Вслед за Берестовым мы - офицеры штаба, связные, телефонисты - поднимаемся из траншеи, идем вереницей. Только подумать - еще час назад показаться над нею, в открытом поле, было бы смертельным риском.
Поле, по которому мы идем, можно назвать диким, на нем - островками, полосками - сероватые заросли бурьяна, полувыжженная солнцем клочковатая трава, кое-где под нею приметны следы былых пахотных борозд. То тут, то там виднеются свежие воронки, вперемешку с ними старые, уже слегка прикрытые порослью травы, - эти остались, наверно, с зимних боев. Меж воронок тянется неезженый, заросший подорожником и рыжим конским щавелем старый проселок.
Но что это? Черные комья свежевывороченной земли, клочья нашего обмундирования, между ними что-то серовато-розовое, бесформенное...
Наш, убитый... Наступил на немецкую мину или попал под разрыв?
Еще один убитый... Лицом в землю, гимнастерка сзади задралась, рядом валяется автомат. И еще убитый наш боец, и еще ..
Оказывается, быстрый успех дался нам не так-то дешево. Вот еще доказательства этого: навстречу идут раненые - у одного в бинтах рука, у другого голова, ведут третьего, он тяжело припадает на ноги, гимнастерка разорвана, из-под нее белеют бинты. Он без пилотки, лоб влажно блестит от пота, хотя утро еще прохладное - солнце только показалось справа от нас, бросая на землю бледно-розовые отсветы.
А вот навстречу еще маленькая процессия: человек десять немцев в мундирах уже без ремней, некоторые - с обнаженными головами, их ведут два совсем молоденьких, наверное, двадцать шестого года, солдата с автоматами: один сбоку, другой - позади. Впервые вижу настоящих немцев! Вот они какие... До этого я видел их только в кино.
Зеленовато-серое обмундирование, рыжеватые сапоги с широкими голенищами, все это в пыли, в окопной глине - наверное, пришлось забиваться в какие только можно щели, когда шел наш артобстрел. Довольны быть должны, что живы остались... Покорно опущены руки - темные, в земле. Идут, держась плотной кучкой, словно прикрываются один другим, идут суетливо, сбиваясь с шага, боязливо косясь на конвоиров, знают, как запросто убивали у них попавших в плен наших, и судят о нас, вероятно, по своему подобию. Старательно запугивали их геббельсовские пропагандисты россказнями о зверствах большевиков, чтоб не сдавались в плен. В издающихся для солдат немецких газетах, которые мне давал Миллер для практики в переводе, встречал я такого рода устрашительные статейки. Но вот эти немцы сдались, как видно, без особого сопротивления - уж очень у них смиренный вид, совсем не видно арийского высокомерия, с каким, как слышал я от бывалых фронтовиков, держались пленные немцы раньше, в сорок первом.
По приказу Берестова конвоиры останавливают пленных. Те, не ожидая команды, торопливо подравниваются, вытягивают руки по швам и, угадав, что Берестов здесь старший, выжидательно смотрят на него.
Берестов протягивает мне сложенную гармошкой свою карту:
- Спросите, кто из них разбирается в карте? Покажите им на карте Тросну. Узнайте, что есть перед ней: траншеи, батареи, штабы? И какой эти немцы дивизии?
Беру карту, меня бросает в жар: как выдержу этот экзамен - первый допрос пленных? Одно дело наши игры-тренировки с Рыкуном и Миллером в условные допросы - тогда можно было не торопиться, проигрывать вновь и вновь, заглядывать в словарь, советоваться. Сейчас - времени в обрез, советоваться не с кем.
Стараясь не подавать вида, что волнуюсь, приступаю к делу. Пленные, поняв, что старший из офицеров дал мне какое-то поручение, касающееся их, выжидательно смотрят на меня.
- Кто разбирается в карте? - задаю я первый вопрос на немецком языке.
Пленные молчат. Может быть, не поняли? Произношение мое, мягко говоря, несовершенное...
Повторяю вопрос. Пленные молчат.
- Побыстрее!-торопит Берестов. - Покажите на карте, где мы сейчас, от этого и танцуйте! Вот здесь! - На секунду берет у меня карту, показывает. Спрашивайте!
Пробегаю взглядом по лицам немцев. Все они одинаково насторожены и одинаково замкнуты. Мой ищущий взор останавливается на одном нз них - довольно пожилом, с ефрейторской нашивкой на рукаве.
- Показывайте ваши позиции! - протягиваю карту.
