В перерыве между заседаниями ко мне подошел член Комитета, представитель от Англии, сэр Эванс и с иронией спросил: «Как Вам все это нравится?..» Голословные утверждения советской стороны о том, что в СССР якобы соблюдаются все права и свободы граждан, никак не могли убедить членов Комитета. Да оно и понятно, чтобы убедиться в обратном, достаточно познакомиться с документами самиздата или письмами советских заключенных. Например, украинский политзаключенный Василь Стус, умученный и скончавшийся в сентябре 1985 года, писал в своем «Лагерном дневнике»:
«Итак… я прибьет на Колыму. Позади остались 53 дня этапа, почти 2 месяца. Вспоминаю камеру Челябинской тюрьмы с полчищами тараканов на стенах — глядя на них, я чувствовал, как свербит все тело, и потом — Новосибирская пересылка… страшная Иркутская тюрьма — меня кинули в камеру с бичами-алиментщиками: вшивые, грязные, отупелые, они издавали запах периферийной душной воли, отчего хотелось выть волком. Оказывается, и так можно жить, и так мучиться тюремной мукой. Пьяные надзиратели… Один из них чуть не избил меня за то, что я вслух сделал замечание о его грубом поведении… Как бессильны жалобы прокурору (в каждой жалобе непременно найдут „недопустимые выражения“ и накажут. Думаю, наказывают за саму форму жалобы-протеста)… Одним словом, правительство позволило делать с нами все, что угодно».
Итак, советские представители не постеснялись утверждать, что заключенные пользуются всеми правами, записанными в международных пактах и договорах. А вот когда, например, Анатолий Марченко, инвалид, приговоренный сейчас к 15-ти годам лишения свободы, попробовал сослаться на факты нарушения международного права, ему сказали:
«Эти права написаны не для Вас, а для негров…»
Не постеснялись советские представители сказать, что одна из статей ИТК РСФСР предусматривает даже освобождение до окончания срока наказания тяжелобольных заключенных, то есть не представляющих большой опасности для общества. Например, вот как выглядит ст. 100 Исправительно-Трудового Кодекса РСФСР:
«Осужденные, заболевшие хронической душевной или иной тяжкой болезнью, препятствующей дальнейшему отбыванию наказания, могут быть освобождены судом от дальнейшего наказания».
Как же тогда расценить существование в СССР специальных лагерей для инвалидов? Уж они-то никак не могут быть «опасными» для общества. Как на практике происходят «освобождения» тяжелобольных мы снова видим на примерах. Не перечисляя одну судьбу за другой расскажем о политзаключенном Михаиле Дяке, инвалиде. Арестован он был в марте 1967 года и приговорен к 12-ти годам лагерей строгого режима (первые 5 лет в тюрьме) и 5-ти годам ссылки. В Мордовском лагере у Михаила Дяка начался лимфогра-нуломатоз (одна из форм рака крови). Лагерное начальство предложило ему просить помилования — на этом условии его обещали освободить досрочно. М. Дяк отказался. Наконец, когда дни его были сочтены, его освободили. Он умер, прожив после освобождения чуть больше года, испытывая страшные мучения и зная, что умирает.
Смерть досрочно освободившихся заключенных по прошествии нескольких месяцев — явление не исключительное. Такие освобождения производятся лишь для того, чтобы снизить показатель смертности в лагерях. Да и о каком освобождении инвалидов и тяжелобольных может идти речь, если, например, во Владимирской тюрьме за протесты против произвола администрации помещали в карцер парализованного Федора Труфанова. Так как сам он не мог ходить, надзиратели переносили его в карцер на носилках… Более того, сейчас стало известно о так называемых Специальных Психиатрических Колониях, куда отправляют заключенных, заболевших психически во время отбывания наказания. Пока известно о существовании двух таких колоний: в городах Рыбинске и Костроме.
