«Всякая информация о жизни инвалидов в развитых странах, о деятельности свободных инвалидных организаций, не пропускаемая советской цензурой, крайне важна для поднятия духа инвалидов, понимания ими своего человеческого достоинства, права на полноценную (насколько позволяет здоровье) жизнь.
Внутри нашей страны мы везде натыкаемся на бездушное „нет“. Поэтому только через широкое обнародование и обсуждение беззаконий и антигуманности, сравнение со свободой и правами, реально подтверждаемыми Всеобщей Декларацией Прав Человека ООН и Декларацией Прав инвалидов, можно понемногу чего-нибудь добиться для советских инвалидов и прежде всего для создания ими своей ассоциации».
Призывая западные инвалидные организации не оставить без внимания трагическое положение инвалидов в СССР, мы предложили и ряд конкретных мер, которые, на наш взгляд, могли бы способствовать разрешению некоторых вопросов. Среди этих предложений были следующие:
1. Как можно более широкая реклама ваших средств благотворительности по отношению к инвалидам и престарелым через все средства массовой информации в нашу сторону.
На основе материалов наших Бюллетеней и других источников — широкий показ тяжелого положения инвалидов в СССР, являющегося результатом равнодушного отношения властей к нашим проблемам, жалкого состояния системы социального обеспечения инвалидов и престарелых в СССР и фактического запрещения в СССР как нашего общества инвалидов, так и любой благотворительности.
2. Призывы к нашему правительству о разрешении создания общества инвалидов с нарушениями двигательных функций.
3. Обращение ко всем религиозным конфессиям с призывом о возрождении добрых старых традиций благотворительности в нашей стране, с помощью всех возможных средств массовой информации.
4. Привлечение как можно более широкого внимания к положению инвалидов-заключенных в советских тюрьмах и лагерях, положение которых невыносимо.
Действительно, положение инвалидов в местах лишения свободы — тюрьмах, лагерях и ссылках, а также в специальных лагерях для инвалидов и психиатрических больницах, узники которых в большинстве своем — тоже инвалиды, особенно трагично. Известно об отсутствии самого элементарного человеческого отношения к ним, о чем мы уже писали в этой книге. Это — принудительный и непосильный труд, независимо от группы инвалидности; недоброкачественное и недостаточное питание; низкое медицинское обслуживание; ограничения в корреспонденции и т. д. Также известны голодовки протеста инвалидов против произвола администрации и наказания за это карцерами и другими репрессиями. Освещая эту тему мы писали следующее:
«Мы обращаемся ко всем гуманистическим организациям, ко всем инвалидным организациям, ко всем людям с просьбой поддержать наше требование амнистии советских инвалидов-политзаключенных.
У нас нет информации, чтобы еще где-либо в мире узники совести инвалиды содержались в таких бесчеловечных условиях. Если это происходит, мы призываем выступить и за их освобождение.
Мы специально обращаемся к леди Машам, баронессе Итона и другим представителям инвалидов в правительствах других стран с просьбой обратиться к своим коллегам и главам правительств, чтобы они выразили свое отношение к положению узников совести в СССР, особенно инвалидов».
Наши призывы о помощи не остались без внимания здесь, в демократических странах Запада. Многие наши документы были переведены на языки этих стран и находили понимание и поддержку общественности. Уже сейчас, встречаясь с представителями инвалидных организаций, я всякий раз убеждаюсь в их осведомленности о многих сторонах повседневной жизни инвалидов в СССР и их желании хоть в чем-то оказать свою помощь. Например, представители одного из крупных инвалидных обществ в Голландии беседовали с советским послом Белецким и культурным атташе Лопушинским. В конце беседы Белецкому и Лопушинскому было предложено передать советскому правительству такие требования:
1. Чтобы власти СССР не препятствовали помощи советским инвалидам из-за границы.
2. Чтобы власти СССР, наконец, разрешили советским инвалидам создавать свои общества.
Леди Мешам, с которой у меня состоялась более чем 2-часовая беседа, всегда была готова принять участие в помощи советским инвалидам. Этот вопрос она ставила и в парламенте Великобритании. Это и понятно, так как леди Мешам — сама инвалид-спинальник и как нельзя лучше знает и понимает своих коллег по несчастью, то есть, что им нужно и что значит оказаться в 4-х стенах без средства передвижения, без права голоса и, наконец, просто без права на протест… Однако, как ни горько это говорить, без активности инвалидов в Советском Союзе западные организации мало что смогут сделать. В данном случае необходима инициатива самих инвалидов в СССР с теми или иными требованиями в адрес своего правительства, создание своих автономных групп взаимопомощи, выпуск независимого печатного органа и т. д. Только в этом видится успех в достижении того, что называется «обрести свое человеческое достоинство».
