Немой выбился из сил, когда лопата пробила прогнившую крышку гроба. Тот был плохенький совсем, дешёвый, за минувший год весь почернел и сломался под весом земли.
Мужик вылез из могильной ямы, рухнул устало на самом краю на снег и уставился на звёздное небо, тяжело дыша.
Дара встала на краю ямы, попыталась разглядеть что-либо в темноте. Спускаться было страшно, мерзко. И к чему ей это? Любомила не поблагодарила бы её, если узнала, как именно ведьма собралась избавиться от игоши. Да и если не узнала бы, то какой будет плата за спасение? Десяток яиц да колбаса? Дара в любом случае продешевила бы.
Ей хотелось узнать, отчего Здислава не осталась в стороне и затеяла всё это, но Дара догадывалась, что старуха не ответит. Впрочем, слуга Мораны вряд ли действовала по доброте душевной.
Ждать дальше было бессмысленно, и Дара осторожно спустилась в могилу. Руки предали её, нога соскользнула, и девушка рухнула на гроб, пробивая крышку пяткой. Дара взвизгнула и сама прикрыла себе рот.
Из-за пазухи она вытащила чародейский хрусталь – единственное богатство, что хранилось у Здиславы. Хрусталю требовалась лишь капля чародейской силы, чтобы ярко засиять синим светом.
Через дыру в крышке гроба белели кости. Дара наклонилась, преодолевая страх. Она попыталась приподнять крышку, но та не поддавалась.
– Дай лопату, – негромко сказала она, задрав голову.
Немой спустил ей лопату, и Дара спрятала хрусталь за пазуху, ударила по крышке сбоку, легко пробивая её насквозь. Дерево затрещало, рассыпалось. Для верности Дара ударила ещё пару раз, расширяя дыру, отставила лопату в сторону и снова достала хрусталь.
Пшеничная коса свадебным венцом лежала на черепе. Чернели пятнами останки плоти. Гниль и тлен облепили Ладу, сожрали половину её лица, сделали уродливой, пугающей. Дара положила хрусталь на крышку гроба. Она старалась не дышать, прикусила губу. Пришлось снова взяться за лопату, ударить пару раз по шее.
Захрустели хрупкие кости.
Дара толком и не помнила, как выбралась из могилы. Мешок с отрубленной головой внутри она отбросила в сторону на снег и долго стояла на четвереньках, опираясь на дрожащие руки. Немой мужик задумчиво разглядывал её, пока не поднялся на ноги, вытащил лопату из ямы и принялся закапывать могилу.
На небе не было ни облачка, и Дара молилась, чтобы пошёл снег и замёл следы их преступления.
Немой в ту ночь остался ночевать в их доме, Здислава кинула ему тюфяк на пол, налила брусничной настойки на самогоне, и мужик заснул крепким сном. Дара долго не могла прийти в себя, и тогда Здислава, хихикая, налила настойки и ей. Дара выпила, морщась, попросила ещё. И только после, когда тело налилось теплом и усталостью, смогла погрузиться в сон.
Дара выросла на мельнице, где вставали рано и принимались тут же за работу, но почти впервые она проспала до полудня, а когда открыла глаза, немой мужик уже ушёл неизвестно куда.
Здислава сидела за столом, глядела в крохотное мутное окошко. У неё на коленях, словно пригревшийся кот, лежал череп. Не осталось на нём ни девичьей длинной косы, ни кусков плоти. Кости белели, словно жемчужина.
Старуха покосилась на Дару, погладила череп по лбу.
– Носью пойдёфь к игофе, – сказала она то ли Даре, то ли черепу. – Пора матери своё дитя наресь семным именем.
Глава 12
Рдзения, Совин
543 г. от Золотого Рассвета, конец месяца грудня
Город горел ещё два дня, и две ночи подряд Милош не мог заснуть, задыхаясь от дыма и гари. Он метался по холодной постели, обложенный влажными простынями, но уже спустя пару лучин простыни вновь становились сухими, и казалось, что даже от них пахло гарью.
Старая служанка молчаливо меняла бельё, обтирала юношеское тело и накладывала повязки на рану. Милош плохо помнил, что он говорил и говорил ли вообще, но когда на третье утро пришёл в себя и попытался встать, то Щенсна сказала:
– Лежи, чародей, – и уверенно положила руки ему на плечи, заставляя вернуться в постель.