Ефрейтор, виновато улыбнувшись, покачивает головой: в карте он совсем не разбирается. Но по взгляду, который он бросил назад, я догадываюсь: более полезен будет стоящий позади низкорослый, но с необыкновенно длинной, прямо-таки гусиной шеей, торчащей из воротника мундира. Движением руки вызываю этого немца из строя. Угодливо глядя на меня, он замирает в ожидании. Вытащив карандаш и пользуясь им как указкой, показываю на карте место, где стоим, и спрашиваю о том, что интересует Берестова.
Немец, как вижу, не совсем точно понимает, что мне от него нужно, - эх, не хватает мне практики! Но, в конце концов, до него доходит суть моих вопросов. Тыча в карту черным от грязи пальцем, он старательно и довольно толково отмечает расположение позиций своей пехоты и батарей. Когда на карте показываю Тросну и спрашиваю, что там находится, слышу в ответ, что туда носили донесения. Кажется, этот длинношеий немец имеет какое-то касательство к начальству - вестовой или писарь? Поспрошать бы поосновательнее... Но начальник штаба ждет.
Вспотев от напряжения - ведь прохожу первую практическую проверку по моей должности, - я, наконец, завершаю допрос и спешу доложить о результатах Берестову. Но он не проявляет такого восторга, как я.
- Насчет позиций нам уже без интереса: теперь они наши. А вот насчет батарей стоит принять к сведению. И насчет штаба в Тросне-тоже. Только все равно надо уточнить. Да возвращайтесь побыстрее, - говорит он конвойному, показывая на немцев. И, сосредоточенно наклонив голову, идет, на ходу засовывая возвращенную мной карту в планшетку. Карзов окликает конвоиров:
- Обождите маленько! Слышь! - обращается Карзов ко мне. - Скажи им, показывает на пленных, - что с ними желаю говорить я!
Добросовестно перевожу слова Карзова, недоумевая: на какой предмет пожелал он с немцами беседовать?
С многозначительным видом Карзов показывает на свой орден Красной Звезды, полученный еще на Северо-Западном фронте. На этот единственный орден, украшающий его мужественную грудь, я всегда гляжу со смешанным чувством благоговения и незлой зависти: орденоносцев в полку пока что мало, за бои во время отступления в сорок первом и за долгое сидение в обороне награждали нещедро, Карзов один из немногих счастливцев.
- Скажи им, - держит Карзов палец на ордене, - что я получил его за то, что бил таких, как они, захватчиков! И скажи, если немцы снова будут лезть на нас, то будут получать березовые кресты, а мы за это самое - ордена!
Несколько недоумевая, зачем этих немцев агитировать, если они уже отвоевались, я все-таки перевожу им слова Карзова, но не вижу, чтобы они произвели на них особо сильное впечатление.
- Удовлетворен?-спрашиваю Карзова. - Больше ничего не хочешь им сказать?
- Хватит с них! - бросает Карзов снисходительно и командует конвойным: Теперь ведите!
Мы с Карзовым спешим догнать наших, уже далеко ушедших вперед.
На поле, которым мы идем, все чаще попадаются свежие воронки. Вокруг них, придавив траву, лежат черные комья земли и желтые - глины. Мы подходим к траншее, из нее кое-где виднеются головы в пилотках. С бруствера, в нескольких местах развороченного снарядами, спрыгиваем в траншею. Еще сегодня здесь был передний край немцев. Наша пехота сейчас закрепилась во второй траншее, которую тоже удалось взять с первого рывка атаки: помогла артиллерия, прижав противника к земле. А в бывшей первой, пока не продвинемся дальше, разместится полковой командный пункт, то есть весь штабной люд во главе с Берестовым. А Ефремов избрал себе для наблюдательного пункта высотку впереди.
Вслед за Берестовым по ходу сообщения проходим в окоп, избранный им для КП. Окоп, в виде замкнутого кольца, расположен на высотке. Отсюда отличный круговой обзор на несколько километров. Наверное, здесь и у немцев был командный пункт - об этом свидетельствуют многочисленные разноцветные провода. Они тянутся в разные стороны от просторной землянки. Начальник связи полка, капитан Голенок, маленького роста, круглолицый, немножко флегматичный, пришел сюда со всеми нами, чтобы лично проследить, как наводятся линии связи с батальонами. Он объяснил мне, что в немецкой армии цвет проводов соответствует цветам кантов на погонах по родам войск: белый - пехота, красный - артиллерия. Среди проводов, оставшихся от немцев в нашем окопе, есть и желтый - а им пользуются только телефонисты, обеспечивающие связь с высшими штабами. Значит, здесь был не меньше, чем полковой наблюдательный пункт, а может быть, даже дивизионный. Делюсь своими соображениями с Карзовым, спрашиваю, не высказать ли их Берестову.
