– Достаточно.
– Сколько? – настойчивее повторил Милош.
Прищурившись, Часлав скривил веснушчатый нос.
– Милош, дружище, ты исчез без всякого предупреждения.
С первых слов всё стало ясно, и Милош замер, сдерживая рвущуюся ярость. Курва.
Алчная поганая курва!
– Мне всё пришлось решать самому. Всю работу я взвалил на свои плечи, – надув губы, как капризный ребёнок, Часлав скорчил жалобную мину.
– Я договорился обо всём с Фэн Е, – Милош опустил взгляд на свои руки. Он знал, что глаза его горели злобой, и только голос звучал мягко и вкрадчиво.
«Однажды я напою тебя допьяна, Часлав, и ты, сволочь, уже не проснёшься».
Говорили, что во время Хмельной ночи именно отец Часлава добивал выживших. Отравленные чародеи пытались выбраться из пиршественного зала, а Болеслав Лисица закалывал их ножом.
Он был пьян и повторял без остановки:
– Из них вылетит бес, если наделать побольше дырок. Вылетит бес, нужно просто больше дырок!
После ребятня в Совине придумала считалку:
– Чародея режь ножом,
тыкай прямо под ребро.
Вышла кровь, с ней выйдет бес.
Зубы щерит, хоп – исчез!
Ты скорей его лови,
всё равно тебе водить![2]
И Милош убегал от во́ды со всех ног, убегал, пока не научился притворяться, что ему не страшно.
«Чародея режь ножом».
Нет, ему вовсе не страшно. Ему весело, ему смешно представлять, как будет корчиться чародей, если проткнуть его ножом десять, двадцать, тридцать раз.
Спустя годы Милош научился изображать веселье так искусно, что сам в него поверил. Он научился улыбаться тем, кого ненавидел всей душой, научился обнимать их, даже целовать.
Он улыбнулся и на этот раз.
– Так и быть, хитрый ты гадёныш, – произнёс он, качая головой. – Ты прав. На тебе было много работы, и ты заслужил эти деньги.
Часлав пьяно улыбнулся, потянулся рукой к кубку, случайно толкнул его, расплескав вино на ковёр.
– У нас теперь всегда людно. Народ не самый богатый, но его много. По вечерам яблоку негде упасть. Короче, дело идёт хорошо.
– Но мы могли бы заработать ещё больше.
Глаза у княжича были пьяные, взгляд мутный.
– Это как же?
– Нам нужно меньше людей, Часлав. Но те, кто приходит, должны быть лучшими.
– То есть?
Тупой звериный взгляд. Серые маленькие глаза. Лисица напился до того, что с трудом стал соображать.
– Нам нужны лучшие люди в столице, Часлав, – вкрадчиво произнёс Милош. – Такие, за которыми вслед придут богачи, готовые оставить нам кучу золота. Мы должны пригласить к себе принца Карла.
Глава 4
Потому что снег летит
вертикально вверх,
Потому что не будет выше,
смелее, слаще.
«Об устройстве небесного свода», Мельница
Рдзения, Совин
Месяц листопад
Дару разбудил негромкий стук. Она была рада, что прервался тяжёлый сон. Каждую ночь она просыпалась в холодном поту: воспоминания о лесе мучили её, но даже они были лучше тех, в которых виделась родная мельница и Старый Барсук.
Совин не принял её так же, как до этого не принял Златоборск. Даре оказалась противна жизнь в городе. Каменный лабиринт улиц выглядел холодным и бездушным. Зима задувала в каждую щель, морозила до самых костей. Большая печь плохо грела короткими зимними днями, а ещё хуже – долгими ночами. Дара хотела бы чаще оставаться на кухне, ближе к очагу, но Стжежимир часто отправлял её на улицы города слушать разговоры торговцев, наблюдать за совинскими господицами и привыкать походить на них во всём, хотя Даре казалось, что ничем, кроме платья, рдзенцы от ратиславцев и не отличались, шипели разве что как змеи, когда говорили.
Но Стжежимир учил её совершенно бесполезным вещам: троутоскому языку, молитвам, походке, даже разговору. Ему казалось, что Дарина всё делала неправильно.
«Так совинские господицы себя не ведут».
Дара не хотела быть совинской господицей. Она хотела вернуться домой и избавиться от власти лешего, Мораны, Воронов и Охотников – ото всех, кто мешал спокойно жить. Но это было невозможно, и поэтому приходилось заучивать троутоские слова, ходить на рассветную и закатную службы в храм и вышивать рдзенские знаки на поясе.
Направляясь в Совин, Дара мечтала научиться управлять чародейской силой, стать сильнее, но с каждым днём она чувствовала себя всё слабее и отчаяннее. Она почти не разговаривала с сестрой, редко видела Милоша, а все остальные в доме относились к ней с презрением. Дара дурно спала и просыпалась от любого шороха.
Как и той ночью.