— Мало! — после чего последовал еще один укол в шею.
Лимит превышен. Ладно, поторгуемся чисто из любви к искусству. Дольше проживу.
— Семьсот!
Торги шли долго и упорно, чтобы не утомлять всех скажу, что сторговались мы на сумме в три тысячи. Эквивалент сотни крепостных. Естественно, таких денег у меня не было даже в проекте. Так что, я тоже обманывал турок. Да и какие договоры могут быть с подобными людьми?
Но в отличии от меня, турки могли сразу жестко наказать своего пленника за ложь. Так что знаменитый Ку-клукс-клан покажется вам хором мальчиков-зайчиков. Упомяну здесь хотя бы самый простой вариант. Накидывают тебе петлю на шею, наклоняют и кончик веревки обматывают вокруг полового члена.
Потом бьют плеткой по спине, ты судорожно выгибаешься и сам отрываешь себе хозяйство. Под корень. И это только один вариант из тысячи возможных. Как гласит старинная неаполитанская пословица: «Ласки дьявола выдержит только сильное сердце». Ужасный век...
Придя к соглашению, благодаря которому меня временно оставили в живых, турки бросили мне какие-то донельзя грязные, вонючие лохмотья и жестом приказали одеться в них. Вещички-то в стиле шик-модерн. При других обстоятельствах я даже мысли не допустил бы облачиться в такую мерзость, полную всяких насекомых и насквозь пропитанную потом и грязью, но теперь для меня не было выбора: или щеголять почти в костюме Адама, или воспользоваться любезностью своих грабителей.
Я, содрогаясь от омерзения, набросил на себя неизвестно кому принадлежавшие хламиды, которые, в сущности, представляли из себя одно сплошное собрание дырок и прорех. Теперь я готов был начать успешную карьеру нищего.
Когда переодевание было окончено, мне без церемонии скрутили руки назад, после чего конец аркана взял какой-то татарин.
Видимо, большой специалист по крупному рогатому скоту. Может быть, даже пребывающий с ним в прямом родстве. Судя по запаху, мыться этот субъект ненавидел. Учитывая же, что эти дети природы ссут и срут где придется, аромат от него шел просто убойный.
— Це, це, це, — защелкал чучмек языком с таким равнодушным видом, как будто имел дело с бараном, и для вящей вразумительности взмахнул над моей головой плетью.
Совсем чернозадый берега попутал! Свою мать будешь так в публичный дом на веревке водить!
Я вспыхнул и яростно рванулся в связывавших меня веревках.
— Эй, ты, как тебя! — закричал он курносому парню, стоявшему тут же. — Скажи ему, что я на веревке не пойду. Я Вам не баран, а русский офицер. — И для придания своим словам большего эффекта я с решительным видом уселся на землю.
Зря я это сделал.
Потому, что увидя этот демарш, татарин пришел в неистовую ярость.
— Дэле мастагата, гяур керестень! — завопил он пронзительным голосом, обнажив гнилые пеньки зубов. — Как ты, гяур, осмеливаешься еще не слушаться, когда я, Мурад, сын Нурлана, приказываю тебе. Ты усаживаешься, как будто я пригласил тебя к себе в гости! Постой же, неверная собака, я сумею сделать из тебя самого послушного осла, какого ты только когда-нибудь видел.
Говоря так, Мурад вплотную подошел ко мне и, изо всех сил, сплеча принялся стегать меня толстой ременной плетью. Маленькие, глубоко запавшие глаза нехристя засветились, как у волка, а лицо перекосилось от свирепой жестокости. Чувствовалось, что амбиции у этого куска дерьма непомерные, а серого вещества в его тупой башке не больше, чем у спаниеля.
Напрасно я тут же вскочил на ноги! Хотя и пытался уклониться от сыпавшихся на тело ударов, но Мурад прочно удерживал меня арканом, и я, в конце концов принужден был покориться басурманской воле. Я понял, что жизнь моя висит на волоске. А само существование на белом свете зависит от капризов и прихотей любого из этих дикарей. Стоило кому-нибудь захотеть, и он мог забить меня плетью, заколоть кинжалом, подвергнуть каким угодно мукам и унижениям. Меня превратили в раба.
