– Пропадёт, – повторяла она.
Но на закате сокол вернулся.
Когда Ежи очнулся, то подумал вначале, что попал в царство мёртвых – вокруг было темно и холодно, пахло дымом, и издалека доносился страшный гул.
Где-то немыслимо высоко бледнело пятно. Ежи лежал на спине, разглядывал это пятно, земля под ним была ледяной, а в голове мысли путались, перескакивали с одной на другую.
Он умер. Вокруг – снежная пустошь, над которой никогда не восходит солнце, – так описывали царство мёртвых Пресветлые Братья, и теперь Ежи видел, что они оказались правы. Только отчего пахло дымом? Отчего не зимний ветер выл в ушах, а рёв огня и человеческий плач?
«То стенают души мёртвых», – отстранённо, без страха подумал Ежи.
Пронзительный жуткий визг оглушил его. Ежи скрутился на полу, закрывая уши руками.
– На, – его слегка пнули в бок.
На пол рядом что-то упало. Ежи заозирался в темноте и увидел горящий свет в стороне и чёрный силуэт.
– Я умер? – спросил он.
Новый вопль сотряс всё вокруг, и свет померк.
«Банши, – вспомнил Ежи рассказы о лойтурских духах. – Дева, что оглушает своим воплем. Верно, это она».
Долго он лежал, вслушивался в тишину и боялся пошевелиться. Тело бил озноб, Ежи скрутился в комок, но никак не мог согреться. На лбу выступила испарина. Его лихорадило. Не сразу он вспомнил, что рядом с ним что-то упало, пошарил рукой рядом и стал изучать вещицу вслепую, на ощупь. Пальцы коснулись шерстяной материи. В руках у Ежи оказалось одеяло, и это было так чудно, так странно, что Ежи долго не мог понять, зачем оно ему. Отчего тень в царстве мёртвых поделилась с ним одеялом?
Ежи укрылся с головой, прижал к груди ноги и долго лежал, не шевелясь и всё пытаясь согреться, слушая далёкие вопли душ и думая, что его ждут такие же муки.
А когда в третий раз закричала банши, Ежи распахнул глаза и подскочил на месте как ошпаренный.
Тусклый свет из окошка под самым потолком освещал узкую камеру, а за спиной Ежи у приоткрытой двери стоял невысокий мужик в поддоспешнике без кольчуги. На боку с ремня свисал топорик.
– Я не умер? – повторил глупо Ежи.
Мужик поставил на пол деревянную миску и вышел. Дверь за ним закрылась с оглушительным скрипом, заскрежетал ключ в замочной скважине, и Ежи снова остался один.
Чудовищный вопль банши оказался всего лишь скрипом ржавых петель. Ледяная земля – каменным полом, а светлое пятно – крохотным оконцем у самого потолка.
Ежи угодил в темницу.
Он заглянул в миску, разглядывая с отвращением мутную жижу, в которой плавала морковь, зачерпнул ложкой. Похлёбка оказалась холодной, а пахла и вовсе мерзко, и Ежи с отвращением отставил миску в сторону.
Скоро невыносимо сильно захотелось есть, Ежи надеялся, что к ужину принесут что-нибудь получше, но ужин не принесли вовсе. На следующее утро вновь пришёл тот же мужик, увидел полную миску похлёбки и не стал её забирать.
– Почему меня тут держат? – спросил Ежи.
Мужик не ответил, скрылся за дверью, и Ежи подскочил, прижимаясь ртом к замочной скважине.
– Что со мной сделают?
В тот день его оставили без ответа и, что было куда обиднее, без обеда. Похлёбка протухла, и Ежи вылил её в окно, едва дотянувшись до проёма.
А на следующее утро к нему в камеру зашёл уже другой человек – высокий бугай с бычьей шеей. Он оглядел Ежи без всякого интереса и сказал:
– Тебя к себе требуют.
– Кто? – голос предал Ежи, издав мышиный писк.
– Кто надо, – огрызнулся мужчина. – Вставай.
Ослабевший и голодный Ежи едва передвигал ногами, его мутило, и пару раз он спотыкался и чуть не упал. Здоровяк каждый раз хватал его за шкирку и встряхивал, как щенка.
В тёмных коридорах было мало света, и среди серых стен с трудом получалось разглядеть не то что дверь, но даже поворот. Но здоровяк легко понимал, куда идти. Он остановился, толкнул рукой тёмную дверь и втолкнул Ежи внутрь.
– Юродивого привёл, – буркнул бугай и захлопнул с силой дверь позади Ежи.
Напротив стояла криво сложенная печурка, у стены крепкий деревянный стол и пара стульев. За столом сидел незнакомец, разглядывал внимательно Ежи.
Короткие крепкие пальцы отбивали по столу беспокойную дробь, блёклые серые глаза пронзали насквозь, в самую душу заглядывали, и Ежи прятал взгляд, будто боялся, что его душу заберут, вырвут из тела. Само тело уже заперли в темнице, оно теперь ему, считай, и не принадлежало, так хоть душу Ежи пытался уберечь.
– Садись, – велел незнакомец.
Ежи огляделся растерянно и доплёлся до свободного стула, сел.
– Твоё? – мозолистые пальцы за верёвку вытащили из ящика совиный оберег и золотой сол.
Отрицать очевидное было глупо. И то и другое было надето на Ежи, когда он попал в темницу.
– Моё, – Ежи нерешительно протянул руку, но остановился, осмелился взглянуть в испытующие серые глаза. – Можно?
Мужчина втянул щёки, посмотрел, не мигая.
– Можно, – выдавил он.
Ежи повязал верёвку на шею, спрятал и оберег, и сол под рубаху.
– Ты юродивый? – спросил вдруг незнакомец.
Распахнув в удивлении глаза, Ежи впервые прямо посмотрел на мужчину.
– Нет, – выговорил он, сам в том засомневавшись. – А могу быть?
– Говорят, странные вещи ты у тюремщика спрашивал.
– А-а-а, это, – опустил голову Ежи. – Я подумал, что умер.
Мужчина негромко засмеялся, смех его будто рождался и умирал где-то глубоко у него в груди, звучал как песня старого дуба.