И уж коль скоро мы вспомнили о психиатрическом терроре в СССР, нельзя не сказать о людях, подвергшихся этому тяжкому испытанию. Много было уже понаписано об этом и много можно еще написать, пока существует в Советском Союзе это страшное зло, главным образом предназначенное для калечения людей (как духовного, так и физического). Тысячи и тысячи людей находятся сегодня в психиатрических больницах СССР. Счастлив тот, кто прошел уже этот кошмар и доживает на воле, а ведь кто-то умер и прямо там в результате лечения нейролептиками, или просто от побоев надзирателей. Чувствуют ли невольные (или вольные) убийцы свою вину? Почувствовал ли угрызения совести убийца, от чьего решающего удара — сапогом ли, палкой — в спецпсихбольнице г. Ленинграда умер 32-летний Анатолий Порубов. Летом 1981 года группа надзирателей и санитаров избила уже больного А. Порубова, привязав его к кровати (так безопаснее бить). Через неделю он умер от множества разрывов кишечника и ушибов внутренних органов. Конечно, виновные наказаны не были: режим тщательно охраняет своих исполнителей…
Сколько в СССР инвалидов? Официальной статистики об этом нет, как нет статистики, например, сколько в СССР заключенных, алкоголиков, безработных и т. д. Хотя, надо сказать, где-то, за семью замками, она есть, но зачем это нужно знать обществу, строящему свое самое светлое в мире будущее? Поэтому любопытным всякий раз нужно пользоваться случайно проскочившими в печать или от кого-то услышанными цифрами, сопоставлять их с другими и такими же случайными, прибавлять, умножать и т. д., чтобы получить хотя бы приблизительную цифру на интересующий предмет. Попробуем и мы воспользоваться некоторыми цифрами, которые могли бы дать нам некоторое представление о количестве инвалидов в СССР.
В одной из передач советского радио было однажды сказано, что в настоящее время в Советском союзе насчитывается 8 млн. работающих пенсионеров по старости, что составляет 1/3 из общего количества. Следовательно, можно заключить, что общее число пенсионеров по старости — 24 миллиона. А на 26-м съезде КПСС Л. Брежневым была упомянута общая цифра пенсионеров (включая и инвалидов) — 49 млн. Если принять во внимание, что лишь очень немногие семьи, потерявшие кормильца, получают пенсионные пособия, то кроме пенсионеров по старости (24 млн.) остальные — инвалиды. Следовательно 49 минус 24 получаем цифру в 25 миллионов инвалидов. Цифра эта близка и к подсчетам некоторых международных статистических организаций, утверждающих, что каждый десятый человек на планете — инвалид. (Население СССР более 270 млн.) Однако можно сказать, что даже 25 млн. — цифра заниженная. Люди, жившие в СССР знают, как порою трудно, а то и невозможно, получить даже больничный лист (освобождение от работы), не говоря уже о том, чтобы пройти комиссию ВТЭК (Врачебно-Трудовая Экспертная Комиссия) и получить официальное заключение об инвалидности. Поэтому люди, по состоянию здоровья считающиеся инвалидами, зачастую официально признаны здоровыми.
Почему в СССР так много инвалидов? — часто задают мне сейчас этот вопрос. Причин несколько, но остановимся только на тех, что на наш взгляд заслуживают особого внимания: во-первых — это следствие нарушения, а часто и просто отсутствия техники безопасности на производстве; во-вторых — принявший уже национальное бедствие алкоголизм в стране, и: в-третьих — это последствия ядерных взрывов и катастроф, связанных с распространением радиации в атмосфере. Кто хоть немного знаком с причиной, способствующей появлению инвалидов в стране, согласится, что в любом промышленном городе в процентном отношении всегда значительно больше инвалидов труда по сравнению с городом с меньшей промышленностью. Так, например, в Ворошиловградской, Донецкой, Кемеровской областях очень много инвалидов-шахтеров. Вспоминаю, когда я работал электромонтером, наша бригада обслуживала ЛЭП (Линии Электро-Передач) высокого напряжения. Работали, что называется, на «ура», то есть чтобы скорее устранить аварию или какие-либо другие неполадки, связанные со снабжением электроэнергией сел и поселков района. Однажды сильным ветром опрокинуло несколько опор и мы выехали на место аварии. Отсоединили разъединитель, электроэнергия через который подходила еще к трем деревням, и приступили к работе. Поставили новые опоры, натянули провода и т. д. Только к вечеру, когда уже стемнело, мы закончили работу. Поехали к разъединителю, поднимаемся на гору и ахнули: во всех трех деревнях горит свет. Как потом выяснилось, в одной деревне гуляли свадьбу, когда начало темнеть, один пьяный пошел и включил разъединитель. Задержись мы немного на линии, неизвестно писал ли бы я сейчас эти строки…
