Снова стук. Он доносился от оконного проёма.
Дара поднялась, кутаясь в шерстяное одеяло и пошла на звук, приоткрыла ставни, на улице всё ещё было темно, и сквозь мутный бычий пузырь удалось разглядеть лишь чёрную тень. Та шевельнулась, и рядом с окном – прямо в раму – снова постучали. А в следующий миг взметнулось чёрное пятно.
Птица.
Дара обернулась, проверяя, не проснулась ли сестра.
В доме было тихо.
Дара прокралась к лестнице, укрываясь одеялом. Ступени едва слышно заскрипели. Наверху, где располагались ложницы, не горел свет. Ещё выше, на чердак можно было забраться только по приставной лестнице. Там оказалось на удивление тепло и светло: под растянутым навесом из бычьего пузыря пылал в стеклянном шаре огонь, оберегавший от холода растущие в деревянной кадке травы: Стжежимир с помощью чар заставлял их расти круглый год.
– Дай одеяло, – раздался хриплый, будто каркающий голос из угла.
Сжавшись и прикрываясь руками, на старом сундуке сидела Чернава. Стыда от собственной наготы она не испытывала, но дрожала от холода, и Дара неохотно отдала ей одеяло, оставаясь в одной рубахе. Она подошла ближе к навесу с травами, от которого шло тепло, села у кадки, облокотившись спиной.
Чернава закуталась и прошла к Даре, опустилась рядом. Чёрные глаза беспокойно бегали из стороны в сторону.
– Как тебе в Совине?
– Пусто и холодно.
– В Ратиславии зимы куда морознее.
Дара недовольно передёрнула плечами.
– Ты пришла о погоде поговорить?
Черты лица Чернавы обострились.
– Михал мёртв, – проговорила она резко. – И это даже к лучшему. Ты заберёшь документы из его дома и пойдёшь к голове города, потребуешь своё наследство: дом, титул и всё, что причитается.
– Мёртв? Что случилось?
Голые плечи вздрогнули. Чернава обхватила себя руками, пытаясь согреться. Уголки её губ опустились.
– Допустим, я убила его.
– Что?!
– Тише, разбудишь всех в доме, – Чернава присела на край кадки, нахохлилась. – Михал вчера ходил в храм. Он был пьян вдрызг и умолял Пресветлого Брата о прощении грехов, каялся в алчности и даже ляпнул что-то про ведьм. Если хоть одна живая душа догадается о нашем существовании…
Сердце сжалось от страха, и капли жалости к Михалу тут же испарились.
– Пресветлый Брат понял, о чём речь? Михал назвал наши имена?
– Здислава не разобрала весь их разговор, но точно услышала слово «ведьма» несколько раз. Мы не могли ждать, пока он кому-нибудь проболтается. Если этот тупица однажды уже раскрыл рот, так и во второй раз мог что-то ляпнуть.
Страх перед Охотниками, перед неминуемой смертью немного затих, и Дара испытала ужас при одной только мысли, как легко Вороны разделывались с теми, кто был им неугоден.
– Значит, мне больше не нужно будет притворяться дочерью Михала?
– Наоборот, ты теперь его осиротевшая дочь. Так даже лучше. Отец-пропойца создал бы о тебе дурное впечатление в высших кругах. Но одинокая знатная девушка – это совсем другое дело. Кстати…
Чернава протянула руку, касаясь волос Дары, и та сначала хотела отпрянуть, но заставила себя остаться на месте и выдержать чужое прикосновение.
– Твои волосы не годятся для дворянки, – задумчиво произнесла Чернава. – Погоди…
Она вдруг вздрогнула, зашипела, прикусывая губу, и сильнее ухватилась за косу Дары.
– Что с тобой?! – воскликнула девушка, но неожиданно сама пошатнулась и не упала только потому, что удержалась за край кадки.
Лицо Чернавы посерело, а лоб покрылся испариной. Одеяло выпало из разжавшихся пальцев. И неожиданно волосы Дары будто ожили, поползли чёрными змеями вниз по плечам, груди и животу. Потух свет, и стало совсем темно. Девушка в испуге схватилась за распутавшиеся косы и только тогда поняла, что те отросли и стали, как прежде, длинными.
Чернава подобрала непослушными руками одеяло с пола, прикрыла голое тело.
Блекло мигал над кадкой свет, медленно разгораясь обратно.
Дара с удивлением разглядывала свои волосы.
– Спасибо, – проговорила она.
– Не меня благодари, – срывающимся голосом сказала Чернава. – А мышь, что пряталась в углу, и эти растения, – махнула она рукой в сторону кадки. – Это они отдали свои силы ради твоей красоты.
Дара нагнулась, но не смогла ничего разглядеть в полумраке, тогда она приподняла бычий пузырь.
Травы пожухли, словно побитые морозом. Верно, мышь постигла та же участь.
– Ты творишь страшные чары, – по коже пробежали мурашки, словно сама смерть поцеловала её в лоб. Дара хотела сказать, что она не желала забирать чужие жизни ради заклятий, что она не желала иметь ничего общего с Воронами, но тут же вспомнила, как ловко Чернава одолела Охотников своим колдовством.
Стжежимир учил Дару ходить, молиться, говорить, но совсем не учил колдовать. В городе, полном Охотников, у лесной ведьмы не было никакой защиты, кроме лжи.
– Научишь тому, что ты сделала в Гняздеце? И что это было? Они корчились от боли и умирали, хотя ты их даже пальцем не тронула.
Чернава осталась довольна вопросом. Подтянув одеяло, она уселась поудобнее:
– В Совиной башне у меня был прекрасный учитель, его звали Станислав Дремота. Он умел насылать морок на десятки людей и заставлял их видеть грёзы наяву. Говорят, он даже умел читать мысли. Но меня он научил проникать в человеческие души и ломать их изнутри. Это я и сделала тогда с Охотниками.
– А остальное? Ты умеешь читать мысли?
Улыбка Чернавы вышла мечтательной. Серебряная прядь волос упала на глаза, и она отвела её тонкими пальцами. Старость уже коснулась её рук и шеи, смуглого лица и чёрных волос, но и теперь она была красива. Изнеможена и печальна, но красива, как увядающий летний день.
– Станислав как-то сказал, что во мне слишком много ярости и слишком мало нежности, чтобы дарить грёзы и проникать в мысли. Он считал, что мне место на поле боя, а не среди совета Башни.
– Так ты была в бою? На Трёх Холмах? – с замиранием сердца спросила Дара. Сколько сказок складывали о том сражении, сколько небылиц придумывали о немыслимых чарах, что творили чародеи в той битве. Дара и подумать не могла, что однажды, может, встретит кого-нибудь, кто был там на самом деле и видел всё своими глазами.
– Нет, Белун не отпустил меня, – Взгляд Чернавы прояснился и сделался таким чистым, как если бы всё горе минувших лет упало с её плеч и рассыпалось в прах. – Боялся за меня. И вот я здесь, а он…