Мы ждем. Что-то долго нет автоматчиков с репродуктором. Была перестрелка, случиться могло всякое...
В блиндаж, топая по ступенькам, спускаются автоматчики - те, что были оставлены охранять репродуктор. С ними еще двое - помогают тащить репродуктор и кабель.
- Прибыли без потерь! - докладывает своему командиру роты один из вернувшихся.
- Вижу, что прибыли! - улыбается командир роты. - А что там у вас за стрельба была?
- Да что? - с беспечным видом, как будто ничего особенного не случилось, отвечает автоматчик - очевидно, старший. - Лежим, радио слушаем да в темноту глядим. Если бы не радио, то и ушами бы наблюдение вели. Но уж больно гремит, весь слух забивает. Только на одни глаза надежа. Вдруг показалось мне - в сторонке вроде шевельнулось. Пригляделся - пошевеливается, точно. И не со стороны немцев, а малость сбоку. Еще переждал, наблюдение веду. А оно уже ближе шевельнулось. Ну вдарил я двумя короткими. После второй очереди мне оттуда как даст! Да мимо прошла, меня в темноте, может, немец и не видел. Мы уже - оба! По нас - тоже! Метров с тридцати, а то и ближе. И пошла катавасия... А тут слышим: Гутен нахт! Забрали мы эту штуку, - автоматчик кивком показал на репродуктор, который с озабоченным видом осматривал Миллер, - и пошли. Ну а тут навстречу наши...
- Молодцы! - обрывает его речь командир роты. - Идите, отдыхайте!
Автоматчики уходят. А Миллер, все еще держа руки на репродукторе, говорит:
- Две пулевых пробоины! Хорошо, хоть в мембрану не попали.
- Можете на вашей трубе нарисовать две красные полосочки, - шутит Бабкин. Красная полоска - знак за легкое ранение. Такие ленточки нашивают на гимнастерку над грудным карманом, когда выходят из госпиталя.
Мы прощаемся с командиром роты, благодарим его за хорошее обеспечение передачи, на что он с явным облегчением - оттого, что она, наконец, закончилась, - говорит:
- К вашей передаче как к бою надо готовиться!
- А она - тоже бой! - замечает Миллер. - Бой на ослабление германской армии.
...Уже несколько дней война на нашем участке идет как-то лениво. Стоим на прежнем месте, КП полка - все в том же овраге. На передовой иногда, чаще по ночам, вспыхивает перестрелка и смолкает так же неожиданно, как возникает, под стать погоде в эти дни, когда довольно часто вдруг наплывают тучи, сыплют то сильным, то редким дождем, но смотришь - снова ясное небо. Конец июля, а погода, как в конце лета.
Противник то целыми днями ничем не дает о себе знать, то вдруг устраивает артиллерийские налеты - чаще всего из крупнокалиберных минометов. Бьет не только по нашему переднему краю, где он может наблюдать какие-то цели. Бьет, на дню раза по два, и по нашему оврагу. То ли просто на всякий случай, как бьет по лощинам и оврагам, предполагая, что там укрыта артиллерия или размещены штабы, то ли с определенным расчетом, может быть, точно зная, что в овраге расположен командный пункт. А что? Может и знать от каких-нибудь своих агентов.
В минуты затишья, когда нет обстрела и нет дождя, выбираемся из своих нор в овраге на травку - после дождя она высыхает быстро. Но на открытом месте находимся в состоянии мгновенной готовности. Сегодня, когда привезли обед, мы, пользуясь сухой погодой, расстелили на траве плащ-палатку, поставили на нее котелки и уселись. Но только взялись за ложки - начался артналет. Пока мы, оставив котелки и ложки, добежали до своей пещеры, поверху оврага грохнуло несколько мин, следующая серия их разорвалась ниже, уже в самом овраге, но мы были уже в безопасности. Только спрыгнув в укрытие, я почувствовал, что ногу мою, в сапоге ниже колена, сильно жжет. Зная из рассказов, что в первую минуту ранения рана не болит, а только слегка дает себя чувствовать, я подумал, что ранен в икру - осколок пробил голенище. Стянул сапог, стал разматывать портянку, и пальцы наткнулись на что-то горячее. Осколок! Увесистый с бутылочную пробку. А что же с ногой? Оказалось - цела. Осколок, видимо, уже на излете, падал вертикально и угодил мне в голенище в ту секунду, когда я подбегал к укрытию. А когда мы, переждав налет, вернулись к котелкам, я обнаружил в пшенной каше еще один, помельче. Ну что же, раскаленный осколок в какой-то степени помог каше остаться горячей, пока мы пережидали налет.