От одной этой мысли сожаление, гнев, страх и отчаяние навалились на меня с такой силой, что я едва не упал на колени. Стало тяжело дышать.
Весь избитый, окровавленный, задыхаясь от бессильной злобы и отчаяния, опустив голову, зашагал я подле своего мучителя, чувствуя над собой его плеть, которой он время от времени похлестывал меня по обнаженным плечам. Такого унижения, я не испытывал ни разу в жизни. Беда! Жизнь моя разбилась на тысячу мелких осколков.
Через два часа нашего скорбного ( для меня) пути мы вошли в какой-то татарский аул. Между тем временем, когда я был свободным человеком, и моментом, превратившим меня в раба, легла целая вечность. Да, неприятные перемены, ничего не скажешь.
Как бы погруженный в тяжелый кошмар, все это время шагал я, не чувствуя ни усталости, ни боли, не замечая ран, которыми быстро покрылись мои, не привычные к ходьбе босиком, ноги.
В этом селении у меня сразу возникло чувство беспокойства, мне казалось: сейчас что-то произойдет, и то, что произойдет, будет страшным. Потому как в ауле моя жизнь снова подверглась огромной опасности. Здешние джигиты принимали участие в нашей ловле и один из них попал казакам под горячую руку. Из-за чего и помер. С нашей стороны это была чистая самооборона. Но не так считали местные татары.
Свирепые дикари изрубили казаков, отсекли им всем четверым головы и, раздев тела донага, бросили на растерзание хищникам. И теперь страшные, изуродованные головы моих товарищей, с отрезанными ушами и носами, с вырванными глазами торчали на острых шестах вокруг аульной мечети, и мальчишки с визгом и воем, подобно чертенятам, вертелись вокруг, плюя и бросая в них грязью. Не фига себе примочки для учреждения культа! Жуткое зрелище. Кошмар какой!
А тем временем на поле боя голодные шакалы по клочьям разнесут тела станичников, далеко на все стороны растащат кости, и никто никогда не узнает места, где геройскою смертью легли четыре храбрых казака, не пожелав спасаться врассыпную, а решив: лучше умереть, да вместе, поддерживая один другого до последнего издыхания.
Естественно, аульные татары очень жаждали прирезать и мою скромную персону. Они небольшой толпой обступили наш маленький караван, порываясь вцепиться мне в горло. Меня начали хватать, пихать, тыкать под нос кинжалы. Я прирос к земле. В голове – пустота. Настал хаос. Сопровождающие меня турки растерялись, и уже были готовы выдать меня с потрохами этим дикарям.
Спас меня русский дезертир, курносый Сусанин, которой и был причиной моего пленения. Свою добычу он не хотел отдавать никому. Он обратился к полукровкам, которым, по видимому, обещал дать свою рекомендацию в отряд удалого Николай-бека.
— Другие наибы трусы, по-волчьи норовят, цапнуть да тягу, а Николай-бек как пойдет в набег, так только держись. Никто столько добычи не привозит, как он. Храбрей и удалей его во всем Подунавье нет!— активно улещивал дезертир полукровок.
Красноречиво! Так что они перешли на его сторону и признали своим главарем.
Так что мой конвой разделился, четверо "русских" против четверых "турок". Затем дезертир обратился к оставшейся части своего отряда и запугал наших турок гневом Николай-бека. Насколько я понял эту тарабарщину, он обещал им, что Николай-бек непременно вытрясет именно с них причитающиеся его людям с моего выкупа полторы тысячи серебряных рублей. Да еще и с процентами.
Сплотив наш отряд, дезертир толчками и угрозами отогнал халявщиков-татар, криками, что пусть, мол они своих пленников захватят , а только потом их и режут. А на чужой каравай - рот не разевай! Николай-бек с них строго спросит, если с его пленником что-то случится. Сам виновных кастрирует и в Стамбул продаст в качестве евнухов.
Глава 14
Рыча от досады, как дикие звери, татары в смятении вынуждены были отступить. Словно бы им в штаны насовали горячих булыжников.