Алкоголизм — уже немало понаписано на эту тему в советской печати. И много было всевозможных предположений — почему с каждым годом в СССР пьют все больше и больше. Для меня ясно одно — в СССР пьют больше в результате создаваемой десятилетиями искусственной психологической атмосферы (тут и отсутствие смысла жизни, и огромный ГУЛаг, созданный не на исправление, а калечение и т. д.) И естественно, хотя экономически это государству не выгодно[5], но зато выгодно руководящей верхушке парт-аппарата в стремлении сохранить власть. И, уж конечно, постоянный рост алкоголизма в стране резко повышает как детскую смертность, так и число рождений умственно неполноценных людей. В одной из публикаций в русскоязычной печати на Западе со ссылкой на исследование социологов Сибирского отделения АН СССР (г. Новосибирск) для высшего партийного руководства, были приведены такие цифры: детская смертность за 20 лет возросла на 47 %: 7,1 на тысячу человек населения — в 1960 году, 10,4 — в 1980 году. В той же публикации со ссылкой уже на декана одного из педагогических институтов Мееровича говорится, что умственно неполноценные дети в 1982 году составили 16,5 % всех новорожденных. Кроме этого подчеркивается, что 85 % убийств, изнасилований, бандитских и грабительских нападений совершаются в состоянии алкогольного опьянения. А значит — это новые инвалиды…
Когда я жил в СССР, у меня была большая переписка с инвалидами с детства, которых, как я заметил, больше всего в восточных районах Европейской части СССР. С чем это связано, об этом немного ниже. А пока мне хотелось бы привести маленький эпизод из моей жизни. «Почему инвалиды с детства находятся в столь бедственном положении?» — спросил я однажды заведующего отделом социального обеспечения г. Владимира Лучкова. «Потому, — ответил Лучков, — что в уродстве детей повинны только их родители — пусть они и расплачиваются». Я сказал Лучкову, что в этом больше виновато государство, а не родители. Например, ядерные испытания, которые проводятся у нас в стране, сильно влияют на наследственные гены. При этом я сослался на академика А. Сахарова, который подтверждает это. Что заставило Лучкова промолчать тогда — не знаю. То ли авторитет А. Сахарова как большого ученого, то ли сам А. Сахаров, ставший уже как бы большим политическим деятелем.
Кроме этого известно, что в конце 50-х годов, вследствие аварии на одном из заводов в Свердловской области, произошла утечка радиации. Известно и о том, что в районе г. Семипалатинска постоянно проходят ядерные испытания. Одна женщина, инженер одного из предприятий г. Семипалатинска, прожившая в этом городе около 30-ти лет, рассказывала, что хоть и предпринимаются «меры защиты» людей — построены убежища, в которые население прячется, будучи заранее оповещено о времени взрыва — радиация все-таки распространяется на город. Дозиметрические приборы для определения степени радиоактивности от населения скрываются, а специалистам, владеющим этими приборами, запрещено разглашать их показания. И страшнее всего, что это стало буднями, вошло в привычный уклад жизни.
Замечено, что в Семипалатинске так же, как и в латвийском городе Саласпилс, где находится атомный реактор, чрезвычайно высокий процент мертворожденных детей, и все обычные болезни протекают острее, чем в других местностях.
О том, как становятся инвалидами и как они затем живут, я расскажу на судьбе одного человека, ставшего мне близким. Это Исмаил Утавлинов из Оренбургской области. Жизнь заставила его работать фактически с восьми лет, сначала подпаском чабана, а потом и чабаном. Жестокая судьба бросала его с места на место. В советском государстве, где по заявлению официальной пропаганды «самое счастливое детство», мальчик рос без материнской ласки, и никто ему не помогал. Нелегко приходилось ребенку, но его трудовой путь от подпаска чабана, а потом шофера, бульдозериста, проводника товарных вагонов говорит о мучительном поиске найти себя в этом мире.
