Защити, родимая.
Так холодно.
Так страшно.
Больно-о-о-о!
К груди Дары прижался крохотный младенчик. Беленький, пухленький. Ручками он схватился за ворот, попытался добраться до соска. Руки сами потянулись к нему, пытаясь согреть, обнять, приласкать.
Пальцы, непослушные, одеревеневшие, оттянули ворот платья, только никак оно не соскальзывало с плеч.
– Бедный мой, несчастный…
Дай напиться молочка.
Дай согреться у груди.
Дай послушать стук сердечка,
Его вырвать из гр-р-руди!
Сверху рухнуло облако из щепок и пыли. Дара закашлялась, закрывая рот, игоша соскочил с её живота и бросился в сторону.
Удар, ещё удар. Пол проломился, и рядом с головой Дары в землю воткнулся тяжёлый лом.
– Хватай сереп, курва ратиславская! – завизжала сверху Здислава.
Дара перекатилась на живот и нашарила вслепую череп Лады. Пыль закружила вокруг, ничего нельзя было разглядеть.
– Саставь его говорись!
– Кого?
– Сереп!
Растерянно Дара посмотрела на череп. Как же заставишь говорить мертвеца, особенно, если и не осталось от него ничего, кроме костей?
Золото в крови потухло, погасло совсем, и Дара отпустила погулять на волю чёрные воды, отпустила, как отпускают цепного пса, когда на двор забредает тать.
Губы живые, тёплые коснулись зубов мертвеца.
И тьма вырвалась наружу, из-под самой кожи вылетела и коснулась черепа.
Игоша накинулся со спины. Острыми клыками вцепился он в плечо, оплёл длинным змеиным хвостом грудь, сжал рёбра, обвился вокруг Дары кольцами. Она вскрикнула, пытаясь вздохнуть, но не смогла, из последних сил сунула череп к самой морде игоши, и пустые глазницы Лады вдруг засветились ярко, словно внутри загорелся костёр.
Дух завизжал, разжал хватку и нырнул в темноту подпола, но свет ударил ярко и нашёл его в самой узкой щели. Игоша жалобно заверещал, заметался из угла в угол, хвост протащился за ним, поднимая клубы пыли. Младенец запищал, словно крыса, заплакал почти как живой ребёнок.
Игоша забился в стены, пытаясь найти выход, а череп словно ожил в руках Дары, сам поворачивал её туда, где был навий дух, и не сводил с него своего взгляда.
– Как его совут?! – через пролом в подпол заглянула Здислава. – Как совут твоего сына, Лада?
Изба вдруг содрогнулась от протяжного вздоха, заскрипела крыша, и снег с грохотом скатился вниз.
– Блуд, – родился голос в пустоте горящего черепа.
Игоша замер, прислушиваясь к голосу, приподнял ручки.
– Блуд, – повторил череп.
Навий дух щурился, глядя на яркий свет, морщил уродливое младенческое личико. Что-то переменилось в нём, и вдруг вокруг разлилось удивительное чувство покоя. Медленно игоша улёгся поудобнее у стены, свернулся клубочком, обвивая себя хвостом, прикрыл глаза и заснул.
Тогда свет в глазницах черепа умиротворённо погас.
Игоша умер, на этот раз совсем, с концами, и немыслимое опьяняющее счастье накрыло Дару с головой. Ей стало так хорошо, что позабылись все на свете горести, и боль в ноге, и зловонный запах подпола исчезли. Змеиное тело смердело, кровь лилась из раны, а Дара улыбалась блаженно, лёжа на спине.
Счастье. Пьянящее, бескрайнее.
Здислава топнула сверху, и посыпалась пыль.
– Вылесай, а то одуреешь, – прикрикнула ведьма.
Дара распахнула глаза, озираясь слепо по сторонам, она никак не могла разобрать, как очутилась в подполе, толчками, вспышками возвращались воспоминания.
– Фустрее! – поторопила Здислава.
Дара подскочила на месте и стукнулась снова лбом, теперь о пол. Через щели между досок она увидела, как загорелся в избе неяркий свет. Здислава зажгла лучину, и даже в подполе стало чуть светлее.
– Иди сюда, на голос, – позвала ведьма. – И сереп восьми.
Дара поползла на звук, прижимая череп и плохо соображая, кто её звал и зачем. Старуха вытащила её из подпола за шкирку, как кутёнка из мешка, и влепила хлёсткую оплеуху.
– С непривыски-то тяфело, – вглядываясь в лицо Дары, задумчиво сказала Здислава. – Привыкнесь.
– Что это? Я чувствовала это во время пожара…
– Посмертки – вкус чуфой смерти. У сивых они вкуснее, у мёртвых сильнее.
Дара повалилась на пол, держась руками за голову. Блаженная нега покидала тело, освобождала разум, и виски заныли пронзающей болью.
– Это из-за Мораны, да? Это её дар такое со мной сделал?
– Её благословение, её.
– Хорошо благословение, – проворчала Дара, морщась. – Пью чужую силу, как упырь.
– Как и всякий сародей.