Конечно, власти никак не могли примириться с тем, что в СССР стала существовать еще одна свободная и независимая организация. Стали предприниматься попытки дискредитировать движение инвалидов за свои права, свести на нет деятельность Группы, запугать и оклеветать ее членов. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, как мне только что написали из СССР, там до сих пор распространяются слухи, что я «шпион» и «агент западных спецслужб». Преследования эти особенно усилились после пресс-конференции, состоявшейся 25 октября 1978 года в Москве, на которой мы рассказали западным корреспондентам о своем существовании, поставленных нами целях, работе и т. д. Это было и естественно — ожидать после этого преследований со стороны властей и КГБ, так как на Западе тоже начал проявляться интерес к положению инвалидов в Советском Союзе. Чтобы смягчить как-то эти преследования, а может даже и отсрочить их, я обратился в районный отдел социального обеспечения с письмом, в котором сообщил о создании нашей Группы. К письму приложил Бюллетень № 2. Все это я просил переслать в Президиум Верховного Совета СССР и содействия перед этим органом, чтобы нам разрешили регистрацию нашей Группы как общественной организации согласно статьи 51 Конституции СССР. Вскоре из отдела социального обеспечения пришел ответ за подписью заведующего Глущенко: «Ваше письмо с приложением в 13 страниц передано по назначению». Не иначе, как в КГБ, подумал я, что впоследствии и подтвердилось.
На 3-й день после пресс-конференции перед моим гаражом была выкопана большая яма. Рано утром, едва рассвело на улице, приехал экскаватор и вряд ли рабочий этого экскаватора понимал, что он делает. Что от таких еще можно услышать, кроме этого робкого и послушного оправдания — «наша работа такая…». Таким образом через три дня после пресс-конференции я оказался как бы под домашним арестом. Вообще же оперативности КГБ можно только позавидовать.
Есть даже такой анекдот. Заходит один человек в телефонную будку, набирает номер, спрашивает «Это КГБ?» Ему отвечают «КГБ» Этот человек выливает на них поток отборного мата и вешает трубку. Решив, что этого все-таки недостаточно, снова снимает телефонную трубку, набирает номер, спрашивает «Это КГБ?». Сзади его хлопает рукой по плечу другой человек «КГБ, гражданин, КГБ!». Но это только анекдот, если же обратиться к реальности, то в сложившейся ситуации я уже не мог выезжать из дома. Проходили дни, недели, а перед гаражом все была яма. Чтобы начать что-то делать, я обратился в городской совет народных депутатов с требованием закопать яму. Пришел нижеследующий ответ за подписью председателя городского совета Романова:
«Около Вашего гаража начато строительство смотрового люка для канализационной сети, но так как рядом проходит электрический кабель, дальнейшие работы приостановлены»
Я всегда поражался изобретательности государственных служащих как они умеют писать подобные ответы. Будто какую-то специальную выучку прошли вот так писать.
Так и оставался в «приостановленном» состоянии этот «смотровой люк» ровно месяц. Затем приехал тот же экскаватор и тот же рабочий засыпал им яму. Еще через неделю, 6 декабря 1978 года, прямо к двери моего дома, через засыпанную снегом цветочную клумбу, подъезжает серая «Волга» Заходит водитель и от имени Глушенко просит меня проехаться с ним в отдел социального обеспечения «по очень важному делу» «Если у товарища Глушенко ко мне очень важное дело, — отвечаю я, — пусть он сам ко мне и приедет. Вы же сами видите, что я передвигаюсь только на коляске, а кабинет Глущенко на 2-м этаже…» Водитель понимающе кивает головой, уходит. Через полчаса снова звонок в дверь, открываю. Заходит целая делегация и впереди всех, старающийся казаться любезным, Глущенко как-то даже заискивающе произносит:
— Вот, Валерий Андреевич, а мы к Вам в гости… Вы, наверно, помните меня?
— Первый раз вижу, а кто Вы? — спрашиваю я.
— Я заведующий отделом соцобеспечения Глущенко.
— Очень приятно, только я действительно вижу Вас впервые.
Глущенко смущен.
Вошедшие рассаживаются на стульях и начинается «беседа». Мне не хотелось бы утомлять читателя подробным ее описанием. В целом она сводилась к тому, что мол инвалиды в СССР живут хорошо, «за исключением отдельных недостатков», решать которые компетентно только государство. Создание нашей Группы противозаконно и за это могут быть серьезные последствия, и мне было предложено надо всем этим «серьезно подумать». В разговоре, кроме Глушенко, принимали участие также председатель райисполкома Семенов, начальник УКГБ г. Кольчугино Коровушкин и начальник следственного отдела УКГБ г. Владимира Шибаев. Особенно выделялся Семенов, который представил меня перед всеми даже в роли сумасшедшего, несколько раз жестикулируя пальцем у своего лба, — мол, это только ненормальный человек может решиться на подобное. Но хотелось бы отметить и два интересных момента в ходе этого разговора. Когда речь зашла о том, как хорошо живут инвалиды в СССР, я показал всем присутствующим только что отпечатанные фотографии моего гаража с видом выкопанной около него ямы.
— Вы говорите, что об инвалидах у нас особая забота, а это что? — спросил я и посмотрел на Шибаева.