Во время одной из поездок товарный состав, который сопровождал И. Утавлинов, подвергся нападению грабителей. Пострадал и он сам. Упав на большой скорости с тормозной площадки, он получил травму позвоночника. Врачи не смогли поставить правильный диагноз, и вместо лечения Утавлинову снова пришлось работать, а болезнь развивалась, ему становилось все хуже и хуже. Через некоторое время, попав наконец в больницу, он прошел противопоказанный при его травме курс лечения — наши эскулапы обнаружили у него «реберную невралгию», был назначен курс различной физиотерапии, в частности, долгое и глубокое прогревание.
Болезнь прогрессировала, и на позвоночнике образовалась опухоль. Случайно проезжий специалист, знакомый родственников, по их просьбе произвел частное обследование И. Утавлинова и схватился за голову. Картина прояснилась, лечение изменили, но было уже поздно: жизнерадостный здоровый человек был превращен в тяжелого инвалида с нарушением функции тазовых органов.
С тех пор, в течение 14-ти лет, у него не было своего угла, он скитался по больницам и родственникам. Кому бьет нужен инвалид трудового увечья Исмаил Утавлинов?.. (Кстати, до сих пор ВТЭК не признает его инвалидом, получившим травму на производстве, так как государству пришлось бы при этом доплачивать к пенсии.) Вот строки из его многочисленных писем:
«…В настоящее время в который раз я нахожусь в поселковой больнице, лежу целыми днями на кровати и гляжу в окно либо на пробегающих мимо собак, либо на прохожих, или просто на пьяных — на всю эту серую и безрадостную жизнь, и до того на душе становится грустно и тоскливо, что выть хочется.
Креслоколяска моя уже давно стоит сломанная, запасных деталей к ней найти невозможно, а новую обещают дать только через несколько лет, поэтому я не могу даже добраться до телевизора, который стоит в коридоре. Не мылся я уже несколько месяцев, потому что ванная — на первом этаже, а я лежу на втором, и носить меня некому. Мотоколяска моя тоже давно сломана, и нет для нее запчастей и денег, чтобы кто-нибудь ее отремонтировал.
Недавно я звонил по телефону председателю райисполкома все с той же просьбой: дать мне квартиру. Он ответил, что ничего из этого не выйдет. Оказывается, они на бюро райкома, в присутствии 1-го секретаря райкома, сделали заключение: если я инвалид 1 группы и за мной требуется постоянный уход, жить в квартире один я не могу, поэтому в моей просьбе мне отказать.
Я не могу уже дальше так жить, постоянно скитаясь по больницам, как бездомная собака. Несколько раз я пробовал звонить в Москву, но никто мне не отвечает…»
Долго мы писали в различные инстанции, объясняя ситуацию с И. Утавлиновым, и вот произошло чудо: Утавлинов получил однокомнатную квартиру на окраине одного поселка Оренбургской области. После долгих хлопот установили ему и телефон. Уставлинов стал иногда звонить в Москву члену Инициативной Группы Юрию Киселеву. И вот, 15 января 1983 года у него был отключен телефон. Все, что произошло в последующие дни, трудно себе представить: четыре дня подряд, каждый раз в мороз, по заснеженным колдобинам, Исмаил на своей коляске добирался до неблизкой пекарни, чтобы позвонить оттуда на АТС (Автоматическая Телефонная станция) и узнать в чем дело. И каждый раз на АТС вежливо спрашивали фамилию, адрес, номер телефона и обещали прислать мастера. Звонили на АТС много раз и знакомые Утавлинова, мол парализованный человек живет один и т. д. И у них также «записывали» адрес, номер телефона с теми же обещаниями прислать мастера.