Удивительно было наблюдать за этой картиной. Скорей всего на родине этот Сусанин был в начале крепостным крестьянином, а потом рядовым солдатом. То есть молчаливым рабом, не смеющим сказать поперек никому лишнего слова. Низших по рангу у нас в стране не то, чтобы презирали, их попросту в упор не видели.
Здесь же, на чужбине, этот беглый русский солдат оперился, почувствовал себя человеком и даже выбился у местных в какие-то авторитеты. Чудны дела твои Господи!
Впрочем, то, что от меня отогнали мужиков, не сказалось на способности женщин и детей плевать в меня и бросать разный мусор. Особенно досаждали мне дети. Не пожелал бы такого своему злейшему врагу. Это были настоящие бешеные зверята. Моральные принципы у них полностью отсутствовали.
Они явно отринули прочь все оковы гуманизма, и поэтому потом и не могли требовать применения таких же правил и по отношении к себе. Так что, если и были у меня минуты сожаления из-за того, что нам пришлось убить внука пастуха, то они испарились довольно быстро.
Скоро я уже вспомнил эксцентричную библейскую историю о том, как какой-то пророк вызвал против подобной своры "детишек" медведицу с медвежатами, которые и разорвали охальников. Но сколько я не молился богу, звери лесные отчего-то не пришли мне на помощь. К счастью, сопровождавший меня конвой решил не ночевать в ауле, а только приобрести продуктов и стать лагерем дальше по дороге.
Уж полночь миновала, когда мы остановились на ночевку. Кормить меня никто не стал. А я так ожидал, что меня начнут угощать «стейком по-татарски» под соусом тартар, но тщетно. Соуса тартар здесь нет и в помине. Поэтому я сразу уснул. Надо сохранять силы, насколько это возможно.
Снился мне кошмар. Во сне ко мне явился Бюрюков и убитые казаки. Они пожертвовали собой, чтобы я мог уйти. И я позволил им сделать это.
— Ты думаешь, — прозвучал беззвучный вопрос урядника, — я не мог уйти? Мог. У нас с тобой лошади были еще свежие, а до Дуная оставалось немного, но я остался, так как видел, что ни моим односумам, ни тем паче Шевелеву на его хромом коне не ускакать от погони; и я, остался, а ты вот ускакал, но пользы тебе от этого не вышло никакой.
— Никакой, — согласился я , — лучше бы я остался с вами, смерть легче, чем то, что я испытываю теперь.
— Верно. Зачем же ты уехал?
— Вы же уговорили меня. Я думал спастись самому, спасти и вас, вернуться назад с казаками и прогнать татар.
— И ты мог это сделать, если бы не был так непозволительно глуп. Где были твои глаза, как мог ты попасться в такую дурацкую ловушку? Если бы ты не послушался голоса этого мерзавца, беглого русского солдата, ты легко бы нырнуть и уплыть. Стрелять бы они в тебя вблизи нашего берега и казачьих постов не посмели, чтобы выстрелами не навлечь на свою голову русских, а догнать и захватить живьем ночью тоже не могли бы. Лодку же сносило течение реки. Как же ты не сообразил всего этого и сам добровольно отдался им в руки? Вот за это тебя и бьет теперь Мурад, и долго и часто будут бить и всячески унижать. Это тебе будет расплатой за то, что ты сманил нас с собой и ради своей прихоти повел на верную смерть.
Такой тяжелый сон привел к тому, что утром я никак не мог проснуться. Веки словно налились свинцом. Так и лежал как бревно без движения, с бледным, посинелым лицом, какое бывает только у покойников.
В первую минуту турки подумали, что я ночью умер. Мурад уже обнажил было кинжал, чтобы по татарскому обычаю срубить гяуру голову, с тем чтобы впоследствии украсить ею стену мечети, как вдруг я тяжело вздохнул и полуоткрыл глаза. Татарин, воплощение зла, подумал, что так я сделал специально.
— Я тебя зарежу, проклятого! — скрежеща зубами, закричал Мурад.