В последние дни частенько, особенно в сухую погоду, над нашим оврагом пролетают немецкие самолеты - истребители или разведывательные, бомбардировщиков что-то не видно. Когда самолет показывается - чаще всего они летят на небольшой высоте, - по нему начинают палить со всех сторон: из стрелковых окопов, до которых от нас чуть больше километра, с остальных позиций - стреляют из автоматов, винтовок, пулеметов, приспособленных к стрельбе по воздушным целям, и даже из противотанковых ружей, поднятых на каком-нибудь упоре в зенит. У нас на КП тоже есть точка зенитного огня столб, а на нем подвешен ручной пулемет. Возле столба всегда стоит ящик с патронами, и часовому, охраняющему КП, поручено, когда это не мешает его обязанностям, заряжать диски. А опустошаются они довольно быстро: когда летит вражеский самолет, то любой из нас, оказавшийся ближе других к зенитному столбу, хватается за пулемет и начинает строчить по самолету. Особенно старается Карзов - он одержим идеей фикс: лично сбить самолет. А за такое дело полагается орден.
Эти дни - самое подходящее время, чтобы использовать наши агитационные трубы: и наши и немецкие позиции стабильны, ничейная полоса, разделяющая их, неширока. Поэтому я, как только темнеет, отправляюсь в какой-нибудь батальон. Вещают по ночам и мои рупористы, которых немного, но кое-кого все же удалось подготовить вместо тех, что выбыли в боях. Время от времени прихожу проверить, как у них это получается. Особенно доволен я Петей Гастевым - у него лучше, чем у других, с произношением. Да и храбрости Пете не занимать: я уже выговаривал ему за то, что он отказывается от полагающейся на время передачи охраны и нередко выходит за передний край один. Петя нравится мне и своей целеустремленностью: в любых условиях, если позволяет обстановка и время, он решает задачи или штудирует свой математический учебник. Солдаты уже давно перестали отпускать шуточки по этому поводу, но прилепили ему незлобивое прозвище профессор минроты - потому что все расчеты на ведение огня Петя делает быстрее и лучше кого-либо другого. Командир его роты говорил мне, что он давно бы сделал Гастева командиром расчета, да вот жаль - командирских качеств ему недостает, металл в голосе никак не выковывается, больно деликатен, одним словом - интеллигенция, а поэтому придется ему оставаться в рядовых.
Обстрелы нашего оврага прекратились. Немецкие минометы теперь если и бьют, то где-то в стороне. Неизвестно почему произошла такая перемена. Но многие из нас связывают это с происшествием, случившимся у нас на КП недавно. Я тому происшествию был свидетелем - да и не только свидетелем, а в некотором роде и участником.
А происшествие было вот какое. Где-то посередине дня, когда я сидел возле входа в наше укрытие и разучивал новый текст для передачи, врученный мне примчавшимся на виллисе Миллером, мимо меня тихо прошел незнакомый лейтенант лет тридцати, в обычном для передовой обличье - только гимнастерка на нем казалась совсем новой, и я подумал, что, может быть, этот лейтенант только что окончил училище и направлен к нам для замещения вакантной должности командиров взводов мы потеряли уже немало. Особого интереса этот прохожий у меня не вызвал, и я вернулся к своему делу. Однако через несколько минут я вспомнил, что сейчас, наверное, уже пришел, делая очередной рейс между дивизионной полевой почтой и полком, наш почтальон - а вдруг мне есть письмо? Да и свежую газетку хочется посмотреть, может быть, там будет сказано про обстановку на фронтах подробнее, чем в сводках Совинформбюро, которыми каждый день снабжает нас наш полковой просветитель майор Ильяшенко?
Я встал и пошел по направлению к той овражной пещере, в которой, а больше - возле которой, размещаются связные: туда обычно приносит газеты и корреспонденцию почтальон. Но на пути увидел: стоит тот самый лейтенант, который только что прошел мимо меня, а с ним разговаривают два наших офицера: Байгазиев и лейтенант, командир взвода связистов, тех самых, что дежурят у нас на КП, и разговор идет, как мне показалось, напряженный. Я подошел, любопытствуя.
- Так что вы тут ходите? - наседая на незнакомого лейтенанта, спрашивал Байгазиев, его смуглое ширококостное лицо, казалось, еще более потемнело.
- Я же сказал - ищу свою часть! - неторопливо, но, чувствовалось, сдерживая взволнованность, ответил лейтенант.
- Какую часть?
Лейтенант назвал номер какого-то полка, но Байгазиев тут же резко бросил:
- Нет здесь такого полка!
- Да откуда вы знаете? - улыбнулся незнакомец. - Может быть, и есть. Сейчас идет передислокация...
- А вы откуда идете?
- Из госпиталя...
