Навстречу бежит разъяренный Верещагин, мотается на его шее шикарный артиллерийский бинокль, явно трофейный.
- Куда!-набрасывается на меня Верещагин. - Ты что, обалдел? Демаскируешь позицию! Мы сами, если что, только ночью ходим! Знаешь, сколько отсюда до немцев?
- Сколько?
- Шестьсот метров!
- Самое подходящее расстояние.
- Для чего?
- Листовки кидать! - я объясняю, в чем дело.
- Ну нет! - восклицает он. - Я тебя понимаю, конечно. Но нам приказ - себя не обнаруживать, огонь открывать только если танки появятся. И то с расстояния не более пятисот метров, чтобы уж бить - так наверняка.
- Так что же делать?-огорченно показываю я на мешок с агитснарядами. - Я должен выполнить указание сегодня же. Надо же как-то осуществить...
- Я себя обнаружу, а немец меня осуществит! Но в конце концов Верещагин поддается моим уговорам.
- Ладно, пальну твоими агитационными. Но только ночью, когда ориентиров не видно, и немец толком не определит, откуда стреляем. Беглым огнем все твои листовочки пошлю. Но только с письменного разрешения командира полка или начальника штаба.
- Бюрократ ты! - восклицаю я обрадованно. - Устного тебе мало?
- Ладно, хоть устное...
- А устное уже есть! Берестов благословил.
- Ну, ежели благословил... - Верещагин сдается окончательно. - Ладно, вываливай свою агитацию, а на огневую не лезь. Сами отнесем.
Удовлетворенный, я благодарю Верещагина и с сознанием исполненного долга возвращаюсь. Жаль, конечно, что не смогу проследить лично, как требовал Миллер. Разве что с наступлением темноты пойти к Виктору на огневую? Не прогонит? Хорошо бы самому выстрелить хоть разок. Попросить? Я же еще ни разу не стрелял из пушки. Обязательно пойду! Вот только дождусь Миллера, он обещал к вечеру заехать - зачем бы это?-и провожу его.
Возвратившись на КП полка, сразу отыскиваю Байгазиева:
- Ну как, приходил начсан?
- Был. Узнал я...
- Жив Таран?
- Да не поступал он к ним.
- Как - не поступал? Куда же он делся? Может, начсан не про всех знает?
- Ну как это? Он к Ефремову со списком вчера поступивших раненых приходил. И при мне в список смотрел. Нет там лейтенанта Тарана. Ефрейтор Таранько есть.
- Тебе шуточки!
Не знаю, радоваться или пугаться? Что, если Валентин умер от ран еще на повозке? Но нет, нет! Не хочу верить. Может быть, Бабкин что-то напутал? Возможно, Валентин и не ранен вовсе?
В батальон дозваниваюсь сразу. Трубку берет Собченко.
- Правильно, не поступал Таран в санчасть!-говорит Собченко в ответ на мой вопрос. - Не довезли его.
- Не довезли?
- По дороге умер.
- Это точно?..
- Точнее быть не может. Наши же батальонные медики везли. Его похоронщикам передали, а документы - мне. Бабкин уже письмо родителям пишет. Про то, как геройски твой друг погиб. Он взвод в атаку под пулеметным огнем поднял.
Молча отдаю трубку телефонисту. Стою как оглушенный. Валька, Валька Таран... А мы-то думали, что долго, до самой победы провоюем в одном полку.
Потом я узнаю, где Валентина должны хоронить. Надо успеть туда ко времени похорон, чтоб потом написать его отцу обо всем подробно. Мы же с Валькой давно уговорились: в случае чего каждый напишет про другого его родным.
Но на похороны я опоздал. Всех, погибших вчера, уже предали земле: их похоронили на пригорке возле деревушки, где стоят тылы полка, - это километрах в трех от нашего штабного оврага. Еще не способный привыкнуть к мысли, что Валентина нет, долго стою возле братской могилы - продолговатой горки наспех обглаженной лопатами рассыпчатой, уже подсохшей глины, в которую сверху воткнута палка с прибитым к ней обрезком распрямленной консервной банки, на котором черной краской аккуратно выведено: мог. No 24. Под таким номером в полковой канцелярии записана эта могила с указанием, кто и когда в ней похоронен. О том, где находится она, будет указано в извещениях - похоронках, которые понесут скорбную весть семьям убитых.
Придет время - может быть, встанет над этой могилой, как и над другими, обелиск со звездой. А возможно, со временем здесь и настоящий памятник поставят, и будут на нем перечислены имена всех, кто покоится под ним.
А пока только - мог. No 24.
День проходит тихо - вроде бы выходной на войне. Но это не успокаивает, тревожит: тишина всегда предшествует бою.
Миллер приезжает уже с наступлением темноты. На сей раз он вовсе не намерен уехать скоро. Говорит мне, показывая на какие-то громоздящиеся на заднем сиденье виллиса коробки, обтянутые материей защитного цвета:
- Вы мне поможете сегодня ночью провести сеанс вещания по МГУ. Для вас будет практика.
- МГУ? - недоумеваю я.
- Вот именно. Только это не Московский государственный университет, а мощная громкоговорящая установка. С помощью связных выгружаем из виллиса все оборудование МГУ: большой репродуктор, смонтированный в продолговатом ящике, солидный моток кабеля, микрофон, батареи, патефон с пластинками.
- Я договорился с вашим командованием, что отправимся во второй батальон, оттуда до противника ближе, - говорит Миллер. Я очень рад этому - всегда хочется при любой возможности побывать в своем батальоне, повидать недавних сослуживцев.
Собченко уже предупрежден, что вещание будет проводиться с позиций его батальона, он сообщил по телефону, что ждет и уже все подготовил. В батальон движется целая процессия: кроме меня и Миллера - трое связных, выделенных, чтобы нести оборудование.
Идем полем в рост - сейчас, в темноте, не страшно, что противник издали обнаружит и обстреляет. Благополучно добираемся до командного пункта батальона, расположенного в окопе, - землянку бы соорудили, да дерева на перекрытие не нашлось - где тут его достанешь в безлесной степи? Просто угол окопа прикрыт плащ-палаткой и на случай дождя, и чтобы противник света не заметил, если понадобится зажечь фонарик или коптилку.
Нас встречает Собченко и сразу же препоручает замполиту:
- Вот он вас проведет. Вопрос уже подработан.
- В третью пойдем, - говорит Бабкин. - Оттуда к немцам ближе всего. - и добавляет с усмешкой: - Вот покричите, покричите - и фрицы сразу к нам валом повалят?
На подковырку Бабкина Миллер отвечает самым серьезным образом:
- Наша агитработа - это мина замедленного действия. Отмечены многочисленные случаи, когда в результате немецкие солдаты добровольно сдавались в плен и даже перебегали. А один из перебежчиков предупредил о немецком наступлении. Так что напрасно иронизируете, товарищ старший лейтенант!