— Это не мы…
Второй момент такой. Всю нашу беседу я хотел записать на магнитофон и предупредил присутствующих, что я ни от кого ничего не скрываю, не хочу скрывать и наш разговор. Коровушкин дважды подходил к магнитофону и тут же его выключал. Странное это совпадение или нет, но при следующем визите ко мне делегации в том же составе 28 декабря 1978 года, незадолго до ее появления в доме, во всем нашем квартале было отключено электричество. После того, как она ушла, электричество было включено.
С самого начала моего столкновения с КГБ, я увидел насколько это бесчеловечная организация. Принцип один: подавить любое свободное начинание, убить мысль, в лучшем случае загнать ее в подполье, заставить всех и вся жить в страхе и покорности. Для достижения этих целей, КГБ не брезгует ничем. Угрозы, шантаж, избиения, увольнение с работы — это вы испытаете сразу, как только вами займется КГБ. Одной моей знакомой, с которой я сейчас работаю, до ее выезда из СССР сотрудники латвийского КГБ сказали:
«Мы прекрасно знаем, что мы — раковая опухоль на теле народа…». Но так как я все-таки был инвалид на коляске и мое имя в некоторой степени стало известно не только узкому кругу лиц, вместе с угрозами ко мне вначале чувствовалось и несколько иное обращение. Например, вместе с угрозами лишить меня пенсии, квартиры, посадить в тюрьму и т. д. (если я не откажусь от своей деятельности), работники КГБ обещали мне, «если ты будешь хорошо себя вести», квартиру во Владимире, новую машину, работу…
Затем последовали обыски с конфискацией всех материалов, имеющих хоть малейшее отношение к теме положения инвалидов в СССР и за границей, писем от инвалидов, которых в первое время приходило по несколько десятков в день. Как проходили эти обыски, расскажу на примере одного из них, на примере обыска по делу Николая Павлова, автора очерка «Памяти забытых и погибших зэков-инвалидов» и арестованного в феврале 1981 года. Старшим по обыску был старший следователь УКГБ по Владимирской области капитан Кривов. Вначале, как почти всегда бывает в таких случаях, предлагается «добровольно выдать клеветническую литературу». Я ответил, что такой литературы у меня нет, писать воззвания о свержении советской власти и расклеивать их на столбах не собираюсь, и вообще не понимаю, что означают слова «клеветническая литература».
— Например, у Ю. Киселева на одном из обысков тоже искали «клеветническую литературу» и изъяли Уголовный Кодекс РСФСР и Законодательство о труде. Это вы имеете в виду? — спросил я.
— Ну, если не хотите выдать добровольно, мы начинаем производить обыск, — заявил Кривов.
А это значит, если обыск производит КГБ, изымается все подряд, было бы напечатано на машинке. Осматриваются сараи, гаражи, туалеты… «Клеветническую литературу» ищут в унитазах и сливных бачках и т. д. В поисках «тайников» взламываются полы, обстукиваются стены, печки, подоконники и даже табуретки. Не поленятся даже разворошить поленницу дров или кучу угля в сарае, а то и просто перекопать там земляной пол. Причем, чтобы сначала войти к вам в дом для проведения обыска, придумываются самые различные варианты: звонят в дверь под видом почтовых работников или электриков, подсылают коменданта дома, а уж за ним вламываются сами. Стоит вам немного открыть дверь, как в этот промежуток сразу же всовывается ботинок гебиста, затем появляется и он сам.
Итак, в моей квартире продолжается обыск. Рядовые гебисты подносят на стол Кривову найденные бумаги, тот заполняет протокол изъятия.
— В следующий раз Вам уже и брать-то будет нечего, — посочувствовал я Кривову.
— Ну, уж Вы приготовьте что-нибудь, Валерий Андреевич, — последовал ответ.
Но это лишь кажущаяся вежливость. Стоило моей жене немного подшутить над понятыми и «запретить» им пользоваться стульями, сразу последовало властное распоряжение Кривова:
— Возьмите себе стулья и сядьте.
— Почему Вы распоряжаетесь здесь моим имуществом?
— Вы здесь только присутствуете, а распоряжаюсь я! — не терпящим возражения голосом заявил Кривов.
— Если Вы пришли изымать у нас «клеветническую литературу», то ее и изымайте, — попробовал вмешаться я, — разве Вы имеете отношение еще и к материальным ценностям?
— Я имею отношение ко всему, и что посчитаю нужным, то и изыму.
— Как, например, мою инвалидную коляску… — продолжил я мысль Кривова.
— Совершенно верно.
В конце обыска на предложение подписать протокол я заявил, что подпишу его только в том случае, если в изъятых материалах мне покажут «клевету». Речь зашла о документе № 15 «Общественный транспорт и инвалиды», в котором говорится об абсолютной неприспособленности общественного транспорта СССР к нуждам инвалидов. Только после повторного и долгого изучения всего документа Кривов указал на место, где говорится о неприспособленности для инвалидов… советских пароходов.