- Документы спросите! - посоветовал Байгазиеву подошедший почти одновременно со мной командир комендантского взвода лейтенант Андросов - вида очень внушительного, благодаря комплекции, отпущенной ему природой к его сорока годам не менее чем в полуторном размере.
Подошли и остановились два солдата-связиста с катушкой. Подошел еще кто-то из находившихся на КП.
- Документы! - потребовал Байгазиев.
- Да пожалуйста! - снисходительно улыбнулся незнакомый лейтенант. - Вот предписание, справка о ранении... И даже продаттестат, если вас интересует! Он расстегнул карман гимнастерки и передал Байгазиеву документы, тот стал их внимательно изучать. Вдруг я заметил, что незнакомый лейтенант, держа руки опущенными вниз, чуть ниже пояса, медленно делает ими что-то, кажется, крутит какой-то небольшой, спрятанный в ладонях предмет. Я не успел рассмотреть что к незнакомцу рванулся лейтенант-связист, схватил того за руки, закричал:
- Держите его! Держите! А то...
Мы все бросились к странному офицеру. Короткая свалка - и вот его уже крепко держат несколько рук. А лейтенант-связист дрожащими пальцами сжимает яйцевидную голубоватую немецкую гранату, его губы трясутся, едва выговаривают:
- Еще б секунда... Не успел выкрутить!
- К особисту его! К Печенкину!
Задержанного повели. Он не сопротивлялся - наверное, сразу понял, что бесполезно.
В тот же день от капитана Печенкина нам стало известно: искавший свою часть лейтенант завербован немцами после того, как попал в плен, его послали служить в так называемую русскую освободительную армию предателя Власова, а затем уже здесь, на нашем участке фронта, переодетого в советскую форму, переправили на нашу сторону с заданием разведать, где что находится. А когда он понял, что попался, то хотел, незаметно выдернув запальный шнурок - есть такой у немецких гранат, - отскочить, бросить гранату в нас и скрыться. Да не удалось.
От этого шпиона стало известно, что на наш участок фронта, в возмещение понесенных в последних боях потерь, посылаются батальоны власовцев. И уже через день ко мне приехал Миллер с новым текстом для передачи - на этот раз на русском языке. Он сказал: пусть пока рупористы разучат тексты, а о времени начала передачи будет особое указание, пока что напротив нас стоят только немцы. Потом окажется, что власовцев против нас немецкое командование так и не выставит.
Кажется, нашему если не спокойному, то стабильному житью приходит конец. Справа занимает позиции вновь пришедшая часть. А мы уже знаем: если прибавляется соседей и уплотняются боевые порядки - значит, будь готов наступать. Как только появляются эти новые соседи, Берестов сразу же посылает меня узнать у них, где будет находиться их левый фланг, соседствующий с нашим правым. Ну что ж, пойду. Не впервые мне уточнять стыки.
Командный пункт соседей находится в деревушке, которая отстоит от нашего КП не более чем в полукилометре, за ответвлением нашего оврага.
Иду по оврагу, потом выбираюсь из него, с трудом преодолевая крутой подъем. Весь я в глине... Очищаюсь, насколько это возможно. И вдруг слышу резкие хлопки разрывов. Опять, окаянный, бьет минами! Вкрадчиво-хищный свист мина! Сваливаюсь в какую-то яму. Вихрем летит на меня вздыбленная пыль, смешанная с песком, он повсюду - за воротом, на спине, в рукавах...
Когда налет прекращается я, прежде чем продолжить путь, долго отряхиваюсь. Но все равно на коже остается много песка и пыли, все тело зудит, но это проходит постепенно, пока иду.
Вот и деревушка. Гладко, чуть ли не до стеклянистой тверди укатанная дорога - видно, много прошло по ней всяких армейских колес. Спрашиваю встречных солдат: где КП их полка?
- А вон там, - показывает один из них, - прямо на улицу погреб выходит. Так в том самом погребе. Да увидите - на пороге погреба телефон стоит.
Быстро нахожу нужное место. Действительно, как это часто можно увидеть в деревнях на Орловщине и Курщине, добротный кирпичный погреб, расположенный рядом с домом, выходит дверью прямо на улицу, дверь открыта, на пороге сидит старший лейтенант и разговаривает по стоящему рядом полевому телефону в щеголеватом, коричневой кожи футляре. Это - вместо второго фронта, американский. У нас в полку таких телефонов нет.
Представляюсь, рассказываю о своей задаче.
- Ладненько! - приветливо говорит старший лейтенант, оказавшийся первым помощником начальника штаба полка. - Давайте вашу карту, а я свою возьму, нанесем, взаимно, наши фланги, и вы доложите своему командованию...
Садимся рядом, достаем карты, берем карандаши...