На 5-й день И. Утавлинов снова поехал звонить. Все эти дни мела метель. На полпути коляска застряла в сугробе. Самостоятельно выбраться не удавалось. Резкий порыв ветра опрокинул Уставлинова вместе с коляской в снег. Обессиленный он подняться не мог, и метель постепенно стала его заносить, и он стал замерзать. На счастье проезжавший мимо шофер сквозь метель разглядел сбоку дороги перевернутую креслоколяску. Вместе с напарником шофер поднял И. Утавлинова, растер его, посадил в коляску и помог добраться до пекарни. Отогревшись там, Утавлинов позвонил начальнику узла связи и наконец-то тот объяснил:
«У тебя испорчен аппарат, и вообще ты его украл у государства, поэтому никакого ремонта тебе не будет».
Трудно себе представить инвалида 1-й группы, парализованного, занимающегося кражей телефонных аппаратов из советских учреждений… В дальнейшем только обращения в более высокие инстанции, а скорее возможность огласки и пошедшие в поселке разговоры помогли снова подключить телефон. Официальная же версия «неисправности» — голуби на чердаке перекусили провода, и с Утавлинова потребовали деньги «за ремонт».
Сейчас, я думаю, уместно спросить: почему страна, со сказочно богатыми природными ресурсами, создающая спутники и баллистические ракеты, не хочет (или не может) обеспечить эту, одну из самых многочисленных, категорию советских граждан хотя бы относительно нормальным жизненным уровнем? Ясно одно — советское государство не хочет вкладывать средства в кардинальное улучшение их жизни. Помимо этого советское правительство всегда смотрело на людей, как на средство для достижения своих целей. Начиная с гражданской войны 1918-22 гг., поля которой были усеяны трупами соотечественников, и, кончая «великими стройками коммунизма», везде и всегда народ был исполнителем недоброй воли своих вождей. В жертву приносились миллионы физически здоровых людей. Что можно тогда говорить об инвалидах, которых нельзя использовать ни в «героическом труде ударных пятилеток», ни в Армии. Отсюда и отношение государства к инвалидам, которое как нельзя более точно выразил начальник по режиму инвалидного лагеря в пос. Макорты Днепропетровской области майор Годынник, сказавший инвалидам-заключенным: «Вы — досадный балласт нашего общества».
СССР — страна оптимизма. В ней вы всегда можете встретить потоки торжественных статей в печати и речей советских «вождей» о «новом подъеме благосостояния населения», о «перевыполнении производственных планов» и т. п. В дни государственных праздников вы непременно столкнетесь с марширующими под звуки бравурных маршей стройными колоннами. Например, даже когда умер глава государства Ю. Андропов, после непродолжительной церемонии похорон на Красной площади в Москве, с экранов телевизоров зазвучали торжественные марши. Все, что не красит эту «действительность», официально замалчивается, скрывается, прячется. Более полную и точную картину этой действительности воспроизвел в своем очерке «Стертые с фасада», посвященном созданию нашей Инициативной Группы защиты прав инвалидов в СССР, поэт и публицист Виктор Некипелов. Я позволю себе привести выдержки из этого замечательного очерка:
«…Когда смотришь западные фильмы, нет-нет да и мелькнет на экране фигура в легкой и изящной инвалидной коляске… Человек на такой коляске, не ощущая никаких физических и тем более психологических неудобств, может наравне со всеми, так и хочется сказать: не въезжать — входить в магазин, ресторан, парикмахерскую, кинотеатр, клуб.
Напрасно искать такую велоколяску на наших улицах. И не только потому, что советский город, его мостовые, здания, лестницы не приспособлены для ее появления. И не потому, наверное, что стране, создающей спутники земли и баллистические ракеты, не под силу техническое конструирование такой вот стрекозки-геликоптера.
При ближайшем рассмотрении оказывается, что наше, громче всех в мире заявляющее о том, будто бы у нас „все для людей и во имя людей“, государство по сути почти безразлично к ним. Занятое безрассудной экспансией на все континенты своей разрушительной идеологии, бросающее на эти цели все свое злато, все свои — по нитке, по заплатке — собранные, недоданные народу миллиарды, это государство попросту слишком бедно и поэтому не только не хочет, но и не может помочь своим увечным, да если бы только им!