- Какое это теперь имеет значение?-отмахивается Карзов. - Делать тебе нечего!
Я смущен. Делать мне пока действительно нечего: нет ни пленных, ни трофейных документов... А все остальные заняты: Карзов прикипел к телефону, уточняет с картой в руках, какие рубежи батальонами заняты; Сохин наставляет своих разведчиков, собираясь послать их куда-то; Байгазиева услал с каким-то поручением Берестов. Сам он толкует с одним из представителей. Представителей - офицеров из взаимодействующих войск - набралось довольно много. Эти наши гости появились как-то враз, едва мы расположились здесь. С телефонистом и двумя радистами обосновался в ответвлении окопа капитан-артиллерист, на рукаве его гимнастерки черный ромб со скрещенными пушками - эмблема противотанковой артиллерии. Рядом с ним - другой капитан, в фасонистой фуражке с голубым околышем и блистающими на солнце золотыми эмблемами. Среди представителей - и офицер с черными просветами и золочеными танками на погонах. Как и другие представители, он с радиостанцией. Представители смотрят в сторону противника в бинокли и стереотрубы, по своим рациям запрашивают обстановку, дают указания, оперируя, в основном, цифрами: Квадрат три сорок два шестнадцать, сосредоточено до пятнадцати восемьдесят два. Сообщите двенадцатому подготовить огонь на тридцать четыре сорок пять четыре, Вышел ли двадцать восьмой к девятнадцатому? Что все это обозначает - понять почти невозможно. Но можно догадаться: нас поддерживают большие силы, они сейчас перегруппировываются, подтягиваются, и что, что сейчас не слышно ни орудийных выстрелов, ни звука пролетающих самолетов, - лишь кратковременное затишье. Либо мы, закрепившись на занятых рубежах, возобновим наступление, либо немцы, пытаясь вернуть утраченное, начнут снова наступать. Видимо, поэтому представители так озабочены, не отходят от раций, так сосредоточен Берестов. В любую минуту бой может возобновиться. Никто не обольщен сегодняшним быстрым успехом.
Протискиваюсь в ответвление окопа, где сидят два разведчика со стереотрубой. Спрашиваю:
- Что видать у немцев?
- Да ничего... - Мне уступают место у окуляров. - Вон, впереди, видите, траншея, в ней наши, а дальше еще траншея, там немцы. Только видно их плохо. Они там тише воды, ниже травы.
Действительно, ниже травы: она заслоняет обзор.
- Что вы тут сидите, если плохо видно?
- А спереди еще хуже: там низко, а здесь высота.
Регулирую окуляры стереотрубы. Без очков вижу плохо - у меня близорукость, минус три с половиной. Я - единственный очконосец среди офицеров полка, очки это как бы мой индивидуальный опознавательный знак. Сейчас они спрятаны в карман гимнастерки, глядеть в стереотрубу только мешают.
Отрегулировал! Оптика все приближает. Впереди, за желтоватой полосой выгоревшей измятой травы, кое-где испятнанной воронками, различима ломаная линия траншеи, теперь нашей, передней. Кое-где над нею нет-нет да мелькает темная струйка выбрасываемой вверх земли или блеснет лопата. Бойцы приспосабливают траншею для ведения огня в сторону противника. За траншеей бурьянистое поле. Торчат, заслоняя видимость, лохматые стебли. Где там окопались отброшенные с прежних позиций немцы? Никаких признаков...
- Товарищ лейтенант!
Молодой солдат, совсем еще мальчишечка, один из связных при штабе полка, говорит мне:
- Пленного привели!
Пленный, солдат лет тридцати, сидит на дне окопа, боязливо поглядывая на обступивших его солдат и офицеров.
При таком общем собрании вести допрос трудновато. Куда бы уединиться? В землянку!
Показываю пленному, куда идти. Спускаемся по ступеням, выложенным досками от немецких снарядных ящиков. Землянка просторная, накат подперт добротными столбами, а под потолком даже есть настоящее окно - в него боком вставлена застекленная рама, взятая, наверное, из какого-то деревенского дома. Посреди землянки большой дощатый стол, вдоль стен - топчаны, покрытые пестрыми немецкими плащ-палатками, стены обшиты тесом.