Милош посмотрел на старуху во все глаза, узнавая служанку Венцеславы.
– Она рассказала? – спросил он, облизывая сухие губы.
Медленно, словно донёсшееся издалека эхо, пришло осознание, что раз Щенсна прознала о его даре, то придётся бежать, спасаться. Только как, если сил у него нет? Но прежде чем Милош успел что-либо предпринять, служанка улыбнулась, отчего старческое лицо стало морщинистым, словно печёное яблоко.
– Она. Да и ты во сне всё шептал, и раны у тебя светились. А ещё вот это тебя выдаёт, – Щенсна взяла сухими грубоватыми пальцами перо, что висело на груди Милоша. – Я достаточно стара, чтобы помнить, кто и зачем всё время носит перья птиц да шкуры зверей при себе.
Милоша пробил озноб, и он попытался вытащить из-под себя влажную простыню, но слабые руки его не слушались. Служанка ловко заменила простыню на новую, сухую, укрыла стёганым одеялом. Милош натянул его до самого носа, упал на подушки и закрыл глаза.
– И до сих пор не сдала? – спросил он со странной отрешённостью.
– Раз госпожа велит выхаживать, значит, моё дело маленькое – выполнять и не спрашивать.
Щенсна шуршала простынями, вынося их из спальни, после звенела склянками, гремела мисками. От каждого звука в глазах сверкало и по голове точно били молотом. Милош молча злился, прячась под одеялом, но никак не мог найти в себе сил, чтобы накричать на служанку. А когда шум вдруг затих и Милош открыл глаза, стало уже совсем темно и наступила мёртвая тишина.
– Пи-и-ить, – прохрипел он.
Тут же возле изголовья оказалась Щенсна, поднесла плошку с водой к губам.
В комнате сильно пахло воском от сожжённых свечей, но свет уже не горел. Милош жадно выпил всю воду и вновь рухнул на кровать таким обессиленным, словно обежал весь Совин.
– Что?.. – только и выдавил он.
– Что с госпожой? – догадалась Щенсна. – Лучше она, лучше. Первое время всё слёзы лила, все глазоньки свои лазурные выплакала, а теперь лучше, и ребёночек её в порядке.
Уж последнему Милош точно не обрадовался.
– Она хоть и слабая совсем была, еле душа в теле держалась, а сразу велела мне тебя отыскать и сберечь. Дворовые мальчишки весь город обыскали, нашли тебя недалеко от Торговой площади бездыханным.
Милош не мог разглядеть в темноте Щенсну, но слышать рядом человеческий мягкий голос было приятно, и на сердце делалось спокойнее.
– А… огонь?
– Прогорел весь, слава Создателю и Константину-каменолому, – вздохнула Щенсна. – Два дня пылало, чуть до замка не добралось, но уберёг бог. Самое страшное пожарище в центре было, но оно будто само собой потухло, а вот остальной город долго ещё горел. Но предместья не тронуло, там теперь народу тьма-тьмущая. Все, кто выжил, туда ушли, в городе камня на камне не осталось. Пусть Охотники навьих духов и побороли, но огонь-то к тому времени уже пылал повсюду, как его остановишь? А предместья только городские стены и спасли.
Значит, он не справился. Он не остановил пожар, только замедлил его.
Щенсна долго ещё причитала и вздыхала, оплакивала смерти и радовалась, что на королевском замке по-прежнему лежала защита от тварей Нави.
– А в городе-то нечисти теперь полным-полно. И Охотники целыми днями там бродят, ищут духов и колдунов, кого найдут – сразу убивают.
Милош то и дело проваливался в дрёму, и во сне виделось, как меч Охотника пронзал его снова и снова.
И когда поутру он проснулся с удивительно ясной головой, то тут же нащупал на груди соколиное перо, вскочил с постели, роняя одеяло, и кинулся к окну. Щенсна схватила Милоша за руки, пытаясь остановить.
– Куда, куда ты? Живот шит-перешит. Куда?!
Но Милош уже обращался, пусть и кружилась голова, пусть и сил едва хватило на это обращение.