И здесь бессилие трансформируется в удивительный по своей циничности практицизм. Будучи не в силах посадить инвалида в велоколяску, государство стыдится его внешнего вида и старается убрать с глаз! И это логично: у общества, считающего себя идеальным, все должно быть опрятно: его одежды, витрины, фасад. Как это так — вдоль безукоризненного строя горнистов и кумачевых трибун вдруг поползет или покатит на самодельной грохочущей дощечке с роликами какое-то скрюченное, уродливое существо? Кто допустил? Убрать! Убрать! Убрать!
Так убирают сегодня с наших улиц, площадей, вокзалов всех, кто своим видом компрометирует советский социальный фасад: выпрашивающих подаяние нищих, бездомных или не имеющих прописки бродяг, проституток, пьяниц, одиноких стариков, даже цыган.
Даже если вы плохо одеты или задремали в неудобной позе на вокзальной скамье — к вам непременно подойдет разбудит недреманный хранитель общественной гармонии милиционер: „А не спите, пожалуйста! Куда едете? Ваш документик, будьте добры“.
К этим „не эстетичным“ типажам приравнены практически и инвалиды. Убрать! Убрать! Убрать! И их убирают рассовывают по квартирным клеткам (лучше всего — на верхние этажи), размещают, порой, даже насильственно, по инвалидным домам (вот еще клоака, куда не заглянул, не будет допущен, ни один фотограф и журналист).
Так декорируется наш лучезарный, без облачка — без пятнышка фасад. Так общество всеобщей гармонии припудривает свои социальные язвы»[6].
Считать инвалидов за изгоев — это установка, причем установка на государственном уровне. И никакие жалобы инвалидов, их мольбы о помощи, которыми переполнены официальные учреждения, не находят ни понимания, ни сочувствия. Уже здесь, на Западе, во время одной пресс-конференции корреспондент одной из влиятельных профсоюзных газет (кстати, ни разу не побывавший в СССР) долго не мог понять, почему это происходит «Можно пожаловаться, и проблемы будут решены» — был его аргумент. Я не хочу высказывать упрек этому корреспонденту, — людям, привыкшим видеть себя свободными, конечно, чрезвычайно трудно понять структуру советского общества.
Читатель, вероятно, заметил, что свою книгу я построил не столько на своих выводах и наблюдениях, сколько на конкретных случаях, вплоть до выдержек из официальных советских источников — газет, журналов, радио. Мне кажется, в этом больше реальности, чем если писать только от себя. Поэтому я позволю себе привести выдержку из следующего письма:
«…Мне пришлось лежать в одной крупной клинике г. Москвы. Нас в одном отделении было 43 человека. Все спинальники, прикованные к постели. Там имелись две коляски, если их еще можно так назвать. На них страшно было садиться, можно стать вторичным спинальником. Я специально обратил внимание на заводскую бирку, если не ошибаюсь, она 1938 года выпуска. Даже за обладание этими колясками больные доходили до драки — каждому хочется садиться и выезжать на свежий воздух или подъехать к умывальнику умыться. О чем еще можно говорить, если во многих больницах больные месяцами не бывают в бане или ванной — с ними никому не хочется „возиться“. Думаю, что в домах инвалидов дело обстоит не лучше. Я лежал в больнице с одним товарищем из такого дома. Он рассказывал, как их возят зимой на лошадях помыться в бане…»
Это — реальность. И с этим нельзя не считаться. В то же самое время советская пропаганда везде, где только можно, продолжает утверждать, что лишь в Советском Союзе, и нигде больше, самое гуманное отношение к людям, тем более к инвалидам. Что только ни приводится в доказательство, чтобы убедить в этом и советских граждан, и весь мир. Возьмем к примеру статью министра социального обеспечения РСФСР Д. П. Комаровой под заглавием «С отеческой заботой», напечатанной несколько лет назад в газете «Труд». Вот как она видит положение инвалидов в СССР:
«…Забота об инвалидах осуществляется не только органами социального обеспечения, она находится в центре внимания партийных, профсоюзных организаций, предприятий службы бытового и жилищно-коммунального хозяйства, торговли… Вообще для тяжелобольных людей бытовое обслуживание имеет особое значение. В нашей стране создана обширная и многогранная система социального обеспечения людей, потерявших трудоспособность. С каждым годом эта система улучшается, совершенствуется. Растут размеры пенсий, вводятся новые формы обслуживания. Одним словом, делается все для того, чтобы забота касалась всех, кто в ней нуждается. В этом — яркое отражение гуманизма советского строя».
