Подавальщица носилась с кухни обратно в зал, расставляя перед гостями угощения. Вторак хотел приступить к ужину, не дожидаясь остальных, когда Вячко остановил его:
– Подождём Неждану.
Зуй велел принести лишнюю чарку, налил в неё браги и прикрыл куском хлеба. Это было для Косого.
Мужчины поднялись из-за стола, и как раз тогда подошла Неждана. Горазд протянул ей простую глиняную кружку.
Вячко знал, что все ждали его слов, и произнёс короткую речь. Каждый раз, когда умирал один из их побратимов, говорить выходило нелегко.
– Помянем Добровита.
Они выпили, присели. Молча выпили ещё.
– А я и забыл почти, что Косого звали Добровитом, – хмыкнул Зуй. – Всё Косой да Косой.
– Ты своё-то имя не забыл? – оскалился Синир и зашипел, лизнув языком ссадину на уголке губ. Говорить, видно, ему было больно, как и улыбаться.
– Молчал бы, пока я тебя твоё имя забыть не заставил, – проворчал Зуй. – Хер скренорский.
– Ты насчёт моего хера не беспокойся, с ним всё хорошо. А вот твоя жёнка жалуется, что с твоим не очень.
По залу раскатом грома прокатился дружный смех, но Горазд тут же шикнул, чтобы вели себя тише. Неждана крутила головой, выпучив глаза, и прижимала к груди кружку, словно щит.
– Думайте, что говорите, дурни, – охладил всех Горазд. – Поминки по Добровиту, а вы ржёте, как кони. К тому же среди нас девица, она к таким разговорам непривычна.
Мужчины вдруг сразу замолкли неловко, не зная, о чём и как теперь говорить. Неждана первое время сторонилась их, обедала быстро и уходила спать, но с каждым днём всё больше дружинники прикипали к ней душой, а девушка всё реже дичилась их шумной и грубой компании. Но если мужчины привыкли к обществу своих жён, невест и простых полюбовниц, если знали, как вести себя с теми или иными женщинами, то с ведьмой, да ещё и лучницей, в ратиславских землях редко можно было повстречаться.
Постепенно снова завязался разговор. Скорбь не задержалась за столом, слишком часто они теряли своих людей, привыкли прогонять печаль прочь, прятать за кружкой пива и грязной шуткой, забывать и забываться, чтобы дожить до следующего дня, когда тише станет боль.
Ушёл Косой, быть может, скоро ещё меньше соберётся их за столом. К чему теперь об этом? Они чтили память о товарище, но не тонули в скорби.
Вячко пересел поближе к Горазду.
– Что с фарадалами? – негромко, не желая вовлекать остальных в разговор, спросил он.
– Заперли в одной из клетей, детей посадили отдельно на другом конце двора, как ты велел. Девчонки плачут.
– Поплачут, ничего, – нахмурился Вячко, недовольный собственным решением. – Фарадалы и в шесть лет пошустрее наших мужиков будут, нельзя их вместе оставлять, придумают что ещё. Накормили их?
– Накормили.
– Стражу выставили?
– Ну я сыновьям хозяина заплатил, чтобы глаз не сводили, нашим-то отдохнуть стоит.
– Да, верно, – неохотно согласился Вячко. – Я тогда сам покараулю взрослых.
– Не доверяешь?
– Не уверен, что остальные справятся с чародеями, – Вячко и в себе не был уверен, но дедов меч его ещё ни разу не подвёл при встрече с колдунами. – Сегодня пусть отдыхают, завтра расспросим. Неждана клянётся, что метель скоро займётся, завтра, боюсь, придётся переждать здесь.
Раньше Вячко засиживался с остальными дружинниками до победного конца, когда они уже с трудом могли говорить от выпитого вина и засыпали прямо где сидели. Но больше старые забавы не приносили наслаждения. Он слушал шутки товарищей, смеялся над ними вместе со всеми, кивал с пониманием и улыбкой, когда кто-то говорил:
– А помните?..
И текла, лилась история одна за другой о былых временах, которые и случились не так давно, но уже казались седой древностью.
Вячко выпил с остальными в память о Косом, наречённом при рождении Добровитом, но печаль по утерянному товарищу была эхом той печали, что терзала прежде, когда он терял в бою друзей.
Раз за разом он ловил на себе задумчивый взгляд Нежданы. Девушка сидела возле Синира, слушала его речи, улыбалась, а глаз не отрывала от Вячко, и в очах её плескалась тоска, словно она пила ту тоску из него самого, делила ядовитое горе, что разъедало изнутри.
И когда Вячко оказался один на занесённом снегом крыльце, Неждана появилась рядом. Неслышно, будто из ниоткуда она возникла по правую руку.
– Ты грустишь, огонёк, – сказала она, выдыхая облако пара.
Мороз поцеловал её веснушчатые щёки, тут же разрумянил бледное лицо.
– Погиб наш товарищ. Мы все грустим, – Вячко облокотился о перила, разглядывая заснеженный двор, прислушиваясь к лаю цепного пса у ворот и тихому смеху, доносившемуся из избы.
– Но ты печалишься не по Косому, – Неждана заглянула Вячко в глаза. – Когда я гляжу в твою душу, то не вижу других образов, кроме образа твоей любимой. Помнишь, ты показывал мне лики ваших святых на стенах часовни? Люди в этих землях носят лики святых в своих сердцах, молятся им в часы отчаяния, а ты, огонёк, и перед лицом смерти молишься обычной девушке.
– Уйди, – он не хотел этого говорить, слова сами сорвались с губ.
– Я могу помочь, если позволишь, могу заглушить эту боль, спрятать так глубоко, что ты о ней и не вспомнишь.
– А я не хочу забывать.
– Тогда скорбь погубит тебя, – предупредила ведьма. – Она не позволит ни дышать, ни рассуждать. Ты никогда не станешь князем, да и княжичем быть перестанешь. Разреши мне помочь.
– Зачем тебе это?
Он повернулся, посмотрел ей прямо в глаза, склонился скалой над хрупким деревцем.
И деревце потянулось к той скале, вскинуло тонкие ветви, прижалось к холодному камню, впилось корнями в холодную породу, разрывая её и пытаясь высвободить наружу огонь, что дремал в глубине.
Вячко отпрянул испуганно, словно невинная девица. Он сам не заметил, как пальцы коснулись губ, точно пытаясь стереть след поцелуя.
– С ума сошла?
Ведьма с Мёртвых болот молчала, поджав тонкие губы, смотрела куда-то ему в солнечное сплетение. Она так и не сказала ничего, развернулась и прошла в избу.
Вячко остался на крыльце один.
Переменился ветер, дохнул льдом и хвоей.
Вячко не знал, как поступить теперь с Нежданой. Прогнать он её пока не мог. Ещё не время.