа, прозванного Безродным – такого же человека из ниоткуда, ставшего однажды главой Тихой стражи. Чудно то было, но даже мысль об этом вселяла Ежи нечто похожее на надежду. Ведь раз бездомный мальчишка Гжегож смог подняться так высоко, то, может, и для сына кухарки существовало лучшее будущее?
Прошёл короткий месяц, злой морозный трескун, а Ежи уже держал меч в руке и каждый день учился наносить им удары. Пусть пока всегда били его, а меч был затупленным, но разве мог когда-то об этом мечтать простой слуга целителя?
Глупая улыбка так и не успела стереться с лица, когда на заднем дворе замка, где крутились торговцы, сновали туда-сюда прачки и поварята, стражники и поломойки, Ежи повстречал Гжегожа.
– Идём, – позвал за собой мужчина.
Он натянул на лоб капюшон, скрывая половину лица и прячась от пронизывающего до костей ветра, дувшего с реки.
– Что говорит дочь Рогволода?
Ежи прикусил от переживаний губу. Щенсна была права: одним неверным словом он мог погубить Венцеславу.
– Она ругалась на чародеев, сказала, что они разрушили её жизнь.
– Бедняжка, – с презрением буркнул Гжегож.
– И весь город. Госпожа Венцеслава сказала, что ненавидит чародеев.
– Как и положено жене Охотника.
По дороге им повсюду встречались воины со знаками Холодной Горы. Ежи слышал от Длугоша, что два новых отряда пришли из Лойтурии, никто из чужаков не говорил по-рдзенски, но работали они слаженно, быстро. За седмицу в столице поймали двоих, чью кожу обожгли лойтурские клинки. Раньше, когда до Ежи доходили подобные слухи, он опасался за жизнь Милоша и Стжежимира, думал, куда они пойдут с Горицей, где найдут работу и жильё, но теперь его не покидала мысль, что его собственный отец был чародеем, что повернись всё немного иначе, и тогда на Трёх холмах меч ошпарил бы кожу Ежи, как кипяток. Спаслись бы они тогда с Весей?
Воспоминания о Весе, как и обо всём, что было ещё недавно в его жизни, Ежи казались странными, такими далёкими, словно не осталось от них ничего, как не осталось и Совина. Ежи обещал себе каждый день, что заслужит доверие Гжегожа, заслужит свою свободу и тогда найдёт мать, Весю и Милоша, найдёт их всех, и они заживут по-прежнему.
Но когда рядом шагал Гжегож, когда Охотники при встрече отступали с недовольством в сторону, Ежи понимал, что вряд ли когда-нибудь будет по-прежнему.
Он хотел расспросить Гжегожа о Венцеславе, но не решался. Глава Тихой стражи редко делился своими мыслями. То, что он отправил Ежи с заданием, – знак большого доверия, не иначе, но вряд ли стоило пока рассчитывать на большее.
– Что ты ей сказал о своей новой службе?
– Как ты и велел, что отныне тружусь на кухне.
– Хорошо, – Гжегож направлялся на северо-восток столицы, туда, где месяц назад из-под земли вырвался огненный дух и разорвал город в клочья.
Ежи было жутко туда возвращаться, тяжело вспоминать побег по узкой улочке от Охотников и всё, что последовало за ним. С болью в сердце он узнавал каждый поворот, каждый дом, что стал отныне могильным камнем самому себе. С нарастающей тревогой Ежи ожидал увидеть Забытый переулок, где, должно быть, не осталось ничего после огненной бури.
И тут опасения его разбились под настойчивыми ударами десятков молотков.
От Забытого переулка доносился гул голосов и скрежет пил. Ежи чуть не сорвался на бег, чтобы поскорее заглянуть за следующий поворот, сдержался и пошёл дальше подле Гжегожа.
– Посмотри, – сказал глава Тихой стражи, остановившись на углу. – Совиную башню разносят по камешкам. Всё, что осталось, теперь уничтожают.
– Зачем?
Ничто не отделяло больше Совиную башню от остального города. Снесли все ограждения. От переулка к башне сновали люди, возили по снегу телеги, нагруженные камнями, и даже отсюда можно было разглядеть, что заросли вокруг озера вырубили под корень, а сохранившееся основание башни разобрали.
Ежи не помнил, какой башня чародеев была до Хмельной ночи, она предстала перед ним уже грудой камней, зараставшей постепенно травой, кустарником и молодыми деревцами. После он узнал Совиную башню иной – пугающей, как пугает живого человека любое кладбище напоминанием о смерти. Теперь башня обращалась в чистое поле, и скоро не должно было остаться ничего, кроме рассказов о былом.
– Зачем они это делают?
Сначала проскочила мысль, что так мстили чародеям даже после их смерти, постарались уничтожить саму память о них, но ведь все прошлые лета Совиной башни слишком боялись, чтобы просто приблизиться к ней. Что изменилось?
– Охотники будут строить здесь свою крепость, – Гжегож сложил руки на груди. – В начале седмицы пришло письмо из Кальтберга, вчера начались работы. В Совине построят город в городе. Не удивлюсь, если они поставят там трон и посадят на него лойтурца.
– А что же король?
– Он, как всегда, ничего не возразил. Его жена и сын во всём поддерживают Лойтурию.