Написано, надо сказать, красиво. Порадовала Д. П. Комарова этой статьей и редактора газеты, и ее цензоров, и высших партийных бонз и коллег из своей кремлевской элиты. Но стоит лишь снова обратиться к реальности, как картина этого святочного рассказа Д. П. Комаровой рассыпается словно карточный домик. Взять хотя бы маленький эпизод из моей жизни: подполковник УКГБ г. Владимира Коровушкин однажды со злостью сказал мне: «Ты уже 16 тысяч высосал из государства!» Это было сказано в 1979 году. Поэтому, если 16 тысяч рублей, выплаченных мне за 13 лет моей инвалидности разделить на каждый месяц, получается по 100 рублей в месяц или, в переводе по официальному курсу около 130 долларов. Такова была плата за те лишения, которым государство подвергло человека, и без всякой его вины… Или вот хотя бы письмо от парализованного инвалида, передвигающегося на коляске:
«…Даже не знаю, как все это описать. Вот уже более двух недель в нашем доме переполнена канализационная яма, и вода вместе с жижей нечистот через унитаз и ванную течет прямо в квартиру. Я уже весь измучился чистить и убирать все это, мыть полы. Каждый день звоню начальнику коммунального предприятия, чтобы выкачали, наконец, из канализационной ямы всю жижу, запах от которой, к тому же, распространяется на весь наш квартал. Он только обещает:
„Сейчас пошлем машину“, которой все нет и нет. Правда, один раз машина была, выкачали две бочки нечистот, затем шофер сказал: „Кончился бензин, работать больше не могу…“. Примерно то же самое отвечают и из коммунального предприятия: то у них бензину нет, то машина сломалась и так далее. А однажды оттуда ответили даже так: „А вы бы меньше ходили в туалет, сами видите, бензина нет, машины нет, чем мы будем выкачивать ямы после вас?..“.
В райисполкоме обещали в это лето построить гараж для моей мотоколяски, а сейчас говорят, что у них нет для этого средств. Помощник начальника коммунального предприятия выделил место для моей мотоколяски около уборной во дворе нашего дома, и она сейчас стоит и ржавеет. Да и ездить я на ней не могу, так как она постоянно ломается, а средств починить ее у меня нет. Вот и сижу в этой канализационной вони уже более 2-х недель, и сколько это еще будет продолжаться, не знаю…»
В большинстве случаев в СССР распространено мнение, что произвол и беззаконие исходят от местного начальства — от секретаря райкома, директора фабрики, от заведующего отделом социального обеспечения и т. д. Поэтому все центральные инстанции в буквальном смысле слова засыпаны жалобами, просьбами, заявлениями в расчете на то, что может быть «там разберутся…». Возможно, в этом угадывается свойство русской души — искать правду челобитьем, обращаясь непосредственно к главе государства кто бы он ни был, царь-монарх или Генеральный секретарь ЦК КПСС. Правительство СССР не раз пыталось оградить себя от потока этих писем, вынося соответствующие постановления для администрации на местах «об улучшении рассмотрения писем, жалоб и заявлений граждан». Однако косность и ханжество настолько пропитали всю советскую систему, что все эти постановления всякий раз оказывались не чем иным, как оберточной бумагой.
Однажды и я попытал было счастья — найти понимание у высших слоев власти. Был август 1981 года, Международного года инвалидов. Я обратился в Приемную Совета министров СССР, напомнил о провозглашенном ООН годе инвалидов и объяснил ситуацию с плохим обеспечением советских инвалидов колясками, высказав предложение ввозить коляски из-за границы, например из ФРГ, фирмы которой давно предлагали даже построить завод по производству колясок на территории СССР. Разговор велся по телефону со старшим референтом Приемной Ниной Ивановной Кодол.